ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В воскресенье я встал с твердым намерением прорваться к Сырцову, который находился в больнице под усиленной охраной и был для нас недосягаем. Накануне я попробовал поговорить об этом с Виктором, но он наотрез отказался обсуждать эту затею. Конечно, его страшно занимало, какие показания дает Сырцов людям Лихачева, но попытку проникнуть к нему Виктор считал безрассудной и опасной.
Вне рамок нашего дела Виктор судьбой Сырцова совершенно не интересовался, что меня ничуть не удивляло. Успешные бизнесмены, как и политики, в подавляющем большинстве не знают искренних привязанностей — для этого они слишком эгоцентричны. Деловые знакомства и разного рода светские мероприятия полностью удовлетворяют их потребность в повседневном человеческом общении, а их эмоции находят выход на работе. Они дорожат своими семьями, но скорее, как крупными инвестиционными проектами.
Я начал с того, что позвонил по кодированной линии Савицкому и выяснил, что Сырцов все еще находится в реанимации центральной городской больницы, хотя это держится правоохранительными органами в строжайшей тайне. Затем мы с Гошей заскочили в нашу ведомственную медсанчасть, где позаимствовали пару белых халатов для маскировки и еще стетоскоп — для убедительности.
Больница, где лежал Сырцов, представляла собой комплекс зданий, обнесенных забором. Мы подъехали к приемному покою и вошли внутрь. Здесь на скамеечках вдоль стен сидели унылые пациенты в уродливых больничных халатах и их слезливые родственники.
Я не знаю, какие меры предпринимала налоговая полиция, дабы сохранить в секрете местопребывание Сыр-цова, но старания ее были заведомо обречены на провал. В России невозможно что- то утаить: у нас слишком много бедных, которые не считают себя связанными какими-то обязательствами. В окошке регистратуры медсестра громогласно поведала мне, что Сырцов Павел Николаевич был позавчера переведен из реанимации в хирургию, лежит на восьмом этаже, в отдельной палате, номер двенадцать, попасть к нему можно, но при наличии пропуска, выданного лечащим врачом.
Накинув халаты, мы с Гошей направились к двери, которая вела к лифтам и лестнице. Перед ней на стуле сидела сонная толстая бабка, широко раздвинув опухшие ноги. Она равнодушно посмотрела на нас и пропустила, ничего не спросив. В скрипучем грузовом лифте, провонявшем хлоркой, мы поднялись на восьмой этаж и оказались в отделении хирургии. Нас никто не задерживал. Эта беспрепятственность вскружила мне голову, я и дальше решил действовать наудачу.
Мы двинулись длинным коридором мимо стоявших вдоль стен каталок с неухоженными больными, которым не хватило места в палатах. От вспученного линолеума на полу до алюминиевых тазов с надписями красной краской — все тут выглядело совершенно буднично, как всегда бывает в наших переполненных запущенных больницах. Ничто не указывало на наличие важной охраняемой персоны.
Я уже начал было сомневаться, не ошиблась ли регистраторша, но тут мы поравнялись с небольшой прихожей, отделявшей палату от коридора. Дверь в прихожую была открыта. За столом друг напротив друга сидели два дюжих омоновца в форме. Один из них читал газету, другой просто смотрел перед собой безо всякого выражения.
Я понял, что везение закончилось. Проскочить мимо них незаметно не представлялось возможным. Будто угадав мои мысли, первый омоновец отложил газету и скользнул по мне рассеянным взглядом. Я тут же отвернулся и наклонился над каким-то стариком, лежавшим поблизости на каталке. Он был замотан в бинты, словно мумия. Глаза его были прикрыты, возможно, он дремал.
— Как самочувствие? — осведомился я, тыча стетоскопом поверх повязок.
Старик страдальчески замычал, не открывая век.
— Вот как? — отозвался я. — Придется еще раз посмотреть рентгеновский снимок.
Избегая поворачиваться в сторону омоновцев, я попятился и поспешно ретировался, впрочем, не столь быстро, как Гоша, который, обгоняя меня, уже с топотом летел к выходу. Если бы я не поймал его, он ускакал бы куда-нибудь в Нижне-Уральск.
