— В тесноте, да не в обиде, — решили Дича с Вичей и начали распаковывать чемоданы.
Наступала первая ночь виккианской воительницы на чужой земле и Виче не терпелось испытать свои силы. Однако ей никак не удавалось уединиться. В Питере уже было утро, и расстроенные биологические часы не давали никому заснуть. Наконец брожение по квартире закончилось и Вича выскользнула на балкон. Она распростерла к небу руки и закрыла глаза.
— Есть! Вот она! От волнения и легкого морозца захватило дух. Пусть чужеродная энергия едва ощущалась, но Вича осязала ее, хоть и не так остро, как в самолете. Мелкие капельки флюидов кружились вокруг нее, только протяни руку. Во время полета их избыток пугал ее, здесь же ей их не хватало. Виккианская воительница вдохнула полной грудью, чтобы принять в себя силу черных сестер, но ничего не случилось. Она стала часто и глубоко вдыхать, пока не закружилась голова. Вича едва успела схватиться за обледенелые перила, и чуть не грохнулась на пол балкона.
«Подождем до полнолуния», — расстроилась она, и побрела нетвердой походкой в их махонькую спальню.
Когда на родне была полночь Вича вышла во двор. У них только начинало вечереть и солнце еще не спряталось за высокие лиственницы лесопарка. Туда-то и направилась наша воительница. Незнакомые люди улыбались и здоровались с ней.
«Совсем, как в деревне», — улыбалась им в ответ Вича.
Пока она добиралась до лесопарка, лицо ее от непривычки успело устать. Углубившись в парк, Вича наконец-то расслабила лицевые мышцы. Выбрав полянку поукромней, он подняла к небу глаза. Перед ее взором предстало два светила.
Солнце уже клонилось к горизонту, высвечивая бледный лик луны. Вича протянула к ней руки и попыталась собрать плавающие в вышине флюиды. Ее руки уже затекли и больные легкие едва справлялись с физической нагрузкой, но ни одна капелька чужеродной энергии так и не проникла в ее тело.
Безграничное уныние и горечь поражения обуяли ее.
Испытанное когда-то давно чувство безнадеги поднялось из глубин души. При полном безветрии кроны лиственниц вдруг громко зашумели. Метелочки зеленых иголок на глазах, и соединившись в пары, разбегались по смолистым веткам. Не прошло и минуты, как Вичу окружали стройные сосны. На поляне откуда-то появились дети. Пятеро мальчишек, мал мала меньше, резвились вокруг, не давая ступить и шагу. Она посмотрела себе под ноги и ничего не увидела, кроме собственного огромного живота.
Остановившись, она с любовь погладила шевельнувшегося в утробе младенца.
Возвращавшаяся с охоты волчица, замерла у края опушки и сквозь кусты наблюдала за шумными двуногими. Дети бегали по поляне, не замечая опасности. Вдруг двуногая самка замерла и уставилась на кусты, где пряталась волчица. Женщина пожирала глазами хищницу, однако взгляд Сидонии не имел былой силы. Беспредельная тоска и отчаяние от собственного бессилия охватило ее. Она опять видела себя пленницей в охотничьем домике, где ее лишили колдовской силы. Крик напуганных сыновей не дал ей погрузиться в горькие воспоминания. В панике она начала хватать детей и подсаживать их на молодую сосну. Почуяв запах страха, волчица открыто вышла на поляну. Женщина встала перед хищницей на карачки, и прикрывая живот одной рукой, дико оскалилась. Пробившееся сквозь деревья солнце с любопытством наблюдало за противостоянием двух матерей.
Колючий взгляд волчицы неожиданно потеплел. Она медленно развернулась и пошла в лес, покачивая набухшими от молока сосками. Пронизывающий холод в ладонях заставил Вичу вздрогнуть. Она стояла на карачках на промерзлой земле, и ее лицо снова болело от напряжения…
На обратном пути ей опять приходилось раздавать улыбки направо и налево. Когда Вича видела хмурый взгляд, то и к гадалке не надо было ходить — навстречу шел представитель советского строя. Русскоязычных, как их здесь называли, в жилом комплексе было немало, включая и Вичиных родственников. Выбор места был не случаен — их всемогущий спонсор жил поблизости. Три километра по американским меркам, где расстояния измеряются временем езды на машине, считалось совсем рядом. Таким образом, спонсору было очень быстро и удобно навещать новоиспеченных американцев, находившихся под его опекой. Но как говорится, когда выигрываешь в одном, то обязательно теряешь в другом.
