или в дальнем зале «Киски».
Чепу было очень приятно, что теперь вся «Империал стичинг» принадлежала ему. Но вместе с тем он ощущал, как давят на него другие компаньоны предприятия, всем скопом заглядывающие ему через плечо: покойный брат-тезка, покойный отец и новопреставленный мистер Чак. Они командовали им, надоедали советами, делали умоляющие знаки. Их бестелесное присутствие было для него таким же реальным, неприятным и стесняющим, как присутствие Бетти, его матери, владелицы четверти «Империал стичинг». На них на всех он работал не меньше, чем на себя. Покойники не унимались, не оставляли его в покое — а как он был бы рад хоть минутке уединения. Встречая его, знакомые по клубу говорили: «Невилл, что ты все один да один, ну прямо отшельник» — и, кажется, его жалели. Но наедине с собой он не оставался никогда.
Дней через десять после оглашения завещания жизнь Чепа вернулась в привычную колею. В семь он просыпался, слушал радио, выключал его, когда заходила речь о Передаче, затем спускался в залу к матери и съедал под ее надзором завтрак. «И манюсенький кусочек тоста…» Залпом выпивал чай, набивал рот тостами, ударял наискось ложкой по макушке яйца, одним махом сдирая скорлупу, дочиста выскребал содержимое этого миниатюрного черепа и принимался за поджаренных «солдатиков». Жевал не переставая, дышал носом, и все это — под испытующим взглядом стоящей у него над душой матери. Поскольку сама она ничего не ела, происходящее больше напоминало спектакль, чем завтрак.
Ван курсировал между кухней и залой, шаркая пластмассовыми шлепанцами, громоздя тарелки одну на другую, действуя Чепу на нервы. В слуге впечатлял его рост — шесть с лишним футов, — поскольку при его профессии от долговязости не было никакой практической пользы. Но Чепа тревожил совсем не рост Вана. Время от времени Чеп вспоминал, что они с Ваном одногодки, и это его раздражало, а иногда даже приводило в недоумение: неужели они действительно одного возраста? Вообще-то теперь Чеп о Ване и не думал; разве что в памяти вдруг всплывала Цзя-Цзя — его ама и мать Вана — или вспоминалось, как в детстве Ван его пугал. Сравнивая себя с Ваном, Чеп всякий раз приходил к одному и тому же выводу: хотя у них нет никаких общих черт, хотя они совершенно не похожи, для них обоих ничего уже в жизни не изменится. У обоих судьба предопределена заранее: один — и это навсегда — хозяин, другой — и это тоже навсегда — слуга.
В то утро все было как обычно. Чеп встал из-за стола; постоял, причмокивая, пока мать соскребала с его подбородка крапинку желтка, а затем, бормоча под нос что-то насчет жары, вышел из дома. Отпустил, с мыслью о мистере Чаке, ручной тормоз и покатил на своем «ровере» мимо пожарной части, вниз по пологому склону. По запруженному машинами туннелю достиг Коулуна, направился к фабрике известными назубок окольными путями. По дороге от дома до работы Чеп ровно ничего не замечал. После всех прожитых здесь лет Гонконг стал для него городом-невидимкой; даже когда Чепу указывали на новый отель или административно-деловой комплекс, на очередной освоенный участок земли, на только что открывшийся магазин, он смотрел — и ничего не видел. Город для него был не более реален, чем недоступные ему вывески на кантонском диалекте — кстати, и на слух кантонский казался Чепу просто скрежетом, не имеющим даже отдаленного сходства с человеческой речью. Теперь по эстакаде на Принсесс, к Ватерлоо- роуд; и вот наконец машина замерла на своей положенной, отчерченной краской по асфальту стоянке у здания, которое Чеп уже мысленно начал называть своим.
Дворник мистер By сказал: «Доброе утро», а затем, засунув руку в кабину лифта, придержал дверь и нажал на верхнюю кнопку, чтобы Чеп не утруждался. Чеп прошел прямо в свой кабинет. Мисс Лю принесла ему чашку чая и папку с почтой: счета, запросы, назойливые рекламно-информационные брошюрки. «Бред собачьей Передачи, — пробурчал Чеп и сунул весь ворох — графики, новые нормативы — обратно мисс Лю. — В архив». О будущем ему думать не хотелось. Когда его спрашивали о планах, он всякий раз отвечал: «Я остаюсь. Ничего не изменится» — и в большинстве случаев не лукавил. Гонконг, казалось ему, это всего лишь муравейник с «Юнион Джеком» на вершине. Флаг скоро сменят, но муравейник останется муравейником.
