— Теперь-то ты убедился, что за волчье логово — город.
Нариман извинился перед нами, мол, сегодня же должен отправиться в Тбилиси, и ушёл.
Остались мы с Кечошкой снова одни. Молча уселись рядышком, прислонившись к каменной ограде, и стали глядеть на пустынную улицу. Было с нами два пустых хурджина, два бурдюка и единственный пятак. Страшновато нам стало.
— Куда пойдём? — спросил я у Кечо.
— Откуда мне знать. Может, повезёт и найдём работу, наскребём денег на билеты, никто ведь даром в вагон не посадит. Отец мне говорил, что если нас в поезде безбилетными поймают, непременно в тюрьму упрячут. Напрасно мы с тобою придумали эту поездку в город.
— Перестань, не то разревусь.
— Замолчи! — Подперев рукой подбородок, я уставился в землю и вдруг почувствовал, что рука Кечошки легла мне на плечо.
— Чего тебе?
— Ничего… Просто… Возьми меня за руку, посидим так немного, надёжней как-то.
И правда, в этот миг почувствовал я, что нет для меня ничего на свете дороже тёплой Кечошкиной руки.
Неожиданно из-за угла появился высоченный человек, одетый в какие-то пёстрые лохмотья, в руках у него была разрисованная палка. Он приблизился к нам и остановился, снимая на ходу облезлую баранью шапку.
— Приветствую вас, господа!
— Здравствуйте! — ответили мы оба и отвернулись.
Незнакомец чем-то был похож на бродягу, который появился одно время у нас в Сакиваре, но был он страшней того, с выпученными глазами, уродливо морщил лицо и как-то дико озирался вокруг.
Ему, видимо, не понравилось, что мы отвернулись от него. Он присел и словно собака, готовящаяся прыгнуть на кусок мчади, оглядел нас со всех сторон.
— Отчего это вы меня сторонитесь, юноши? — подбросил он вдруг вверх свою облезлую шапку и поймав на лету, протянул её нам:
— Подайте грошики!
Мы с Кечо, прижавшись друг к другу, отвернулись, давая понять, чтобы он от нас отвязался.
— Вы что не слышите? Подайте грошик, хоть один, маленький, ну совсем малюсенький грошик!
Мы снова сделали вид, что не слышим.
Незнакомец захохотал и надел свою шапку на палку:
— Вы думаете, мне действительно нужны ваши деньги? Я нарочно попросил. Проверяю, что вы за люди. Тра-ля-ля, тра-ля-ля! — запел он.
— Чего тебе от нас нужно? Кто ты такой? — спросил я со страхом.
— Кто я такой? Я всё и ничего, — он сунул палку себе под мышку, нахлобучил шапку и присел, словно готовясь к прыжку. — Значит, вы не знаете, кто я такой, — сказал он, уродливо морща лицо. — Добро, давайте знакомиться. Когда-то и я назывался человеком, а теперь вот зовут меня — Никто. Был священником и духанщиком, обладателем большого состояния, потом стал нищим, был мудрецом и глупцом, сидел некогда в правительственном кресле и в тюрьме клопами был заеден, познал много всякого в жизни и остался невеждой, переменил тысячи разных ремёсел, но нигде ничего не выгадал. Мудрость моя вознесла меня до небес, а глупость к земле пригвоздила. И стал я теперь ничтожеством.
— Оставь нас, добрый человек, нам и своих бед хватает, возвращайся туда, где пил.
Незнакомец облизал языком сухие губы и соскочил с решётки, на которую он взгромоздился:
— Вы думаете, я пьян?! Ничуть, мне суета мирская голову вскружила. Жаждал я учёным стать, и вот, видите, что получилось! До чего докатился. Не пытайтесь быть умными, друзья мои!.. Одни зарабатывают хлеб мудростью, другие — глупостью. Горек хлеб, добытый мудростью, сладок — глупостью. Лишь безумец не ведает того, что к мудрости примешивается больше яда. Глупцы улыбаются друг другу, а мудрецы — убивают один другого. — Незнакомец снова изогнулся, как собака, и стал потирать руки, ёжась словно от холода. — Помните вы стишок «Козлик съел мой виноградник»? — спросил он нас вдруг.
— Конечно, — отмахнулись мы одновременно и, поднявшись, решили уходить.
— Постойте! — преградил нам путь незнакомец.
— Оставь, не до тебя нам.
— Ну-ка, если помните этот стишок? — не отставал он, подбрасывая в воздух свою палку.
— Ненавижу я, батоно, экзамены, поэтому-то и школу раньше времени бросил, — ответил я.
— А я тебе, сукин сын, отметок ставить не собираюсь, просто хочется мне знать, правда ты этот стишок знаешь? Ну, давай, начинай! — в голосе его зазвучала просьба.
— Нашёл время стихи вспоминать! Что мы, маленькие, что ли! — поддержал меня Кечошка.
— Не знаете, не помните. Хи-хи-хи-хи! — вертел перед носом у нас свою палку незнакомец.
— Честное слово, знаем.
— Я человеческим клятвам не верю, если знаете, говорите.
— Ой, мамочки! И чего это он к нам пристал! Давай-ка, Каро, начнём, не то, чувствую, он от нас не отвяжется.
— Как прикажете, батоно, нам в позу становиться, или просто можно начинать? — подмигнул я Кечошке; если, мол, этот негодник собирается над нами потешаться, мы тоже в долгу не останемся.
— Как угодно, друзья, только дайте мне услышать человеческий голос. Сколько времени я тоскую по настоящему человеческому голосу. Ты ведь сын человеческий, — тронул он меня палкой по плечу.
Тут вспомнилось мне детство.
— Ничего подобного, — запротестовал я. — И вовсе я не человеческий сын, отец купил меня на базаре, в Они, а на базар меня ангел с неба сбросил.
— Э, дорогой, все хотят быть детьми ангелов. Но ведь ангелы-то бесплотны. — Он вскинул палку на плечо и обратился к Кечошке. — И тебя на базаре купили?
— Нет, — замотал головой Кечошка. — Н… нет! Отец мой всегда бедняком был. Не было у него денег, чтобы ребёнка купить… и он меня сделал сам…
Незнакомец простёр к небу руки и раскатисто захохотал:
— Это уже интересней!
Кечо, между тем, продолжал: — Дед мой приволок из лесу колоду, из неё-то и вырубил меня отец топором. А это разве по мне не видно, что я…
— Конечно, конечно, благослови тебя господь, а вот если ещё и стишок мне скажешь, совсем молодцом будешь.
Кечошка беспомощно посмотрел на меня, что, мол, делать будем?
— Давай, Кечули, начинай, я помогу.
несмело начал он, словно разжёвывая слова:
Постепенно голос его окреп:
— Продолжай, Каро, — обратился он ко мне.
— Дальше, Кечо!
