изголовья кровати, на столике из карельской березы, лежали его любимые «Степной волк» и «Нарцисс и Гольдмунд» Германа Гессе на немецком языке.
Перенесся взглядом в столовую и долго смотрел, как суетится его мама вокруг стола, нарядная и красивая, весело напевая песенку из кинофильма «Swing Time» с Роджерс Джинжер. Вот-вот должен был прибыть отец из рейса.
Потом вспомнил последнюю встречу с Энни в начале декабря. Ясный солнечный день. Морозно. Они прошли по аллеям Торккела и остановились напротив дома Энни. Желтый вагон трамвайчика стоял на повороте с Карьяланкату. Энни сказала: «Вообще-то здесь нет остановки. Ужас. Неужели будут еще бомбежки? Страшно».
По Торккелинкату, со стороны Торговой площади, медленно двигалась колонна армейских грузовиков: трехосные шеститонки «Сису», двухосные «Шевроле» и «Вольво». Матти взял ее за руку. Они молча стояли. Смотрели друг на друга и молчали.
«У меня, наверное, носище красный?» — спросила Энни и потрогала кончиками пальцев свой красненький носик. Матти снял перчатку и дотронулся до ее щеки. «Ты замерзла, — сказал Матти. — Тебе нужно согреться. Может, пойдем в «Коломбию?»
«Пойдем лучше к нам пить чай. Марту мама отпустила, сама вчера утром уехала к тете в Лаппеенранту, а папа на службе, — предложила Энни, дернув за рукав Маттиного пальто и посмотрев на верхушки голых лип в парке. — Никто нам не будет мешать, и у нас есть замечательный ликер. Да, ты ведь не пьешь крепких напитков. А я выпью. Вот так».
Потом Энни подложила правую ладошку под щеку, глубоко примяв огромную белоснежную подушку. Она смотрела на профиль Матти и указательным пальцем левой руки медленно проводила по его лбу, носу, губам, подбородку. Кончики покусанных губ слегка раздвигаются в теплой полуулыбке.
«Почему ты на меня не смотришь? — спросила она. — Я не красива?»
«Смотрю», — ответил Матти, повернулся и стал гладить ее растрепанные волосы, разрумянившуюся щеку, нежную мочку маленького уха, тонкую шею, голое плечо.
«Теперь как джентльмен ты обязан на мне жениться», — прошептала она и поцеловала его руку.
«А твои родители не будут возражать?»
«Вернешься с войны c наградами и богатыми трофеями — не будут».
«А если не вернусь, что станешь делать?»
«Не смей так говорить, дурак», — Энни резко легла на спину, подтянула одеяло к подбородку и вытянула руки вдоль тела. — Тогда я брошусь с башни замка и разобьюсь об гранитные плиты».
Матти потянулся губами к лицу Энни и стал нежно прикасаться к ее глазам, щекам, мягким губам, круглому подбородку. Она обняла Матти, прижала его голову к груди, и он сжал ее грудь, обхватил губами набухший сосок, и его рука скользнула по нежной коже к бедрам и втянутому животу Энни.
«Постой, постой, милый, — зашептала Энни с придыханием, — остановись. Надо одеваться. Мама вот-вот должна вернуться». А Матти ласкал ее грудь, целовал упругий живот, мял выпуклые бедра. Энни все-таки вытянула Мат тииз-под одеяла, приникла к его телу, провела ладошкой по его спине, поцеловала, отстранилась и сказала: «Отвернись. Я еще стесняюсь тебя. Мне надо одеться».
Матти повернул голову и подумал, что, может быть, это нехорошо, нечестно, неблагородно подсматривать за Энни, которая доверяет ему. Но ничего не мог поделать. Он хотел смотреть на Энни, хотел видеть, как одевается любимая девушка. Матти отвернулся. И смотрел на Энни глазами обруча. Энни откинула одеяло, опустила ноги на ковер, обернулась и протянула руку к коротким волосам на затылке Матти. Лицо светилось нежной теплотой. Потом встала, прикрыла правой рукой соски, левой — треугольник светлых волос и медленно подошла к окну, обернулась, раздвинула шторы, прикоснулась ладошками к холодному стеклу, посмотрела на просигналивший внизу автомобиль, снова оглянулась, поднесла ладони к лицу, сложив их лодочкой и согревая дыханием, повернулась и шагнула к креслу, мимоходом бросив взгляд в зеркало и небрежно пригладив волосы. Взяла тяжелый халат темно-вишневого цвета, накинула на плечи, снова подошла к зеркалу. Долго смотрела, склонив набок голову. Показала отражению язык и быстренько направилась к двери.
