расплатиться.
– Большинство соседей с давних времен в долгу перед нами, граф, – заметил король Мезенцио. – Поплатятся и они.
Как порою Сабрино, он непроизвольно обернулся на закат.
– Возможно ли это, ваше величество? – вполголоса спросил Сабрино.
– Если вы сомневаетесь в этом, сударь, я советую вам удалиться в свое поместье и оставить войну тем, у кого нет сомнений, – ответил Мезенцио, и уши Сабрино запылали. – Достаточно постучать, – продолжил король, – и трухлявая крыша рухнет хозяевам на головы.
Сабрино уставился на него. Те же самые слова он слышал уже от какого-то высокопоставленного военного после падения Фортвега. Тогда драколетчик не мог догадаться, о чем идет речь. Теперь, когда рухнуло столько прогнивших крыш, в целости осталась только одна. Сколько же лет, внезапно подумалось ему, король Мезенцио готовился к началу новой войны? Войну Альгарве объявили каунианские державы, однако Альгарве оказалась готовым к бою.
Сабрино поднял бокал.
– Здоровье его величества! – воскликнул он.
Выпили все. Не выпить за здоровье альгарвейского короля было немыслимо. Но карие глаза Мезенцио блеснули, когда он принимал почести, которые оказывали ему Сабрино и собравшиеся в салоне дворяне. Король пристально глянул на драколетчика и кивнул не спеша. Сабрино был совершенно уверен, что монарх прочел его мысли и поддержал. Просить большего – значило умолять Мезенцио разгласить слишком много. С точки зрения тех, у кого есть уши, Мезенцио, возможно, и так уже сказал слишком много.
Уши были не у всех. Одну придворную даму Сабрино уже обидел, отказавшись разъяснить загадочные слова Мезенцио. Другая обратилась с подобной просьбой не к драколетчику, а к некоему казначейскому чинуше. Тот был явно польщен ее вниманием, однако понял из сказанного (и не сказанного) королем не больше, чем сама девица.
Посмеявшись про себя, Сабрино пробрался к столу и взял еще бокал вина. Приятное тепло, наполнявшее грудь, не имело, однако, ничего общего с уже выпитым. Подобно Мезенцио, он бросил взгляд на закат и кивнул. Альгарве долго пришлось выбивать себе место под солнцем. Все соседи пытались остановить ее движение, втоптать в землю. Но когда завершится Дерлавайская война, подобное не будет под силу… никому.
«Никогда больше», – подумал Сабрино, вспомнив слова короля. Граф был уже немолод и помнил унижение и хаос, вызванные поражением в Шестилетней войне. «Больше никогда», – повторил он мысленно. Победа куда приятней. И Альгарве пойдет на все ради победы.
«Нельзя воевать вполсилы», – мелькнуло у него в голове. Если этот тезис и требовал доказательств, Валмиера и Елгава предоставили их в достатке. Теперь, как заметил король Мезенцио, они поплатились за это. Что ж, Альгарве уже платило не раз. Пришел черед его врагов.
За спиной Сабрино послышались возбужденные голоса. Граф обернулся. Янинец в тугих лосинах, рубахе с широкими рукавами и туфлях с помпонами размахивал руками под носом у рослого альгарвейца.
– Ошибаетесь, говорю я вам! – твердил янинец. – Говорю вам, я сам был у реки Раффали на прошлой неделе, и погода была солнечная – теплая и солнечная.
– Вам показалось, сударь, – отвечал альгарвеец. – Шел дождь. Лило почти ежедневно – конная прогулка, которую я задумал, была совершенно испорчена.
– Вы имеете наглость обвинять меня во лжи? – воскликнул янинец. Его соплеменники принимали обиды серьезней даже, чем альгарвейцы.
– Я не называю вас лжецом, – ответил рыжеволосый дворянин, зевая. – Маразматиком, неспособным вспомнить, что случилось вчера, – безусловно. Но лжецом – никогда.
