сестре, Сильвии? Вы, газетчики, снова повытаскивали все наружу. Для начала… Нет, это ты заткнись! — велела она Дола, отпихивая его в сторону. — Для начала они публикуют все те байки, что нарассказывал им мой деверь. Он ничего не знает о моей семье! Ни-че-го! А теперь они притаскивают этого ужасного дрянного старика!
Она уже кричала, и продолжала кричать, пока Дола уводил ее, твердо обхватив за талию.
— Спросите его, — вопила она Грину, — зачем он заставил мою сестру родить убогого больного ребенка!
Дола затащил ее в дамскую комнату, и с грохотом захлопнул дверь каблуком.
— Держите себя в руках! Держите себя…
Она обрушила кулаки на его плечи, и безудержно разрыдалась. Дола осторожно поддерживал ее.
— Ну-ну… Смелее, держим личико… Там снаружи мальчики из прессы…
— Простите, простите меня… Вы не знаете, что меня сейчас заставили вновь пережить…
— Кажется, представляю…
— Он сделал Сильвии ребенка. Я сама двоих таких убила — сделала аборты. Я думала, что никогда больше не смогу иметь детей, но забеременела от Кена в первую же ночь. Я иногда думаю, может, поэтому Элла такая странная. Потому что в ней живут призраки моих двух мертвых малышей… Детей ее собственного деда!..
— Ну, перестаньте же! Вам от этого не легче. Подумайте о чем-нибудь более приятном.
— Вот, так и Сильвия говорит. «Будь счастлив, не беспокойся»… Она этой песенке научила и Фрэнка. Но я не верю, что Сильвия счастлива. Это просто другой способ быть несчастной… Он заставил ее родить ребенка. Наш отец — это он так решил. Ей было шестнадцать. Ребенок родился слепым. И психически ненормальным. Когда он его увидел, то захотел, чтобы она его убила. Сначала он не позволяет ей сделать аборт, потом видит своего собственного сына, от своей собственной дочери, и говорит: «Ты должна это утопить!»
— Что ж, — сказал Дола, — я рад, что вы рассказываете это мне одному.
— Так вот о чем вы думаете? Что я была не права, когда рассказала что-то этому репортеру прежде, чем мы потребовали с него денег?!
— Он все равно раздует до небес все, что бы вы ни сказали. Это ваша жизнь — с тем же успехом вы могли бы на ней заработать.
— И что же деньги могут изменить? Неужели вам безразлично, что стало с ребенком?
— Это давно в прошлом.
— Тогда почему я сегодня плачу? — она выпрямилась, и взглянула на свое бледное, покрытое красными пятнами отражение. — Я каждый день вижу перед собой его ужасное лицо. Я не заглядываю в коляски, не смотрю на магазинные плакаты с детьми, потому что вижу в их личиках больное маленькое животное, которое родилось у Сильвии. Один глаз у него был раздут, оно даже не могло как следует есть или дышать. Она завернула его в свои свитера и тряпки, которые ей удалось выпросить на заправочных станциях. Она пряталась в чьей-то машине, потому что у нее не было денег на паром. Точно так же, как я. Она отыскала меня в Бристоле, и принесла ко мне своего ребенка. И спустя две ночи он умер в нашей кухне. Тогда Кен взял лопату, пошел в Лей Вудс, и вырыл для него могилу. Вот что он сделал. И мы помолились за него. Может, вы хотите выкопать его обратно, и продать его косточки?
— Перестаньте, Джульетта! Вытрите глазки. Думаю, сегодня это так особенно тяжело, потому что вас тянет выпить.
— Это всегда тяжело!
— Лучше избавиться от этого раз и навсегда. Плюнуть, и забыть. — Он взял ее за локоть. — Нас уже ждут.
Она не хотела смотреть прессе в глаза, и все еще упрашивала его вернуться домой, когда Дола усадил ее в кресло перед микрофонами, и постучал ложечкой о стакан, чтобы привлечь внимание.
— Друзья мои! Думаю, что все вы уже здесь, за исключением тех, кто едет очень уж издалека, — он выглянул из-за камеры, и обежал глазами ряд столиков с сидящими вокруг журналистами, изгибающийся вдаль под наклонными стеклянными панелями. — Я буду краток. Я уверен, что вы понимаете, какое трудное время сейчас у Эллы и ее матери. На самом деле Эллы сегодня здесь не будет, и я понимаю, что вы этим разочарованы, хотя, скорее всего, и не удивлены. В настоящий момент она очень занята с учеными светилами в Оксфорде; все это — большой секрет, поэтому сегодня я не могу вдаваться ни в какие подробности. Но, я уверен, чем бы это ни закончилось, результат будет потрясающий — для всех нас.
— Кто стоит за этими экспериментами? — крикнул кто-то.
Дола проигнорировал выкрик.
— Джульетта, мама Эллы, очень хотела со всеми вами встретиться и ответить на ваши вопросы, и я знаю, что вы постараетесь быть с ней помягче. Все мы люди — и многим из вас, я знаю, предстоят собственные проблемы, связанные с браком. Постарайтесь учитывать ее чувства, хотя бы ради приличия — и, я уверен, сегодняшний день окажется для всех нас весьма плодотворным.
