— Ты прав, такой девушке и вправду приданое ни к чему, — вторил мне сват. — Когда, говорят, в руках у тебя слиток золота, ни к чему за серебряной мелочью гоняться.
— Истинно говоришь, батоно!
— Сдаётся мне, мысль эта тебе по душе пришлась, — женщину похитить!
— Хорошо бы, да страшновато однако.
— Чего ты испугался, парень?
— Как чего? А если в погоню за мной пустятся, что тогда?
— И-и! Такой молодец, а погони испугался. Что это за похищение, если погони следом не будет? Обязательно должна быть. Главное тут следы запутать. Не беспокойся, никто тебя не догонит. В этом деле ты на меня положись. У похитителя, говорят, одна дорога, а у преследователей — тысячи. Уж я так их запутаю, что собственную судьбу проклянут… Ты только решайся, а остальное я на себя беру. Ну как, согласен? Я тебя не неволю. Поступай, как ум твой тебе подскажет.
— Эх, будь что будет! Видно, такова моя судьба! Не хочу я без жены стариться.
— Верно. Только уговор — никому ни слова, понял? Иначе всё пропало!
— Да что ты, батоно Арета, не ребёнок я.
— Об этом только трое должны знать: ты да я, да крест святой. Пойду-ка я да с девушкой покалякаю, узнаю у неё, как да что. Если девушка не согласится, тогда нам уже сам бог и тот не поможет. Не верю я, однако, чтобы рыбка золотая на удочку не попалась. Такие дела мне всегда удаются. Надеюсь, ты мне доверяешь?
— Не только доверяю, батоно Арета, прошу тебя, умоляю, помочь мне в этом деле, а уж потом проси чего захочешь, головой соль тебе толочь буду. Правильный ты мужик, батоно Арета.
— Уж очень тебя, как я погляжу, любовь обожгла.
— Не сожжён я ею пока, но опалён порядком.
— Ну, милый, женское прикосновение для твоей опалённой груди бальзамом будет целительным. Уж это я точно знаю.
Через три дня сват прокрался ко мне во двор, словно вор. По лицу его никак я не мог догадаться, как идут наши дела.
— Ну что, парень или девка? — только и спросил я.
Он же, пока мы не вошли в комнату, не проронил ни слова.
— Чего ты испугался, Караман? Побледнел-то как. Успокойся. Девушку я так заговорил, что согласна она. На край света, говорит, за ним пойду.
— Правда?
— Стану я тебя обманывать! Давай-ка лучше подумаем, как дальше быть?
— Я в твоих руках, батоно Арета. Сделаю всё, как скажешь.
— Не беспокойся, дорогой, ты в надёжных руках. Найми-ка ты двух хороших коней, лучше чёрных, ночью незаметней будут. Бурки накинем… Ежели в нас выстрелят из пистолета, пуля бурку не пробьёт.
— А дальше?..
— Ты будешь ждать меня с лошадьми у мельницы, что поблизости от дома Омана. В полночь обойду я Оманов дом и прокрадусь к окошечку, где девушка спит.
— А что, Пасико и Цицино разве не вместе спят?
— Нет.
— Она, твоя голубушка, прыгнет прямо ко мне в лапы. Заверну её в бурку и к тебе притащу. Ты с ней к ручью поскачешь, а я у мельницы подожду. Знаю, погоня тут же начнётся. Как услышу крики, выхвачу оружие да прямо по другой дороге поскачу… Преследователи, конечно, за мной увяжутся, да уж как-нибудь улизну.
— Девушку я должен домой что ли привести?
— Ты что, спятил? Спустись к долине Баракони. Знакомы ли тебе те места?
— Конечно, там мтиульские виноградники разбиты.
— Молодец! Наблюдательный ты.
— Как же, там в виноградниках у некоторых даже марани имеются.
— Ну, да ты лучше меня, оказывается, всё знаешь. Так вот, на берегу Риони шалаш моего двоюродного брата стоит, там и проведите ночь, а утром и я туда прибуду.
— Дай тебе бог счастья!
— Помнишь, что я тебе говорил. Приведёшь туда женщину, поступай с нею, как я тебя учил.
— А чему это вы меня учили? Не припомню я что-то.
— В давильне там сено валяется, опрокинь на него девушку и… И её согрей, и сам согрейся, да не мешкай, чтобы не простыла, ветер-то ведь, знаешь, с Риони холодный дует! А потом уж никто у тебя женщину не отнимет. Плакать начнёт, ты этим слезам не верь; женщины они всегда так умеют… поступай с ней, как мужчина, понял? Не любят они трусливых да нерешительных. Вспомнишь, потом мне спасибо скажешь. Ну как, нравится тебе план?
— Соломон Мудрый умнее бы не придумал!
— Ну, раз так, я пошёл и буду в субботу, а ты всё загодя приготовь, да смотри, чтобы уж точно!
— Не беспокойся, батоно Арета, всё будет сделано, как надо. Куда ты заторопился? Выпили бы по стаканчику.
— Потом, потом, когда у тебя в доме хозяйка появится. Ну, будь здоров!
С нетерпением ждал я субботы. По утрам бесцельно по двору бродил, а ночами в постели вертелся, как на раскалённых углях.
Если человека сон одолевает, ему и камень, как вы сами знаете, пухом кажется, подо мной же перина пуховая, а сна ни в одном глазу. От отца моего ещё слыхал я, что человеку от двух вещей не спится — от радости большой и от горя. Не знал я тогда — радоваться мне или печалиться. И то и другое меня одолевало. Радовался, что такая красавица согласилась моею стать, а печалился оттого, что сомнения меня одолевать начали, вдруг, не приведи господь, откажется она, слово данное нарушит. В душе моей и ад, и рай поселились, и не мог я представить себе, что дальше со мной будет.