«Сейчас вернусь. Я в ванную. Смотри не засни», — сказала она, резко обернувшись, и помахала рукой.
Вернулась Энни уже одетая в форменное серое платье с кармашками на груди, со значком медсестры на левом нагрудном кармане и синей свастикой «Лотта Свярд» под воротничком.
Летнее время отстраненного умиротворяющего созерцания быстро прошло. Мокрый декабрь не располагал к длительным прогулкам. Феноменальное зрение стало привычным, а обруч — дополнительным органом зрительной системы. В голове скопилось много необработанной зрительной информации, а Ю.Б. отдался литературному творчеству. С написанием забойного сценария, однако, он зашел в тупик. Хотел создать нечто нетривиальное, но коммерческое, чтобы корифеи заценили. И не получалось. Как-то уходила мысль от чернухи и порнухи в сторону никому не интересного бытописания и скучного реализма.
Размолвка с Анной, опять же. Ее он понимал. Хотелось ей, как большинству женщин, замуж, хотелось стать матерью. Но лишиться свободы перемещения в пространстве комнаты, свободы выбора между деланием чего-то конструктивного или лежанием до утра перед экраном ТВ, свободы говорить или молчать, свободы быть одному… Тяжелая утрата. Ответственность перед семьей. Воспитание ребенка. Еще бо2льшая ответственность. В юности был порыв у Ю.Б. жениться, но, слава всем богам человеческим, пронесло. Быть моногамным до преклонного возраста, когда от созерцания женских форм испытываешь исключительно эстетическое возбуждение? Ю.Б. был не согласен. А как иначе? Между двумя близкими людьми обмана быть не должно. Либо женишься и соблюдаешь верность, либо наслаждаешься свободой выбора и безграничными возможностями города, свободного от предрассудков. Впрочем, что такое предрассудки? Слово, вышедшее из употребления в сфере бизнеса и секса. А одиночные лесные походы? Бесконечное смотрение на языки пламени костра. Без слов и песен. Только в одиночестве ощущаешь себя таким, каков есть. Одиночество — дар, отказаться от которого Ю.Б. не мог. А Анну он жалел. Она ему очень нравилась. Красивая, умная, импульсивная. Но свое Ю.Б. отлюбил давно и безвозвратно, как ему казалось тогда.
«Что с тобой будет через пять-десять лет? В кого ты превратишься? В старого развратного старикашку! Никому ты будешь не нужен. Бобыль и бомж», — в сердцах провозгласила Анна, и после этого они не виделись.
Анна могла пошуметь и быстро отойти. В этот раз она не звонила. Не звонил и Ю.Б., осознавая, что подруга ждет конкретного ответа. Ответ для Ю.Б. был очевиден.
«Ей всего-то тридцать четыре года. Глядишь, и встретит человека положительного, родит, и будет семья, — уговаривал себя Ю.Б. — А мне хорошо одному. Натура у меня такая».
Ю.Б. вздохнул, и перед глазами замелькали картинки с Анной: веселой, ироничной, задумчивой, печальной. Разгневанной. Всегда красивой.
«Может быть, жениться. Лучше Анны никого больше не будет», — подумал Ю.Б. и посмотрел, не поворачивая головы, на телефон.
Раздался звонок в дверь. «Пришла мириться все-таки», — вспыхнуло радостно в голове, и Ю.Б., резко развернувшись в кресле, вскочил и быстро направился в прихожую. Открыл дверь.
— Что же вы не спрашиваете, кто звонит? А если мы грабить вас пришли?— спросил высокий серьезный мужчина, боксер или штангист. Спастись от удара такого мэна можно было только увернувшись и быстро убежав. Второй, маленький и чернявый, молча переминался и заглядывал в глубь квартиры. Вот он, наверное, бегает хорошо.
— А что у меня грабить? Богатых грабят и старушек-пенсионерок, — ответил Ю.Б., внимательно изучая голливудскую пару.
— Грабят и убивают всех без разбора, — пошутил вертлявый.
— Ну не всех. Это ты, Григорий, преувеличиваешь. Но каждого, кто попадется под руку, — подхватил шутку мэн, извлек из кармана красную корочку, раскрыл и строго произнес: — Вам повезло на сей раз. Капитан Глыба.