Джульетта ладонью разгладила на столе текст своего заявления. Другая рука взялась за микрофонную стойку, придвигая ее поближе. Так было меньше заметно, как у нее трясутся руки. Позабыв о порученном распоряжении постоянно быть обращенной лицом к камерам, она показала им макушку, низко наклонив голову, и начала читать:
— Вследствие множества распространившихся в некоторых кругах домыслов, я желаю внести ясность в вопрос, касающийся взаимоотношений между отцом и матерью Эллы — между мной и моим мужем Кеном. Я уже некоторое время была осведомлена об отношениях Кена с другой женщиной, и всегда считала, что наиболее достойная линия поведения в данном случае — игнорировать их. Более того, поскольку я — мать, моей главной обязанностью является обеспечивать любовь и поддержку моим детям…
Она говорила монотонно, не вкладывая в произносимые слова ни малейшей крупицы смысла. Они для нее ничего не значили. Хосе Дола написал их за нее.
Дойдя до конца страницы, она запнулась. Она не была уверена, следует ли ей перевернуть страницу, и едва ли у нее были сейчас силы беспокоиться по этому поводу.
По прошествии нескольких секунд напряженного молчания, с места поднялась женщина, сидевшая через два столика:
— Джульетта, я Милисента Армадейл, газета «Миррор». Могу ли я спросить вас…
В это мгновение над стеклянным потолком возникла какая-то тень, и мисс Армадейл так и не закончила свой вопрос. Одна из продолговатых стеклянных панелей разбилась с треском, похожим на звук переломившегося древесного ствола, и огромные осколки запели в раме, прежде чем осыпаться вниз. Они падали со слабым свистом, как копья, пролетая сквозь лестничные колодцы, разбиваясь о плиты пола… И свернувшееся калачиком тело Эллы Уоллис с грохотом приземлилось на стол перед ее матерью, раскидав в стороны микрофоны, и заставив отшатнуться съемочные группы.
Часть 2
(Окончание)
Глава 31
Никто не мог потом вспомнить, что он действительно видел в последовавшей суматохе, и как реагировал на это. Но проявленные фотографии запечатлели Хосе Дола с округлившимся в ужасе ртом. Он споткнулся о свой стул, отскакивая назад, как будто упавший перед ним предмет был готовой взорваться бомбой.
Джульетта вопила во всю силу легких, обхватив голову руками. Повсюду, рассыпавшись по скатертям и коврам, валялись огромные осколки стекла, но ни на одном фото не оказалось ни одного раненого. Чудо — но никто не пострадал!
Несколько секунд Элла лежала без движения. Поскольку спина ее была согнута, а колени крепко поджаты к груди, сразу было и не разобрать, что с ней — камеры не видели ее лица. Она оказалась в той же одежде, которая мгновения назад была на ней в Оксфорде.
Те, кто сумел распознать в фигурке человеческие очертания, могли принять ее за самоубийцу, выбросившуюся из окна одного из номеров высоко наверху, и пробившую потолок.
Один из журналистов «Скай Ньюс» первым решился до нее дотронуться. Он взял ее за плечо, чтобы перевернуть, — тем же жестом, каким переворачивал бы труп на дороге где- нибудь в Боснии.
Элла приподняла голову, и вдруг все начали выкрикивать ее имя.
Кричала ее мать. Кричали фотографы, надеясь, что она повернется к их объективам. Кричали журналисты, пытаясь задавать вопросы. Дола, рванувшись вперед, чтобы загородить ее от остальных, Изумленно шептал: «Элла! Элла!! ЭЛЛА!»
Стрекотание камер было похоже на стук градин по стеклу. Те, кто уже сделали вожделенные фото, стали звать доктора, и эти крики подхватили все:
— Приведите врача! Позвоните в «Скорую»! Ей нужны санитары! Не трогайте ее! У нее, наверно, все кости переломаны — не трогайте ее, вы ее убьете!
Элла сползла со стола. Дола подхватил ее — ему показалось, что ее вес не больше, чем у котенка, — но она вывернулась из его объятий, и схватила мать за руку. Она не казалась ни испуганной, ни удивленной. Ей хотелось увидеть Джульетту — и вот она, Джульетта.
Дола впихнул их в один из лифтов, сдерживая напор толпы широко расставленными руками и ногами, пока двери не закрылись. Сумрачное пространство лифта после галогенового сияния ламп казалось черной дырой. Шахту сотрясал рев голосов: «Элла! Элла!»
Джульетта всхлипывала. Элла была молчалива и спокойна.
— Ты ранена? — пробормотала ей Джульетта. В вопросе не ощущалось особого участия.
На восьмом этаже двери открылись, и Дола, нервно оглядываясь, заторопил их:
— У нас есть номер, я его забронировал… Где-то у меня был ключ… Чтобы не надо было возвращаться в тот дом… Ага, вот, номер 1111. Наверно, это сюда… — он стоял, не зная, куда податься.
Позади нежно звякнул лифт.
— Идем, — наконец решился Дола, потянув их влево, и почти сразу же остановился. — Тысяча первый, тысяча второй… А нам нужен… Черт! Не туда… черт! Давайте скорее обратно, в лифт!
Но двери захлопнулись, оставляя их загнанными в ловушку не на том этаже, а соседний лифт уже открывался, вываливая наружу толпу ощетинившихся камерами журналистов.
— Элла, что произошло? Ты упала? Ты пыталась покончить с собой? Элла, ты ранена?..
Дола, задвигая ее себе за спину, и останавливая расспросы жестом выставленных вперед ладоней, мельком оглядел ее: может, она и вправду ранена?
— Я не порезалась, и вообще ничего такого, — ответила Элла.
Дола вгляделся пристальнее, и с удивлением понял, что она говорит правду.
— Элла, как случилось, что ты упала?
— Я не падала.
— Расскажи нам, что случилось!
Она попятилась на площадку за крепко держащей ее за руку матерью. Дола яростно вертел головой в поисках лестницы.
