— Молодец, Караман! — стал хлопать в ладоши сват.
У Пасико на лице появилось какое-то подобие улыбки, но, заметив, что я отдаю предпочтение Цицино, погасила она свою улыбку.
Всё в комнате ходуном заходило. Не сговариваясь, мы все выбежали на террасу. Где-то далеко сверкнула молния и отчаянно загрохотало, словно по небу немазанная арба прокатилась. С ума это небо сошло, что ли? Прямо-таки взбесилось! И вспомнил я тогда ту ночь, когда град мой виноградник побил. Зашумело всё вокруг, а над крышей снова оглушительный грохот пронёсся, словно на неё орехи попадали. Ветром занесло на террасу большие белые градины.
— О-о! Мой виноградник! — застонал Оман. — Полопается мой виноград…
— Ведун, что ли, Дианоз наш? — сказал я. — Почувствовал беду и ушёл.
Перегнувшись через перила, Сико вытянул ладони, подставляя их дождю.
— Гремит сильней, чем льёт!
— Ты что, может, уходить в такую погоду собрался? — спросил его хозяин.
— Дома ведь не знают, что я здесь. Беспокоиться будут.
— Куда ты в ливень пойдёшь, и не думай, не пущу. Хороший хозяин в такую погоду собаку во двор не выпустит.
— Да, господи, не леденец я, чтоб растаять! В такой ли ливень ходил?
— Ручей у мельницы теперь, вероятно, так разлился, что трудно тебе будет вброд перейти!
— Что же делать?
— Оставайся, постелить что, слава богу, найдётся, проспись до утра, а там видно будет. Не бойся, дорогой, в такой-то дождь никуда твоя жена с детьми не убежит. Оставайся, оставайся!
— Ладно уж, останусь. Только… Наши-то ведь не уснут от беспокойства, — нерешительно протянул Сико и отодвинулся в сторонку.
Я поймал градину и преподнёс её Цицино:
— На, возьми!
Она стыдливо вытянула ладонь. Но градина превратилась в водяную капельку.
— Обманщик противный!
— Да разве я виноват, что она растаяла. У меня руки и сердце, как пожар. Хочешь ещё поймаю? На, вот, скорее!
На этот раз градина была большая, величиной с орех и растаяла уже на руке у Цицино.
— Вот видишь, теперь она у тебя растаяла. Не зря ведь говорят, что у влюблённых и руки и сердце горячие.
— Не знаю, наверное, это правда, но я ещё никогда не была влюблена, — стыдливо прошептала девушка.
Осмелел я, и Цицино со мною смелей сделалась. Пасико же в недоумении переводила взгляд с меня на сестру, но, увидев, что мы не обращаем на неё внимания, пошла в дом. По звуку её шагов понял я, что рассердилась она на нас.
Хозяин всё волновался: побьёт проклятый град виноградник, без свадебного вина останемся! — Меня же это не беспокоило. Я был занят девушкой и благословлял грохочущее небо, швырявшее в меня белые орехи.
— Эх, будь что будет! — сказал Оман. — Небо рукой не заслонишь. Пойдёмте-ка лучше к столу, не то хозяйка обидится.
— Куда же это Сико девался? — удивилась Марика.
— А я почём знаю? Сейчас только тут был. Верно, куда-то свернул, с пьяными это бывает.
Я огляделся по сторонам. Никого не было видно, только лежащая под крыльцом собака зарылась мордой в собственный хвост и лежала с закрытыми глазами. Не боялась она, счастливица, ни дождя этого проклятого, ни того, что град виноградник побьёт.
Все вошли в комнаты, лишь Цицино на балконе задержалась, а я только этого и ждал.
— Придвинься, сахарная, ко мне, чтобы от дождя не растаять.
— А ты разве сам не под дождём стоишь?
— Я-то? А что мне сделается… Я от одного взгляда на тебя растаять могу, а от дождя со мной ничего не будет, — ответил я. Слова мои ей понравились, и она улыбнулась мне.
«Молодец, Караман!» — сказал я сам себе.
Улыбка сошла с её лица, и она вдруг вздохнула печально.
— Чего ты вздыхаешь, девочка? Будешь у меня царицей, всё к твоим услугам будет, — и поле, и виноградник.
— Э-эх!
— Не печалься, не вздыхай, раз богу было угодно, чтобы нашли мы друг дружку, всё у нас будет хорошо, вот увидишь.
— Э-эх!
Я с недоумением посмотрел на неё…
— Простудитесь, детки, в дом идите, — выглянула хозяйка.
Не хотелось мне от Цицино уходить, однако неудобно стало, пришлось к пиршественному столу возвратиться.
Поднял Оман тост за родителей.
— Дети, — сказал он, — плоть и кровь наша… Взгляни ещё разок, куда этот человек запропастился, — обратился он к жене.
— Куда ему деваться. Сам ведь ты сказал, по нужде, вероятно, вышел, разве он не был пьян?
— Пьян, может быть, и не был, а вино повредить ему могло. Выйди-ка во двор, взгляни, не случилось ли чего.