— Старший лейтенант Хваталов, — нехотя проговорил в сторону напарник.
— Да, это вам не хухры-мухры, а уголовный розыск, — в свою очередь пошутил Ю.Б., вспомнив старый отечественный детектив с молодыми Табаковым и Олегом Ефремовым.
— Здесь шутить будем, или пригласите войти уставшую от трудовых трупов милицию? — строго пошутил капитан Глыба.
«Сатана-перкеле, — пронеслось в голове. — Парабеллум на книжной полке лежит, в диване — автомат ржавый. Влип опять. Но мент сказал про трупы. Пронесет. Уж с трупами я дел не имею».
— Проходите на кухню. Угощу чаем с кофе, раз устали, — радушно пригласил ментов Ю.Б.
— Вот за это спасибо. Сразу видно культурного человека, который с пониманием относится к нелегкому труду защитников спокойствия сограждан, — сказал капитан, на ходу снимая черную куртку с многочисленными карманами.
— Мертвых граждан, — снова пошутил лейтенант, быстро выскальзывая из куртки армейского образца.
— Григорий — неисправимый шутник. Не берите в голову, — сказал капитан.— А как вас величать, кстати? Неловко как-то. Ведь могли и не впускать в квартирку ментов позорных.
Ю.Б. представился, включил электрочайник и сказал:
— А отчего же и не впустить? Любопытство, опять же. Да и менты вы какие-то нестандартные. Пардон, симпатичные.
— Спасибо, спасибо. Но давайте к нашему маленькому делу перейдем.
— Да, пора уже, — продолжил лейтенант, бросив взгляд на часы и отбив дробь сухими ладонями о собственные колени.
— К нашему или к вашему делу? — уточнил Ю.Б.
— Конечно же, к нашему, уважаемый, — капитан Глыба кивнул на старшего лейтенанта.
— Вы меня мгновенно успокоили, уважаемый господин капитан, — парировал Ю.Б.
— Можно просто Антон Денисович. В участке меня зовут Адэгейцем. Улавливаете? Антон Денисович Глыба, сокращенно АДГ, — в умных глазах капитана вспыхнула насмешка, веселые морщинки проявились в уголках.
— Метко, — ответил Ю.Б., покачивая головой, — звучит серьезно: Адэгеец. Это вам не Француз какой-нибудь мягкотелый, а Адэгеец. Хотя Глыба — сама по себе фамилия серьезная. И звучит убедительно.
Подумал и добавил:
— Есть еще вариант более устрашающий — АДов Гость.
— Ну, это слишком витиевато как-то, мифологией отдает. Монстр, а не милиционер, — сконфузился капитан.
— Он на Кавказе порядок наводил, — проговорился лейтенант, — там его кликухой и наградили. АДов Гость — прикольно.
— Было дело. Но об этом в другой раз. А ты, Григорий, в первую очередь— милиционер, а потом уж — болтун с языком без тормозов.
Григорий только фыркнул и опустил голову.
— Итак, уважаемый, насколько мне известно, не буду скрывать, известно от ваших опрошенных уже соседей, вы не обременены каждодневным хождением на работу. Дело ваше, разумеется. Но в силу вашего образа жизни вы можете наблюдать округу в любое время, когда вам заблагорассудится, скажем, свершить моцион, или сходить в гастроном, или засмотреться из окна на улицу. Так ведь? Не видели вы в последние дни, а особенно нас интересует вчерашний день и поздний вечер, чего-нибудь необычного, непривычного? Не заметили ли вы подозрительных людей? Незнакомые автомобили, которые обычно не паркуются на вашей улице? В общем, нас интересуют любые детали.
— А в чем, собственно, дело? Что я должен был заприметить необычного?
— Как же! Вы не в курсе? Убили вашего соседа с третьего этажа, квартира двадцать семь. Вы что, не выходили из дому сегодня?
— Понятен теперь ваш трупный юмор. Нет, сегодня я был весь день дома. И вчера дома сидел. Погода не располагает к прогулкам. Убили. Страшное дело. И где убили?
— В собственной же квартире, за железной дверью, и произошла трагедия. Так что? Помните что-нибудь примечательное? Может быть, кто-то терся незнакомый на лестничной площадке? Или, может быть, вы видели, кто посещал его? Женщины, мужчины? — капитан встал из-за стола и подошел к окну, посмотрел вниз и на окна соседнего здания. — Убиенный проживал как раз под вашей квартиркой.