Поскольку машины у Вичи с Дичей в скором времени не предвиделось, они оказались в своего рода изоляции от благ цивилизации. А самое главное, их поселили далеко от русскоговорящего района Балтимора. Именно поэтому богатый опыт выживания в новых условиях, накопленный предыдущими иммигрантами, был недоступен. Многие проблемы, с которыми они столкнулись, имели уже проверенные, более легкие и быстрые пути решения. Но без направляющей роли русскоязычной общины им приходилось набивать собственные шишки. Много позже они узнали, что не последнюю роль в этом сыграла философия спонсора.
— Вы должны были пройти через те же трудности ассимиляции в новой стране, что и мы, — высказался он как-то на одном из семейных торжеств. — Трудности только закаляют характер.
Услышав это, Вича уже было открыла рот, но поймав взгляд мужа, промолчала.
«Я не против закалить свой характер, — молча соглашался Дича, — но зачем нужно было подвергать лишнему стрессу больную племянницу?» Дича вспоминал, сколько времени общения с женой он потерял, подрабатывая массажистом в местном фитнес-клубе для богатеев. Он как сейчас помнил тот разговор с дядюшкойспонсором.
— Вика пыталась работать уборщицей в Макдональде, но она очень быстро устает и не в силах выдержать целую смену, — надеялся на сочувствие Дича. — Может, ей стоит подать на инвалидность, как в России? — Даже и не думай! Государство вас только что приняло и благоустроило, а ты хочешь сразу же повесить на него такую обузу? Вас тотчас же выдворят из страны, лишь только узнают, что вы скрыли заболевание Вики во время получения вида на жительство.
Конечно, они скрыли. Американцы страсть как боялись ввозного туберкулеза, а на рентгене легкие Вичи очень походили на туберкулезные. Не зря же все детство ее именно от него и лечили, пока Ванда не вычитала в переводной литературе о настоящем заболевании дочери. Да, Дича сам научил жену во время флюорографии вместо глубокого вдоха, наоборот, выдохнуть как можно больше воздуха, чтобы эмфизема не так бросалась с глаза. То ли врачи-контрактники оказались двоечниками, то ли им было указание свыше подпустить америкашкам туберкулеза, но Вича медкомиссию прошла. И теперь выходило, что лучше сидеть и не высовываться.
Много позже Дича узнал, что все это было не совсем так, а, скорее, совсем не так. Вича на законных основаниях могла беспрепятственно получать пособие по болезни. И пособие это было бы втрое больше его приработков массажистом. Знать бы это тогда! У них было бы больше времени на совместное изучение английского языка. А мысли о тех вечерах и выходных, которые Вича вынуждена была проводить в одиночестве, навсегда оставили горький осадок в душе Дичи.
Вот и сейчас он сидел и думал о том, что изменить уже ничего не в силах. Со злой усмешкой он вспомнил чью-то фразу, заученную со школьной скамьи: «Если бы у меня была другая жизнь, я бы ее прожил так же».
— Надо быть полным дебилом, чтобы делать такие заявления, — ожесточился он. — Зачем повторять те же самые ошибки!? Я бы многое изменил в нашей с Вичей жизни. Да только кто же нам даст?..
Глава 5. Выживание
Реанимобиль въехал во двор больницы имени Хопкинса и начал сдавать задом к дверям приемного покоя. Изменение в направлении движения машины вывело Дичу из невеселого философствования. Больница встретила своих частых посетителей знакомым запахом, который можно было узнать из тысячи. Из тех пятнадцати лет, что они прожили в этой стране, бедная Викуля в общей сложности провела в этой клинике без малого полгода. Когда Вича попала сюда, в первый раз она даже не подозревала, что находится в лучшей больнице Америки. Хопкинские врачи не сдали своих позиций и на этот раз. Приемный покой встречал гордым плакатом: «Восемнадцатый год подряд наша больница признана лучшей в стране!»
