тебе за это...
— Три в обратку! — перебил я. — Или четыре?! Знаешь, сколько я трогательных баек знаю про отзывчивых пацанов? Слушать устанешь.
— Нашли кого лечить! — засмеялся Бык. — Он губернаторов разводит, а уж вас, если надо, так обдурит, что вообще на нулях останетесь.
— Опять облом! — вздохнул Теща.
— Пропадешь ты через жадность, — мрачно предрек мне Хромой.
— Отцу Клименту нужно подбросить трошки, — вспомнил Бык. — Завтра зарулим к нему, как обратно поедем.
— Ему-то с какой стати?! — возмутился Хромой. — Он вообще не при делах.
— Он при делах! — отрезал Бык. — Он божественные дела делает.
— Да мало ли их, попов разных, всех содержать, да? На праздники и так жертвуем, че еще надо? Я гляжу, ты вообще начал не в ту степь двигаться. Может, тоже в монахи уйдешь?
— В монахи — не прокатит. Не моя масть. А насчет Бога и всякой там другой религии — я к этому очень даже серьезно отношусь.
— В натуре что ль? — удивился Теща.
— Просто я не рисуюсь, крестов с брилами не таскаю, не то что некоторые. А то другие пацаны в церковь на Пасху едут, аж к этой, к паперти «мерсы» подгоняют, плотником!
— Можно подумать, ты пешком в церковь ездишь, — недоверчиво усмехнулся Теща.
— Пешком, не пешком, а понты перед Богом не колочу. Я подальше тачку ставлю и канаю так, скромненько. Старухи вокруг, тетки разные и я промеж них. Бог на меня сверху смотрим и радуется. Гляди, говорит, вон Бык ко мне пришел, овца божья.
— Овца Божья? — переспросил я. — Ты?
— А че ты больно удивляешься? Меня Бог таким сотворил.
— Каким?
— Таким! Вот какой я есть, таким и сделал. Мать — уборщица, отца нет, сеструха старшая еще со школы на дрянь присела, только и мыслей — где травануться. Дома делать нечего, в школе — скучно. Я с уроков, бывало, сбегу и в подворотню! Там шпана, своя романтика. Меня с детства к блатным тянуло, ни один кипеш во дворе без меня не обходился. В двенадцать лет меня уже на учет в комнату милиции поставили как злостного хулигана, а в четырнадцать я на малолетку загудел. Вот и скажи, в чем я виноват? — Он обвел нас взглядом.
— Ни в чем, — подтвердил Теща. — Дай чирик!
— Отвали.
— Тебе нравится так жить? — спросил я.
— Не знаю, — он обезоруживающе по-детски улыбнулся. — Живу как умею. Сколько там на мне грехов — пусть черти считают. Но только одно я скажу: Бог мою правду тоже видит. И плохое мое, и хорошее — все ему известно. Каким он меня сделал, таким и любит! А убьют меня, овцу Божью, он по мне плакать будет!
После обеда я позвонил Косумову.
— Наконец-то! — воскликнул он, когда я представился. — Куда ты делся?!
— Извини, задержался. Мелкие неприятности.
— Да, слышал, слышал! Я уж в Уральск звонил, узнать, что творится, а мне докладывают: сбежал во время обыска. Я чуть не упал!
— Кстати, это ничего, что мы такие вещи по телефону обсуждаем?
— Не беспокойся, здесь эта мышиная возня никому не интересна, тут в другом масштабе люди работают.
— А нельзя ли попросить масштабных людей, чтоб они оставили мою мышиную жизнь в покое?
— Можно, можно, — засмеялся он. — Приезжай.
— Куда?
— В прокуратуру, куда еще.
— А меня на проходной не загребут случаем?
— Зачем тебя грести?
— Ну, все-таки я... как бы помягче выразиться...
— В розыске? Подумаешь! Мало ли кого ваши бараны в регионах в розыск объявят, что ж теперь всех ловить, что ли? Им там заняться нечем, а у нас дел невпроворот! Давай скорее, я уже пропуск на тебя выписываю.
— Еду.
Узнав о том, что я собрался отвезти в прокуратуру свою долю, миллион долларов, Бык пришел в ужас.
— Ты че, блин, совсем офонарел? Мозги от табака высохли?! — Бык не курил и считал эту привычку исключительно вредной, гораздо хуже, чем употребление алкоголя. — Ты еще зад вазелином заранее намажь! Да он тебя прямо в кабинете примет! Вякнуть не успеешь — на нарах очухаешься! Это ж даже не мент, это прокурор! Про-ку-рор!
— Не кричи. А как, по-твоему, я должен поступить?
— Откуда я знаю! Но денег с собой брать нельзя, это точно. И стрелку лучше перебить. Назначь ему, допустим, в том кабаке, где мы с Ходжой базарили, там нас хотя бы предупредят, если он облаву задумает.
— Ему нужны деньги, а не я. Пока он их не получит, закрывать меня нет смысла, а после того, как получит, — тем более.
— Тоже верно, — признал Бык. Некоторое время он молча кусал губы, потом вдруг решил: — Я с тобой поеду!
— Зачем?
— Затем! Для подстраховки. Звони своему ментяре, скажи, что с пацаном будешь, с товарищем.
Спорить было бесполезно, да, честно говоря, и не очень хотелось, с ним вдвоем мне было спокойнее.
Косумову сообщение о товарище-пацане пришлось не по вкусу, встречаться при свидетелях он поначалу отказался. Пришлось долго уговаривать, клясться, что товарищ — вовсе не товарищ, а близкий родственник, проверенный, ничего в делах не понимающий и к тому же страдающий полной амнезией. В конце концов, Косумов нехотя уступил.
В прокуратуру нас вез Хромой, Теща сидел рядом с ним, а мы с Быком позади. Оба бандита относились к нашей затее крайне неодобрительно, и в «мерседесе» царило гробовое молчание.
— Здесь тормозни, — потребовал Бык примерно за квартал до прокуратуры. — Дальше не ехайте. Бабки, главное, стерегите. Если через час нету нас — сваливайте! Звоните ореховским и человеку, пусть думают, как нас вынимать.
— Может, все же не полезете в логово? — спросил Хромой.
— Надо! — ответил Бык, убеждая не то его, не то себя.
— Считай, как явку с повинной залепить, — мрачно проворчал Хромой. — Пацаны не поймут.
Теща тяжело вздохнул.
— Чует мое сердце, примут вас, — замогильным голосом возвестил он.
— Не каркай! — сквозь зубы ответил Бык.
Хромой напряженно кашлянул:
— Слышь, а если вас захомутают, то с доляной твоей как быть?
— Пару страусов купи, — посоветовал я. — Пока мы срок отмотаем, они размножатся. Выйдем, а нас целое стадо встречает.
Бык коротко выдохнул и полез из машины.
— Если нормально прокатит, сегодня с телками замутимся, — пообещал он, ставя ногу на тротуар.
— А червонец дашь? — встрепенулся Теща.
