более что желудок начал издавать попискивания, – мол, хозяин, давай жрать!
А вот Вадим Старый вовсе не замечал ни усталости, ни голода. Он только несколько раз умолкал, чтобы перевести дух и глянуть, как там раненый Валуй. Но, похоже, Валуй не намерен был сегодня просыпаться.
Хотя нет. Вот он едва слышно застонал и зашевелился.
– Надо проверить, – озабоченно предложил Вадим, приподнимаясь с места.
– Надо, – согласился князь.
Они вдвоем приблизились к ложу раненого. Валуй с трудом разлепил веки.
– Вадим, – узнал он своего десятника, когда пелена спала с глаз, и он смог смутно различить, кто перед ним.
– Ну вот и хорошо, – присев рядом, отозвался Вадим.
Старик меж тем скинул шкуру, осмотрел повязки.
– Будем менять.
– Это кто? – вяло спросил Валуй.
– Друг, – ответил десятник.
– Придержи его, – попросил друг, – я сменю повязки.
Вадим осторожно перевернул раненого товарища на бок, позволив князю заняться ранами.
– На другой бок. Так, переворачивай. Ну же, – негромко приговаривал старик, – подай мазь. Так. Клади… клади, говорю… Так, хорошо.
– Уф, – выдохнул Валуй, когда процедура завершилась.
– Есть хочешь? – спросил Вадим Старый.
– Да, – моргнул раненый.
– Вадим, разжигай печь, – приказал князь, – ты ведь, наверное, тоже оголодал.
– Есть немного. – и желудок юноши громко прорычал.
Когда, насытившись, Валуй вновь уснул, князья принялись вечёрить. Жаренный на углях заяц хоть и был маловат, но пришелся как нельзя кстати, а брусничный отвар, густой и похожий на кисель, приятно дополнил трапезу. Желудок наконец утихомирился.
– Муравейник, у которого были поутру, вспомнишь? – неожиданно вопросил князь.
Вадим кивнул.
– Заступ в углу, – старик кивнул в сторону, – мешок со всей казной под твоим ложем, завтра с утра у муравейника с поваленным деревом и схоронишь добро. Место верное.
– Сделаю.
– Вот и ладно. А теперь давай спать. Утро вечера…
– Ага…
Утром, проснувшись, Вадим заметил, что старик еще не вставал. Ни разу юноше еще не удавалось опередить поутру князя.
«Видать, умаялся вчера», – решил Вадим.
Он встал, оделся и, не зажигая лучину, на ощупь определил кадушку с водой и напился. Так же на ощупь обнаружил и заступ.
В полной темноте он вытащил из-под своей лежанки мешок и волоком дотащил его до дверей. Все это он старался проделать как можно тише, чтобы не разбудить Валуя и старика. Дверь предательски скрипнула…
Рассвет только-только начал прогонять ночную мглу, но мир уже потихоньку оживал с первыми криками птиц. День обещал быть солнечным.
Бороться с тяжелым мешком, едва залечив рану, Вадим все же не рискнул. До указанного князем места было метров триста, и Вадим, развязав мешок, деловито отсыпал прямо к поленнице треть содержимого. Серебро, камушки и немного золота красивой горкой улеглись подле березовых дров – чистый натюрморт.
Полегчавший мешок Вадим вскинул на плечо и зашагал к муравейнику…
Долбить заступом подмерзлую землю было не самым приятным упражнением…
Провозившись с час, Вадим вырыл подходящую ямку и опустил туда казну. Дело было сделано – можно и зарывать. Земляные работы дались ему нелегко, как говорится, с потом и кровью. Рана на плече открылась, и кровь, обильно намочив повязку, промочила рубаху.
Когда Вадим вернулся к избушке, почти совсем рассвело. Он вошел внутрь и решился зажечь лучину. Ему показалось странным, что князь все еще спал, а вот Валуй, напротив, кажется, проснулся и пытался ворочаться.
– Не спишь? – спросил он у дружинника.
– Дай воды, – попросил Валуй.
Вадим зачерпнул воды в ковш, прошел мимо спящего князя – и его вдруг осенило. Он стрелой преодолел расстояние до раненого и вручил ему ковш.
– Удержишь?
– Да.
– Вадим, – присев на край постели старика, юноша стал его тормошить. – Князь Вадим, что с тобой?
– Помер, что ли? – робко спросил Валуй со своего места.
Вадим откинул шкуру, приложил ладонь к горлу князя, но тот был уже холодным.
– Тьфу, – в сердцах сплюнул молодой князь, – так и есть, помер…
Глава третья
Снегурочка
Я из пепла, я из слез
Соткала себе узор…
Идти было легко. Морозный воздух приятно холодил и придавал свежести. Поздняя осень, расправившись с последними теплыми денечками, готовила мир к наступлению зимы.
– Что-то рано в этом году снег пошел, – заметил шагавший чуть позади Валуй. Под его меховыми сапогами, чем-то напоминающими знаменитые унты, похрустывал снежок.
– Все равно скоро растает, – ответил Вадим, – первый снег всегда так.
– Так-то оно так, но по всему видать зима лютая обещается, – поправив шапку, продолжил Валуй, – ну да ничего, поспеем дойти.
– Поспеем дойти… – передразнил его Вадим. – Ты же сам говорил, что тут сотню верст топать.
– Так то до самого Новгорода с сотню будет – точно. А через два десятка уже обжитые земли пойдут. Вотчины новгородские. Там и отогреемся да сани у кого сладим.
– Ну конечно, – отозвался Вадим, – мы же знатные вои, как нам не дать саней!
Валуй не понял его юмора.
– Ты напрасно так. Дружинникам новгородским ни в чем отказу не было.
– Ага, – не меняя ироничного тона, продолжил юноша, – вот бы все девки эту истину знали!
– Тьфу, – сплюнул Валуй, – ты как сам не свой стал, как старика этого схоронили, – что с тобой, десятник, не заболел ли часом?
«Ну все, обиделся, – подумал Вадим, – нет, ну точно – обиделся. Десятником назвал, не по имени. На официальщину перешел!»
Вадим уже знал, что теперь его бородатый друг будет плестись сзади, молчать и угрюмо сопеть. А что оставалось ему, Вадиму – новгородскому десятнику или князю Белозерскому? Конечно, он не сказал Валую ни слова про нечаянно свалившийся на него княжеский венец.
– Да, может, ну его, – под нос пробурчал себе Вадим и тут же спохватился.
Идущий следом Валуй перестал шумно дышать – прислушивался видать, не сошел ли его десятник с ума, а то, вишь, идет, бормочет что-то…
Вадим обернулся, посмотрел на товарища и как можно ласковей улыбнулся, а затем подмигнул Валую, мол, все нормально, все просто обалденно. Однако бородач отреагировал совершенно не так, как ожидал юноша. Валуй остановился, сдвинул шапку на затылок и уставился на десятника широко раскрытыми, ничего не понимающими глазами. В этот момент Вадим словно увидел себя со стороны: ну точно – улыбающийся идиот. Он мгновенно убрал с лица оскал радости и напустил на себя туман небывалой серьезности.