Взвизгнув, янинец выплеснул содержимое своего бокала обидчику в лицо. Среди альгарвейцев следующим шагом было бы назначение секундантов и времени следующей встречи. Янинец оказался слишком нетерпелив. Врезав сопернику под дых, он попытался огреть его по уху. Альгарвеец сцепился с ним, повалил на пол и принялся методично мордовать, что янинцу вовсе не понравилось – противник был раза в полтора тяжелей. К тому времени, когда Сабрино и еще несколько гостей растащили драчунов, янинец был изрядно потрепан.
– Вам следовало бы поучиться хорошим манерам, – сообщил ему альгарвеец.
– А вам следовало бы… – начал янинец, поднимаясь на ноги.
– Предложить вам еще одну причину поучиться хорошим манерам? – поинтересовался альгарвеец так вежливо, будто предлагал противнику еще один бокал пунша, а не хук слева.
Смелости янинцу было не занимать, но здравый смысл она не подменяла. И, вместо того чтобы вновь завязать драку, иноземный гость стушевался.
– Превосходно, сударь. – Сабрино поклонился альгарвейцу-победителю. – Превосходно.
– Вы оказываете мне слишком большую честь. – Его соотечественник поклонился в ответ. – Эти западники… с ними надо вести себя твердо, и они у ваших ног.
– О да! – Сабрино рассмеялся. – Так оно и есть, судя по всему.
Маршал Ратарь шел по площади имени конунга Свеммеля – как говорили, самой большой мощеной площади в мире. Так это на самом деле или просто все связанное с именем конунга обязано было считаться если не самым большим, то самым выдающимся в любом другом отношении, Ратарь представления не имел и тем более подозревал, что никому в голову не пришло ездить по миру и вымерять с рулеткой все городские площади. Потом он сообразил, что попусту забивает себе голову мелочами, тогда как тревожиться имело смысл по гораздо более серьезным поводам.
Южный ветер бросал в лицо снег пригоршнями. Маршал поплотнее закутался в накидку и натянул капюшон на лоб. Накидка была сланцево-серая – часть ункерлантской военной формы, но, в отличие от мундира, на ней не было знаков различия. Закутанный в теплое сукно, Ратарь ничем не отличался от прохожих и наслаждался краткими минутами безликости. Очень скоро ему придется возвратиться во дворец, к работе, к осознанию того факта, что в любой миг конунг Свеммель может отправить своего старшего военачальника на плаху.
По окоему площади высились статуи древних конунгов Ункерланта – каменные и бронзовые. Одна статуя возвышалась над другими почти вдвое. Ратарь, не глядя, мог сказать, что высечена она по образу и подобию конунга Свеммеля. Следующий конунг, без сомнения, снесет ее и заменит другой, под стать прочим. А может, снесет, но заменять не станет.
Под скрывающим лицо капюшоном Ратарь резко тряхнул головой, словно его одолевала мошка, но никакая мошка не выдержала бы зимней стужи в Котбусе. Маршал понимал, что с ним творится: его одолевали собственные мысли. Избавиться от них было трудней, чем от мошки, и вреда они приносили больше.
Он вздохнул.
– Пора вернуться к делу, – пробормотал он.
Если он уйдет в работу с головой, у него не будет – он надеялся, что не будет – времени размышлять о конунге Свеммеле как о человеке, даже исполняя повеления Свеммеля-монарха.
Он двинулся обратно во дворец. Вместе с ним на месте развернулись еще двое мужчин в неприметных сланцево-серых накидках, бродивших по площади имени конунга Свеммеля. В буран не так много людей выходило на улицу, чтобы соглядатаи могли остаться незамеченными. Ратарь рассмеялся, и ветер сорвал клубы пара с его губ. Какая глупость – воображать, что он хотя бы на пару минут мог остаться неузнанным.
Едва вступив во дворец, он тут же сбросил накидку. Словно в пику суровому климату ункерлантцы обыкновенно топили свои дома и общественные здания жарче, чем следовало.
Когда Ратарь вошел в собственную приемную, майор Меровек отдал честь.
– Государь мой маршал, вас дожидается представитель министерства иностранных дел. – промолвил адьютант.
Ни голос, ни физиономия Меровека, как обычно, ничего не выражали.
– И что ему нужно? – поинтересовался Ратарь.
