— Всё это твоё, с сегодняшнего дня и твоё, и моё, понимаешь? — говорит она. Я обнимаю рукой её стан, и мы вместе возносимся высоко в небо…»
Вдруг я почувствовал, что споткнулся о камень, с головы моей свалилась шапка, и я больно обо что-то стукнулся, мгновенно слетев с небесных высот на грешную многострадальную землю.
— Дохлая собака, глаз у тебя нет! Что ты тычешься, как слепая курица? — выругался кто-то рядом.
Я открыл глаза, вижу, рядом на земле лежит человек с привязанным к спине гробом. Тут только я и сообразил, что так загромыхало, когда я ударился головою. Мужчина с трудом поднялся, поправил на спине гроб, выругался ещё разок и пошёл своей дорогой.
Взглянул я на него и почувствовал, как тело моё покрылось холодной испариной, — мне показалось, что из огромного красного гроба высунулись человечьи ноги и самостоятельно шагают пустынной улицей.
Я не знал, конечно, кого уложат сегодня в этот гроб, но пока что в нём оказались разбитые мои мечты.
«Хорошо ещё, — подумал я, — что гроб не упал мне на голову, — вот было бы удовольствие!»
Неподалёку купил я хлеб, шёл по улице и уписывал его. Вдруг кто-то меня остановил:
— Ты что это, друг, чёрствый хлеб гложешь? Идём со мной, заработаешь на горяченькое.
Я проглотил довольно большой кусок и сказал:
— Это уж смотря какое дело, батоно.
Человек привёл меня к новеньким тесовым воротам. Зашли во двор.
— Видишь вон те большие камни, снеси-ка их в овраг и те маленькие, что кругом валяются, тоже подбери, заплачу тебе, сколько следует, и обедом угощу.
Я оглядел двор оценивающим взглядом и увидел, что работа тут не по мне:
— Эти камни, батоно, придётся выкорчёвывать, они так вросли в землю, что даже вдвоём их не сдвинуть с места.
— Что, что ты городишь! По-твоему, значит, чтобы очистить этот двор, мне придётся вызвать сюда всё войско русского царя?!
— Ваша воля, батоно!
— Берись-ка за работу, не ленись. Вознагражу тебя достойно.
— Что говорить, батоно, ежели мне весь этот двор подарите, и то один не управлюсь, и всё тут! Вон эти мелкие камни, так их, если желаете, уберу, это пожалуйста, возьму с вас недорого. А те, увольте, нет!
— Мелкие, ха-ха! Нашёл дурака, с мелкими я и без тебя справлюсь, позову соседских мальчишек, они мигом их унесут. А раз так, давай-ка отсюда подобру-поздорову! — и он волосатой рукой указал мне на ворота.
Я ещё раз взглянул на каменные глыбы и убедившись, что хорошего из этого ничего не получится, молча вышел.
В полдень стало невыносимо жарко, кругом всё словно в огне раскалилось, и я свернул к Куре, — у воды всегда небольшой ветерок.
Отмель кишела голыми мальчишками — одни валялись на песке, другие с визгом и хохотом плескались в воде. «Жаль, — подумал я, — нет здесь волов, вцепиться бы какому-нибудь в хвост, и давай! — прямо на середине реки оказаться». Решил, войду по пояс, авось прохлажусь немного. Разулся, положил одежонку под камень, каракуль свой на камень надел и вошёл в реку по колено. Хорошо мне стало, приятно так. Окунусь-ка с головой разочек, подумал я. Окунулся раз, другой, третий, как гусь, вылез на берег, отряхнулся и лёг на песочек. Тут я заметил длинного худого парня, державшего в руках тоненькую палку, рядом с ним стояла такая же тощая, пёстрая собака.
Парень закидывал палку в реку, а собака стремительно кидалась в волны и выносила её на берег, дрожа всем телом и отряхиваясь, подбегала к хозяину и вручала ему палку, которую несла в зубах.
Я долго наблюдал за этой игрой и так увлёкся, что забыл обо всём на свете. Подул ветерок, и мне вдруг стало почему-то холодно. Дрожа всем телом, я повернулся к камню, под которым лежала моя одежда, и замер как громом поражённый, — под камнем было пусто, а на камне сиротливо торчала моя шапка да неподалёку валялись рваные панталоны.
Горе тебе, Караман, до чего ты дожил! Колени мои подкосились, я упал ничком и спрятал лицо в ладони.
— Что с тобой случилось, парень, может, в воде тебя кто укусил? — спросил меня какой-то тонконогий мальчишка.
Беззвучно протянул я руки в сторону своих драных панталон.
— Одежду у тебя украли, — ой, горе-то какое! Что за негодяй это сделал, попадись он мне, я шею ему сверну, — возмутился он.
— Какой-то хромой недавно что-то тащил, он, вероятно, и украл твою одежду, — сказал подошедший одноглазый верзила.
— Где, где?..