Но я не собирался сдаваться. Еще не придумав, за что зацепиться, я открыл дверь в перевязочную. Там было пусто. Тогда я заглянул в ординаторскую. Здесь сидел дежурный врач, молодой еврей с подвижным смешливым лицом и редеющей шевелюрой. Он скучал и от нечего делать фигурно разрезал скальпелем яблоко. Перед ним стоял термос с кофе. При виде нас он оживился, должно быть, был рад любой компании.
— Здравствуйте, коллеги, — приветствовал он нас. — Проходите, присаживайтесь.
В слове «коллеги» мне послышалась ирония, то есть за своих он нас не признал, несмотря на камуфляж. Не знаю, как смотрелся я, но Гоша, в маломерном халате, из которого по локоть торчали его лапищи, и вправду мало походил на врача, разве что — на свирепого мед-брата из отделения для буйных душевнобольных. Кстати, сесть в ординаторской было особенно негде, только если на накрытую грязноватой клеенкой кушетку, и мы остались стоять у двери.
— Нам нужно повидать родственника, — вежливо сказал я.
— Пожалуйста, — весело отозвался доктор, насыпая в чашку сахар из узкой пробирки для анализов и размешивая все тем же скальпелем. — Все родственники в палатах. Как фамилия?
— Сырцов, — ответил я негромко.
Шутливость мигом слетела с лица доктора. Он даже перестал орудовать скальпелем в чашке.
— С Сырцовым, ребята, я вам не помощник, — торопливо проговорил он. — Там дальше по коридору милиция сидит, с ней и надо договариваться. Она решает, кого к нему пускать, а кого нет.
— При чем тут милиция? — подал голос из-за моего плеча Гоша. — Мы с тобой как с человеком разговариваем, а ты сразу за ментов прячешься.
— Даже не просите, бесполезно, — доктор вскинул руки, сдаваясь. — Что-нибудь другое — я с радостью. А это, извините, не в моей компетенции.
Я подошел поближе и положил перед ним пять стодолларовых банкнот.
— Нам буквально на минутку, — мягко сказал я. — Он будет очень рад.
В живых глазах доктора мелькнул интерес. Он некоторое время, колеблясь, смотрел на деньги, не притрагиваясь к ним руками.
— Простите, это что? — наконец осведомился он.
— Доллары, не видишь, что ли? — нелюбезно отозвался Гоша.
— Не вижу, — вздохнул доктор. — Практически ничего не вижу.
Я понял его намек и добавил еще три купюры.
— Вы хотите, чтобы я потерял работу за восемьсот долларов? — с укором уточнил он. — Я только в институте семь лет учился. Получается, по сто пятнадцать долларов за курс, даже меньше. Это несерьезно.
Я молча выложил еще три банкноты. Он задумчиво вытянул трубочкой губы.
— Даже не знаю, — сокрушенно признался он. — И хочется взять, да как-то мало.
Шокированный его бесстыдством, Гоша не выдержал. Ему было жаль денег, к тому же он всегда предпочитал силовые методы коммерческим.
— Тебя что, за семь лет в институте не научили, что взятка унижает достоинство человека? — с нажимом осведомился Гоша.
— А я вам и не предлагаю, — обиженно парировал доктор.
Он собрал деньги и засунул их в брюки.
— Вы собираетесь его убить? — спросил он деловито.
— Нет, конечно! — воскликнул я, пораженный. — С чего вы взяли?
— А что еще можно сделать с человеком за минуту? — пожал он плечами. — Что у вас там, в кармане? Пистолет?
— Я не ношу оружия, — ответил я, распахивая халат и хлопая себя по бокам, как делают при обыске.
— Значит, со мной пойдете вы, — решил он. — А ваш коллега пусть остается здесь.
— Я лучше в коридоре подожду, — с готовностью подхватил Гоша, который явно не рвался в бой и потому предложение доктора воспринял с явным облегчением. — Тылы вам прикрою, прослежу, чтобы с