* * *
Такой знакомый, но почему-то очень далекий больничный запах вызвал новую волну воспоминаний. Вича видела себя худенькой напуганной девушкой, которой только что сообщили, что ей необходима госпитализация.
— Не отдавай меня в больницу! — как маленький ребенок умоляла она, вцепившись в Дичу обеими руками. — Я здесь одна пропаду! Она видела, что муж тоже не был готов к такому повороту событий. Ведь не прошло и месяца, как они приехали в Балтимор, где все было ново и пугало своей неопределенностью.
«Смогут ли они здесь прижиться? Сможет ли она получать столь необходимую помощь?» — переживала Вича, наслушавшись мифов о непомерно дорогущей медицине в Америке.
Она не понимала, что произошло, зачем ее хотят забрать в больницу. Ведь она так себя чувствовала на протяжении многих лет. Конечно, на одной ножке не прыгала, но и в лежку не лежала. Откуда ей тогда было знать, что по американским стандартам люди с такой дыхательной функцией, как у нее, должны находиться в клинике под постоянным наблюдением? — Я останусь с тобой, — успокаивал Дича. — Я спросил. Мне разрешат как переводчику.
— А разве мы сможем оплатить больницу? — не унималась Вича. — Ведь ты только начал работать, и мы еле сводим концы с концами.
— Не думай об этом. У нас же уже есть страховка.
Он знал, что страховка будет иметь силу при условии, что он удержится на рабочем месте три месяца, но Виче этого знать было не надо. Да и лоботрясничать он не собирался, так что увольнять его будет не за что. Лаборатория, куда его устроил спонсор, была через дорогу, и каждую свободную минутку он прибегал к жене в палату. Ночами, когда мужа выгоняли из отделения, Вича подолгу не могла заснуть. Безграничное одиночество просачивалось в палату изо всех щелей и терзало ее. Не облегчало больничную жизнь и постоянное чувство голода. Малокалорийный ужин приносили уже в семь, и через пару часов снова хотелось есть. Когда Дича был рядом, он подкармливал ее чем мог, но теперь его уже выставили, значит, придется терпеть до утренней каши. Последнее время им было не привыкать к пустым желудкам.
К сожалению, на лечебном голодании в нью-йоркском аэропорту их опыт сосуществования с мачехой не ограничился. То небольшое пособие, которое они получали на первых порах, было монополизировано «взрослыми», и дети на своем опыте узнали, что такое ведение хозяйства по плюшкински. Никого не спросив, крохоборка взяла семейный бюджет и готовку в свои руки. Тогда впервые в жизни они увидели, как выглядит суп, в котором одна картошка догоняет другую. Но, как ни странно, лежа в больнице, Вича была бы рада и такому супу. За те три недели, что она там промучилась, она не получила с семейного стола даже маковой росинки. Как позже выяснилось, на просьбы Зосима приготовить что-нибудь для дочки звучал дежурный ответ: — Нечего продукты переводить. В больнице и так трехразовое питание.
Бунт на корабле зрел не долго. После выписки Вичи из больницы молодая часть семьи потребовала отделения от общего котла и права распоряжаться причитающейся им половиной пособия.
— Смотрите, не пожалейте, — недобро предупредил их Зосим.
— Да хуже уже не будет! — парировала дочь.
Со стороны правящего матриархата процесс отделения сопровождался громким топотом, выразительным хлопаньем дверей и музыкальными этюдами с использованием кухонной посуды. Как только страсти улеглись, Дича и Вича с удивлением заметили, что пособия вполне хватает не только на хлеб, но и на масло с колбасой. А когда к концу месяца выяснилось, что при нормальном питании у них на руках еще и осталось кое-что на мелкие расходы, стало понятно, почему с таким упорством им отказывали в независимости.
После того как бюджет «старших» сократился вдвое, на столько же участились и их скандалы между собой.
— Зачем ты разрешил детям забрать деньги? — в очередной раз пилила Зосима его приживалка.
— Иди и заработай свои! — в сердцах бросил тот.