— Туда прошёл, к парому.
Я голышом со всех ног пустился к парому.
— Дядя, — спросил я паромщика, — здесь сейчас никто не проходил?
— Нет, сынок, не замечал что-то, а ты что, одежду потерял?
— Да.
— Ты из деревни?
— Да.
— Напрасно ищешь, сынок, всё равно не найдёшь. Здешние жулики всегда так поступают с вашим братом.
Печальный, возвратился я к своей шапке.
— Эй ты, у тебя одежду украли? — спросил меня какой-то мальчик, который успел снять рубашку и уже скидывал штаны.
— Падут на меня все твои беды, не видел ли ты случайно вора? — с надеждой спросил я.
— На тропинке повстречался мне какой-то горбун, под мышкой он что-то нёс.
— Правда?!..
— Чего мне врать.
Надел я панталоны, нахлобучил на голову свой каракуль и побрёл вверх по берегу искать вора в прибрежном лесочке. Мусору там валялось много, а вора нигде не было видно. Стемнело уже.
Не думал я, конечно, что возвращусь из Тбилиси с хурджином полным злата-серебра, но уж, что так вот разденут меня да бросят нагишом на берегу, этого я и представить себе не мог.
Эх, что это было за зрелище! И что им стоило, этим негодяям, оставить мне вместо шапки рубашку или уж брюки на худой конец!
По лесной тропинке прошли мальчик с собакой, собака бежала впереди хозяина, он что-то насвистывал себе под нос, а увидев меня, равнодушно спросил:
— Нашёл?
— Разве найдёшь! — я безнадёжно махнул рукой.
— Далеко живёшь?
— У большой мельницы, через три улицы.
— Есть у меня сосед, он даёт напрокат старьё, хочешь я его сюда пришлю?
— Ну а потом что?
— Ничего, одолжит тебе какое-нибудь барахлишко и до дому проводит, а за это ты ему денег дашь, а старьё тут же вернёшь.
— Откуда у меня деньги, все, какие были, в кармане брюк лежали.
— Одолжи у кого-нибудь, у соседа, например.
— Сосед ещё беднее меня.
— Ну, брат, даром теперь даже кошки не ухаживают.
Вдруг словно бес в меня вселился. Дай, думаю, одолжу одежду у этого мальчишки: затащу в свою хижину, раздену, отберу деньги и убегу. А стоило бы это сделать, потому как он, вероятно, и был сообщником того, кто меня обокрал.
Чего же мне было его жалеть. И тут я решил, что действительно вонючая душа у города; а какова же она у человека, который мог отнять последнее у несчастного деревенского оборвыша? Опротивел мне и город тот поганый, и незнакомый мальчик, которого я собирался задушить, но быстренько я этого беса из своей души изгнал. И как только смел я, несчастный, такое замыслить! Человека убить!!
Может, подумал, у него и пистолет есть, пристрелит он меня ни за что, лучше уж остаться голым, чем лежать мне безвременно в могиле.
Хозяин собаки понял, что от меня толку не будет, махнул рукой и пошёл себе по тропинке. Собака побежала сзади. Я посмотрел ей вслед и позавидовал:
«Счастливая, — думал я, — всегда на ней есть одежда, если уж сдерут с неё шкуру, а так украсть никто не украдёт. И в Куре она одетая купается, входит и выходит спокойно, зимой и летом в одних чохе-архалуке ходит, не жарко ей, не холодно… А я… Видела бы меня сейчас Гульчина!»
И захотелось мне в этот миг умереть. Глупая вещь самоубийство, но на мгновение я вдруг почувствовал себя глупцом; что поделаешь, ведь и я человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Но не успел я подумать о самоубийстве, как встал перед глазами моими отец, рассказывающий мне притчу о бочке яда и капле мёда. Я сразу приободрился.
Вы, вероятно, знаете, что когда человек всё потерял и остался, так сказать, в чём мать родила, не очень-то он заботится о том, что скажут окружающие: вот так и я, решился почти голым идти по улице. Подождал пока хорошенько стемнеет, натянул на глаза шапку, поправил панталоны и побежал. Но как только появился я на улице, кто-то истошно закричал:
— Скорей, скорей, на помощь! Из сумасшедшего дома человек сбежал! Держите, держите!
Я побежал быстрей. Народ со смехом за мной:
— Лови, лови!
Кто-то притащил верёвку. Меня поймали и привязали к фонарному столбу.
— Люди добрые, я не сумасшедший! — вопил я изо всех сил.
— Ну конечно! — издевались вокруг.
— А может, ты царь Ираклий, — спрашивал меня тот, кто набросил мне на шею верёвку.
— Какой там сумасшедший… из деревни я!
— Вяжите его, вяжите!
— Ей-богу, я не сумасшедший, обокрали меня! — орал я во всё горло.
Народу всё прибавлялось:
— Человека убили?
— Вора поймали?
— Кто, кто, разбойник, бандит?!
