Вича долго не могла привыкнуть к чувству переполненного желудка. Но только так можно было защититься от повторных атак черных сил. После бесконечных походов по почечным специалистам ее наконец записали на безоперационное разрушение почечного камня акустическими волнами. Но камушек не стал дожидаться страшного конца и вышел сам буквально за день до процедуры.
— Я сам! Я сам! — услышала Вича его испуганные крики.
Увидев белый свет, вместо приятного путешествия по канализационным трубам в сторону балтиморского залива, камень неожиданно оказался в детском горшке, специально приготовленном для его встречи. На следующий день просторное помещение клинической лаборатории поглотило его, и больше о нем никто не слышал. Но с тех пор Вича начала защищать свои почки от образования новых камней, ежедневно вливая в себя по три литра травяного чая. Избыток воды неприятно распирал ее маленький, не привыкший к таким нагрузкам, желудок. Она никогда не переедала, а ела по чуть-чуть, но часто. Такой режим помогал ей хорошо усваивать всякую вкуснятину в условиях недостатка пищеварительных ферментов. Ее дурной ген сам не влиял на производство этих ферментов, но с удовольствием мешал их поступлению в кишечник. Зато когда пища поступала маленькими порциями, даже озорство противного гена не мешало ее перевариванию.
Поначалу желудок протестовал против больших объемов жидкости. Но Вича стойко переносила связанные с этим неудобства: «Уж лучше недолго побыть Водяным с громко булькающим брюшком, чем растить очередную цель для атаки врагов».
Несмотря на то, что почечнокаменные дела притянули непредвиденные расходы, их долги заметно уменьшались, и Дича начал подумывать о продолжении учебы. Пришло время воспользоваться давнишним планом спонсора. Еще перед отъездом из России Зосим советовался с братом-американцем по телефону: «Может быть, стоит задержаться на год, чтобы Дима успел закончить институт?» — Не теряйте ни минуты, — был категорический ответ. — Его диплом здесь пригодится разве что для мусорной корзины. Как приедет и выучит язык, мы ему оформим перевод и будет доучиваться в нашем институте, — прозвучал, как тогда казалось, дельный совет.
Насколько он был дельным, теперь и предстояло выяснить.
Пройденную российскую программу нужно было сопоставить с местным медицинским образованием. Занималась этим государственная контора, руководимая менеджером по фамилии Каплан. Имя это ассоциировалось с тем, а точнее с той, кто не может довести ни одного дельного начинания до конца, и ничего хорошего не предвещало.
Так и вышло. Выданное заключение закрывало возможность стать врачом, но разрешало заниматься экспериментальной медициной и участвовать в конкурсе для поступления в аспирантуру. Увидев, как расстроился муж, Вича попыталась его успокоить.
— Быть ученым намного почетней, — убеждала она. — Хороший ученый своими открытиями способен помочь миллионам.
А сколько больных вылечит один врач? На том и порешили. С благословления жены Дича ступил на научную стезю. Ему пришлось несколько раз сдавать национальный аспирантский экзамен, пока не набрал конкурентоспособные баллы. Разослав документы по окрестным университетам, они стали терпеливо ждать.
И вот пришло приглашение на собеседование в балтиморский университет. Вича с необычным упорством упрашивала мужа взять ее с собой для моральной поддержки.
— А потом, я ни разу не была на могиле Эдгара По.
Это был один из ее любимых писателей, и они лишь недавно узнали, что похоронен он в Балтиморе. Место его погребения располагалось во дворе старинной часовни, что приютилась как раз на территории университета, меж высотных зданий из стекла и бетона. Дича и сам ни разу не был в той часовне, и они решили заодно навестить родоначальника жанра ужасов.
— Вдруг он нам принесет удачу? — подбадривала Вича.
