секретарш и просил их принести чай, придирчиво уточняя, какие именно сорта имеются в наличии.
— Почему? — наконец спросил Данила как бы нехотя.
Его манера и тон раздражали Виктора, но он сдержался.
— Потому что с вами может случиться любая неприятность, — раздельно и внушительно ответил он. — Вплоть до... — он осекся и многозначительно замолчал.
— Нас могут убить? — снисходительно осведомился Данила. Было заметно, что он не принимает слова Виктора всерьез.
Виктор побагровел.
— Не надо ерничать, — неприязненно отозвался он, закуривая. — Убить, пожалуй, не убьют, а гадость подстроят. Наркотики подсунут или что-нибудь похуже придумают. Втянут в историю. Не смогут навредить — так на всю область ославят. Церемониться не будут, можешь мне поверить. Ты думаешь, почему умные люди, как только опасность почуют, первым делом из России семьи вывозят? Да потому что знают: бить будут по самому больному. По родным и близким. А человек ради семейства на что угодно пойдет. Во всем признается, любые бумаги подпишет. Тьма примеров, со сталинских времен еще!
Злясь оттого, что ему не удается их убедить, он зашагал по кухне. Лариса подошла и снова усадила его на стул.
— Ты напрасно так переживаешь, — мягко заговорила она. — Мы взрослые, самостоятельные люди, умеем о себе позаботиться. У нас есть охрана. Да и вы с Андреем будете рядом. Что же, вы не сумеете нас защитить?
Виктор посмотрел сначала на нее, потом на Данилу.
— Нет, — мрачно ответил он. — Не сумеем. Потому что нас, скорее всего, тоже закроют. И меня, и Андрюху. Если мы, конечно, не успеем что-то срочно предпринять. Мы ведь тоже фигуранты по этому делу. Сообщники.
Ее глаза расширились. Чувствовалось, она не готова к такому обороту.
— Что ты удивляешься? — продолжал Виктор. — Мы все висим здесь на волоске, по лезвию бегаем. Вася и Плохиш уже свалили.
— Куда свалили?
— За границу. Вася прихватил всю свою родню: и ближнюю, и дальнюю. Вряд ли ты их скоро в России увидишь.
Она переменилась в лице и принялась судорожно вытряхивать сигареты из своей сумки. Вероятно, она до последней минуты надеялась, что произошло какое-то страшное недоразумение, что все вот-вот прояснится. И лишь теперь, впервые, до нее стала доходить шаткость нашего общего положения. Слова Виктора произвели впечатление и на Данилу. Он несколько сбавил тон и заговорил уже без враждебности.
— Мы сюда вообще-то на неделю прилетели, — ломким баском сказал он. — В школе пришлось наврать, что у нас умер родственник, иначе меня бы не отпустили. Не мог же я им правду сказать! Эту неделю я хочу пробыть здесь. Я просто не смогу сейчас там, честно. Вы меня тоже поймите! Ведь если бы со мной что-то произошло, отец не стал бы за границей прятаться! Я постараюсь вам хоть в чем-то помочь, а вдруг у меня получится? Если я увижу, что мешаю, мы уедем раньше. Так можно?
Этой фразой Храповицкой обычно завершал переговоры с неуступчивыми собеседниками. И, хотя звучала она вопросительно, словно он советовался, как-то подразумевалось, что иных предложений не последует.
Виктор яростно ткнул окурок в пепельницу и грузно поднялся.
— Делайте что хотите! — буркнул он. — Убеждаешь, уговариваешь, а на тебя еще и все шишки сыплются!
Он повернулся к Ларисе:
— Ты тоже неделю рассчитываешь здесь пробыть?
Она смутилась.
— Я? — переспросила она, отводя глаза. — Я, наверное, нет. Я, скорее всего, здесь еще останусь.
Виктор издал протяжный стон.