— В такую-то пору?
— Ладно! Сам пойду. Извините, гости дорогие! — поставил Оман стакан и только хотел выйти, как дверь открылась и на пороге мокрый с головы до пят появился Сико. Волосы у него слиплись на лбу, и две водяные струи ручьями стекали по щекам.
— Где это ты пропадал? — закричал на него Оман.
— Да здесь я, недалеко был, наших ходил предупредить, к воротам подошёл и крикнул: ночью, мол, не ждите, у Омана остаюсь.
— Браво! Это ты здорово придумал, умней тебя никто не мог бы поступить, — захохотал хозяин.
— Присаживайся-ка теперь к столу да выдуй один за другим два рога, не то чихать завтра будешь до упаду.
Снова пошёл пир горой. А дождь, между тем, всё лил и лил беспрестанно. Раза два крыша так затрещала и заквохтала, словно тут собрались все наседки, живущие на земле.
Утром сват-Подбородок уединился с Оманом. Долго они совещались, а я всё прислушивался, однако услышать ничего не смог.
— Ну что? — спросил я Арету, когда закончились переговоры.
— По дороге расскажу, — бросил тот неохотно.
Как только перешли мы по жёрдочкам узкого мосточка через вздувшийся от половодья мельничный ручей, я снова спросил у свата:
— Ну и как?
— Да что как? Не отдам, говорит, я ему девушки.
— Чем я ему не по вкусу пришёлся? Лицом что ли не понравился, на мужчину не похож, или?..
— Да уж и не знаю.
— А всё-таки…
— Сирота, говорит, он одинокий, помочь ему некому. Плохо женщине в доме у него придётся, замучается, надорвётся одна. Уж сколько я тебя хвалил! Парень, мол, ловкий и хозяйственный, и с лица хорош, и петь-плясать охотник, а он упёрся на своём: не отдам и всё!
— Интересно! Может, поведение моё ему не понравилось?
— Да нет, кацо, наоборот! Держать ты себя, как надо, умеешь, а уж петь-плясать, так ты просто для этого рождён.
— К чему этот дар, если он мне не помог, — сказал я с горечью. — А девушке я понравился, заметил небось, как улыбалась, а?..
— Я-то заметил, но кто, скажи, когда девушку спрашивает.
— Эх, дорогой мой Арета! Уж если не улыбается человеку счастье, то камень его и на подъёме настигнет. Что делать? Невезучим я родился.
— Нельзя так, душа моя! Умные люди говорят, за счастье бороться надо, а ежели нос повесить, так оно, счастье это, тебя в бараний рог скрутит.
— Что же делать, посоветуй, батоно.
— Да-а, перевелись ныне мужчины, не то что раньше бывало! — с сокрушением протянул сват.
— Ты о чём, батоно Арета?
— Это я так, себе говорю! Вот дед твой, слышал я, бабку-то твою похитил, а?
— Было такое, а что?
— Ничего, это я просто так…
— Не пойму я тебя, батоно Арета. Странно ты как-то выражаешься, загадками говорить изволишь.
— А ты выслушай меня внимательно — всё поймёшь. Знаешь, что с одним моим родственником приключилось? Понравилась ему как-то вдовушка, да никак он её сердце к себе привлечь не мог. И так ходил, и эдак, а вдова всё — нет и нет. Раз как-то пошёл он в лес, поймал корову той вдовы, снял у неё с ошейника колокольчик и ну звонить — трезвонить. Услышала женщина звон, пошла в лес свою корову искать да там лицом к лицу с ним и столкнулась. Испугалась было. Однако, когда рука мужчины груди её коснулась, подчинилась ему тут же. Теперь счастливей их нет на свете! Не устают они корову и колокольчик благословлять. Вот такова жизнь, — улыбнулся в усы Арета.
Удивился я этой улыбке, потому что Арета почти никогда не улыбался.
— Ну и что же, батоно Арета, и мне прикажешь на шею коровий колокольчик повесить и обманом женщиной завладеть?
— Коли нравится мужчина женщине — в лесу он её обманет или за овином, или прямо из дому похитит, — всё равно пойдёт она за ним. Большого труда это не стоит. Много ли нужно для этого? Два человека, два коня, две бурки да тёмная ночка. Мужчина ежели провёл ночь с женщиной, никто потом у него её не отнимет, если только Христос с неба не сойдёт… Да и женщина обратно не свернёт. Защитит она мужа своего: по своей, мол, воле пошла, и всё тут! Так-то, душа моя. Если что надумал, поторапливайся, потому как красивый товар долго не залёживается. Чего онемел!..
— Н-не знаю, — протянул я нерешительно.
— Только одно вот меня смущает, надеюсь ты про это слыхал? Когда похищают девушку, приданого за ней не берут.
— Пустяки это! Такой девушке приданого не нужно. Сама она, как икона святая.
Хотел я произнести её имя, но не смог. Говорят, что имя любимой всегда трудно произносить.