Так, а где же мистер Чун? Куда подевался его главный управляющий? Каждое утро они вместе садились обсудить заказы и планы на день. Благодаря Чуну фабрика работала слаженно и эффективно, заказы выполнялись в срок. Чепу оставалось лишь утверждать предложения управляющего — тот ведь тоже прошел выучку у мистера Чака.
Чтение «Саут Чайна морнинг пост» Чеп обычно откладывал до второй чашки чая, которую выпивал после ухода Чуна, но сегодня — изменив обыкновению — сразу раскрыл газету. Скользнул взглядом по международным новостям, проигнорировал новости о Передаче и остановил свой выбор на криминальной хронике, где всегда обнаруживалось что-нибудь необычное, а иногда даже захватывающее.
Из всех жутких историй на полосе его внимание привлекла одна: человек, сидящий в тюрьме за нанесение телесных повреждений своей жене, подал на эту несчастную женщину в суд, потому что она отказалась продать принадлежащий семье дом. В этой истории Чепа заинтересовали два момента. Во- первых, наглость мужчины, который подал в суд на жену, на собственную жертву, во-вторых, само преступление. Муж обвинил жену в измене и потребовал, чтобы она ушла. «Ты должна уйти, но твое лицо принадлежит мне, — сказал муж и, связав жену своими галстуками, плеснул ей в лицо кислотой. — Я отниму у тебя лицо». Ожоги так ужасны, что ее никуда не берут на работу, и дом ей очень нужен. У нее двое детей. Муж-садист добивается, чтобы ему выплатили деньги, полученные от продажи его половины дома. «Сильно обезображена» — было написано в статье. Чеп попытался вообразить ее лицо.
— Прошу прощения, сэр.
От неожиданности Чепу почудилось, будто в дверях его кабинета стоит злодей из газеты.
Но это был мистер Чун. Он дергал головой и покрякивал — такая у него была манера извиняться.
— Поезд опоздал.
— Какой поезд? — Чун жил в Коулун Тонге.
— Сегодня утром я ездил в Китай, — пояснил мистер Чун.
— Ничего себе!
Вскочить с постели, посетить Китайскую Народную Республику и в то же утро, в десять без скольких-то минут, явиться на работу — все это показалось Чепу глупостью, и он сказал себе, что от таких путешествий никакого толку нет. А значит, об этом бессмысленном фортеле не стоит и расспрашивать. Послюнявив палец, мистер Чун пролистал папку с договорами и, только подняв глаза, осознал, что Чеп все еще смотрит на него и размышляет о поездках в Китай.
— Я ездил в Шэнчжэнь, — сообщил мистер Чун. — Оттуда в Донгуань. Знаете Донгуань?
— Даже вообразить себе не могу, — отозвался Чеп.
— Он подальше Шэнчжэня. Они производят игрушки. Расчески. Все на свете. Очень деловой город.
— Как же вы столько успели?
— Поезд. Отсюда. Коулун Тонг, — сказал мистер Чун. — Без пересадок, знаете, да?
— Верю на слово. Приятно прокатились?
— Купил квартиру.
— Прямо сегодня?
От всех этих расспросов мистер Чун начал ежиться, но кивнул. Да, квартиру он купил сегодня.
— Квартиру вы могли и в Гонконге купить.
— Здесь квартира — миллионы. В Донгуане большая квартира — двести тысяч.
Чеп так и не избавился от перенятой у родителей привычки переводить астрономические суммы в гонконгских долларах на фунты стерлингов. Вышло даже меньше двадцати тысяч. За сумму, которой хватит разве что на японский автомобиль не самой лучшей модели, мистер Чун приобрел по ту сторону границы просторное жилье.
— Ничего себе, — повторил Чеп, на сей раз с интересом.
Пока они обсуждали заказы, Чеп не сводил глаз с человека, который встал с постели, съездил по железной дороге в Китай, купил квартиру и вернулся в Гонконг, опоздав на работу всего лишь на несколько минут. Чепу все это казалось какой-то небылью, и даже после ухода Чуна, который отправился вниз в цехи, он еще долго чесал в затылке.
Чеп вернулся к газете, перечитал историю ревнивого мужа. «Ты должна уйти, но твое лицо принадлежит мне… Я отниму у тебя лицо». Еще один резон не вступать в брак.
— Первая линия, — крикнула мисс Лю из своего отсека.