— Господи, — взывал я к отцу небесному, — вразуми меня, сделай хоть на миг всеведущим, чтобы мог я догадаться, о чём сейчас бесценная моя думает.
Говорят, настоящая любовь всегда несёт с собою страдания. Истинно, дорогие, так это. Но в то же время я даже бессоннице своей радовался, так как образ Цицино неотступно у меня перед глазами стоял. Бедный тот человек, который никогда в жизни любви не испытывал. От страданий ещё милей мне Цицино стала.
На исходе недели пустились мы в путь. Сторонились большой дороги, всё узенькими тропинками пробирались. К вечеру подъехали к лесной опушке, отсюда село виднелось, как на ладони. Остановились. Расседлали лошадей, ещё в самом начале пути я для смелости вина немного выпил и теперь в такое хорошее расположение духа пришёл, что стал лошадь свою ласкать да миловать, только что морды её не расцеловал. Солнышко напоило мир шербетом, а само закатилось. Деревня, измученная тяжёлым трудовым днём, уснула, как пьяная.
— Есть у тебя кресало? — строго спросил меня сват.
Я почувствовал, что он улыбается в темноте.
— Да, захватил. В последнее время я чего-то к табаку пристрастился.
— Дай сюда! — приказал он мне, и я почувствовал, что улыбка сошла с его лица.
Пошарил я у себя в кармане и протянул ему кисет с кресалом. Он зашвырнул его куда-то далеко в глубь леса.
— От предосторожности, парень, голова не болит. Если ты тут курить начнёшь, лопнет наш план. Свет в лесу издалека видать. Не дай господи, заметят нас, и прости-прощай тогда всё!
— Как же мы в темноте дорогу найдём?
— Пусти коня, он дорогу лучше тебя отыщет. Для него ведь что днём, что ночью — одно и то же, половина ведь ночи лунная.
Блаженный дедушка мой частенько говаривал: «В семье удавленника не упоминают про верёвку». Упоминание о луне, об этой обманщице, вонзилось колючкой в моё сердце.
Вскоре и вправду луна из-за туч высунулась. А звёзды на небе при её появлении прищурились.
— Да, — вспомнил Арета, — ты, пожалуйста, чуть ниже сверни, дорога тебя прямо к реке и приведёт. Там река на девять ручейков разветвляется и теряется в отмели. Смотри, не заблудись. Удачной тебе дороги! Держись молодцом да помни, хорошая девушка с неба не падает.
Ночь притаилась на вершинах гор, а луна, закрытая облаками, едва светила.
Ручей совсем обмелел, так что мышке на мельнице делать было нечего. Действительно, место для осуществления нашего замысла было превосходное. Проехали мы по тропинке, обсаженной ясенем, и чёрных коней к деревьям привязали.
— Ну, я пошёл, — прошептал сват, и чёрная бурка его растаяла в ночной мгле.
Вокруг ни души, только издали шум реки доносился. Делать мне было нечего, сел я и прислушиваться стал. Звук реки казался мне то колыбельной песней, а то стоном или плачем. Словно все голоса жизни взвалила себе на спину река, как мешок, и тащила их в ночи. А луна-обманщица играла с небом и землёю в прятки, украдкой выглядывала из рассыпавшихся по небу облаков. Вдруг луну большое облако похитило, да так быстро, что не успел я и глазом моргнуть, показалось мне, что само небо прищурилось.
Говорят, что луна бывает доброй хранительницей тайн, а иногда и отвратительной предательницей бывает. Сейчас ещё для меня она ни тою, ни другою не была.
Сват задерживался. Чего я только не передумал! Надежды мои на светлячка были похожи, то загорались они, то меркли. А кони мирно травку пощипывали. Минуты мне вечностью стали казаться. Тогда-то я понял, что ничто с ожиданием не сравнится. Кругом было очень тихо, и от этого шум реки слышался ещё сильней. Где-то вдруг закричал выскочка-петух, решив, видно, что возвещает рассвет. Не знал, бедняга, что это луна-обманщица его с толку сбила. В полночь тучка какая-то спеленала эту обманщицу и за гору потащила. Обрадовался я, словно чуму от меня отвело, и благословил появление тучки этой.
Остались мы совсем одни: я, ночь, да шум реки. А сват всё не появлялся. Рассердился я, нашёл большой камень, уселся на нём как на стуле, буркой прикрылся и задремал.
Не знаю, сколько я спал, как вдруг услышал голос свата.
— Эй, Караман, где ты там?
Вскочил я, словно холодной водой облитый, и как закричу.
— А-у!
— Тише, чего орёшь-то, заснул небось? — появился из темноты сват. — Тоже мне похититель, соня ты, вот кто! — сказал он насмешливо.
— Как так соня, кацо! Притаился я просто, — стал я оправдываться. — Один ты, или как?..
— Раскрой глаза получше, парень. На, получай! Этого ангела бог специально для тебя создал. Желаю состариться вместе в любви да сладости и ныне, и во веки веков, аминь!
Вместо того, чтобы забрать у Ареты драгоценную добычу, схватился я вдруг за сердце, чуть было из груди у меня оно не выскочило.
— Скорее, увалень, светает уже.
— Чтоб для наших врагов никогда не рассвело!
Сват подвёл ко мне закутанную в бурку девушку, схватил я её как божий дар и в упоении прижал к груди.
— Э-э, кацо, что это у неё лицо башлыком перевязано? — спросил я в разочаровании.