— Ребята, послушайте, — скороговоркой заговорила она, будто опасаясь, что мы ее перебьем. — Вы правильно рассуждаете, и я с вами во всем согласна. Но вот я летела и думала: а кто я, в сущности, есть? Если бы гадалка лет десять назад мне предсказала, что я буду жить в Лондоне, ездить на «Порше», одеваться от дизайнеров и водить детей в английские школы, я бы не поверила. Я выросла здесь, и действительность, которая меня окружала, не имеет с той ничего общего. Там — другой мир, и я там — другой человек. Но ведь это только снаружи я меняюсь, а внутри? Я имею в виду, с тех пор, как я отсюда уехала, что-то поменялось во мне или нет? Мои представления о жизни, мои принципы? — она медленно покачала головой. — Нет. Ничего. Почти ничего. Английский выучила, машину водить научилась, а в остальном — какой я была, такой и осталась. Как любили говорить в советских фильмах, простая русская женщина. И наплевать, где я живу, на чем я езжу и во что одеваюсь. Это все забрать можно, а то, что внутри, — не отнимешь. Случилось так, что у меня мужа посадили. И пока он сидит, я буду рядом.
Она подняла на нас глаза и виновато прибавила:
— Мне так переносить легче.
— Ну, уж если она — простая русская баба, — негодовал Виктор, пока мы пересекали двор их дома, — то кто же тогда Вова? Простой русский мужик, что ли? Даже не знаю, чего в них больше: простого или русского? У этой хоть глаза голубые.
— Серые, — поправил я.
— Серые, зеленые, да хоть в крапинку! Я на чужих баб, между прочим, вообще не смотрю: своих девать некуда. Надо ей было за компанию еще и младшенького с собой привезти. И пошли они бы в тюрьму всей свой дружной семейкой вместе с домработницей Любой. Декабристы, мать их!
Охранник открыл перед ним дверь «Хаммера».
— Ты что, сдурел? — набросился на него Виктор. — Мы в Лысый Овраг на джипах попремся? Они там без денег сидят, живьем нас жрать готовятся, а мы такие нарядные заявимся: «Как дела, парни?» Ты еще телок прихвати, умник. Короче, мы на ваших тачках поедем, а вы пока наши домой отгоните.
Охранник захлопнул дверь и метнулся к своей машине.
— Ты сумеешь этот шарабан вести? — повернулся ко мне Виктор, указывая на одну из «десяток».
— Попробую, — ответил я. — Был у меня недавний опыт.
— Тогда садись за руль. А наши дуболомы пусть за нами дуют. А то вечно трутся рядом, поговорить спокойно не дают. У меня иногда такое ощущение, будто я с ними в одной кровати сплю.
Часть охраны мы отправили с джипами, несколько человек оставили при себе и тронулись.
— Не верю я во всю эту муру, что она нам плела, — вернулся Виктор к своим критическим комментариям. — Пафос один, слезу давит. Пока она здесь по Вове вздыхать собирается да у нас под ногами путаться, кто там будет за младшим приглядывать? Мальчонке-то лет шесть всего, если я ничего не забыл. Его одеть, накормить надо, в школе помочь, или куда он там ходит? Страна, между прочим, чужая. Опять на мамок-нянек вся надежда? Отца у мальчишки по сути нет, теперь и матери не будет. Простая русская баба должна в первую очередь о детях думать. А у нее совсем другое на уме.
— Чего же она, по-твоему, добивается?
— Преданность свою Вове доказывает. В глубине души уверена, что вся эта канитель скоро уляжется, Храповицкий выйдет на волю, увидит, как она его ждала, все осознает, исправится, станет примерным мужем и будет жить только с ней, долго и счастливо. А когда умрет, то все ей завещает. А всяких грязных продажных тварей, как наши дорогие жены именуют наших дорогих любовниц, враз разгонит.
— Не выйдет? — механически спросил я, поддерживая беседу.
— Шутишь, что ли?— он покосился на меня, не веря, что я хоть на секунду допускаю подобную чушь. — Во-первых, Храповицкого, похоже, ждать замучишься. А во-вторых, куда же капусту тратить, как не на продажных тварей? На порядочных, что ли? А смысл какой, если они все равно не продаются?