Дича не догадывался об истинных причинах ее настойчивости. А у его любимой уже давно созрел план. Из рассказов мужа она знала, что местные университеты обязаны иметь четверть студентов из национальных меньшинств. Поэтому коренные индейцы, негры и мексиканцы имели большое преимущество перед остальными абитуриентами. Как ни странно, но русские, которых в Америке намного меньше упомянутых групп, не относились к мень, потому что цветом кожи не вышли.
Среди претендентов Вича сразу выделила чопорного негра и смуглую девицу, так что выбор потенциальных целей не представлял для нее большого труда. Ожидая Дичу в коридоре, она скрупулезно отложила образ каждого конкурента в своей зрительной памяти. Когда ее будущий ученый вышел из комнаты, где заседала приемная комиссия, он весь светился. Со слов радостного Дичи, собеседование прошло удачно, и на обратном пути они вновь заглянули к Эдгару и поблагодарили его за помощь.
Через неделю пришло письмо, в котором говорилось, что хотя Дмитрий и произвел наилучшее впечатление на приемную комиссию, но другие претенденты были тоже сильны. Слабым утешением была заключительная фраза: «Комиссия поместила вас в резервный список. В случае отказа какого-нибудь из зачисленных, вы займете освободившееся место».
Американская система поступления в вузы оставляла ему шанс. По правилам высшей школы абитуриенты могли штурмовать по нескольку учебных заведений одновременно, и порой проходили по конкурсу сразу в два, а то и три университета.
Места для таких студентов держались до тех пор, пока те не делали свой окончательный выбор. Таким образом, появлялись вакансии для резервных кандидатов, среди которых теперь числился и Дича. Прочитав жене это письмо, он с удивлением заметил лучик радости, мелькнувший в глазах Вичи.
«А чего же ты ожидала? — истолковал он этот знак по-своему. — Мы только стали жить по-человечески».
Он получал невесть какую зарплату, но долги были выплачены, новая машина не предвещала больших расходов, в общем, можно было немного расслабиться и начать наслаждаться жизнью. А с аспирантской стипендией опять придется перебиваться с сосисок на макароны.
— Конечно, по-своему Вича права. Кто знает, как долго ей осталось греться под этим солнцем? Да и сам себя он не простит, если его малышка проведет свои последние годы в нищете. Наверное, так и должно было случиться, все что ни делается, все к лучшему.
Примерно в это же время другой кандидат испытывал совсем иные чувства. Скоро он станет аспирантом, а потом и профессором, как его отец. Папаша был прав, когда, провожая его на собеседование, гарантировал сыну успех.
— Эти придурки демократы сами роют себе яму, борясь за наши с тобой права. Иди и не о чем не думай, твой цвет кожи и немного мозгов сделают тебя победителем над любым белым гением.
Его слова не пролетели мимо божьих ушей. Как только он понял, что единственный негр среди кандидатов, его нервозность как рукой сняло. Перед комиссией он держался уверенно, даже с легким налетом наглости. На вопросы отвечал быстро и без запинки, порой даже удивляясь своей эрудиции. Другие кандидаты были бы удивлены не меньше, если бы слышали, какие детские вопросы ему задавали. Но как бы то ни было, а от аспирантуры его отделяли пара-тройка формальностей.
— Мне только осталось подписать вот это письмо о моем согласии быть студентом их университета, — размахивал он листом гербовой бумаги перед лицами друзей, с которыми отмечал свой успех в самом популярном ресторане. — А я еще подумаю, достойны ли они меня! — перла из него пьяная бравада.
И в чем-то он был прав. Негры, сумевшие сдать общенациональный экзамен хотя бы на требуемый минимум, были нарасхват. Трудно догадаться, о чем думали демократы, когда придумывали закон о поблажках неграм. Было бы интересно узнать, сколько тех политиков пойдут лечиться к врачу, поступившему в мединститут благодаря цвету кожи? Ну да разве кто- нибудь разрешит проводить такие неполиткорректные опоросы? Так что негры продолжали оставаться хозяевами положения, чему новоиспеченный аспирант откровенно и радовался. Уже сидя в такси, он все еще пребывал в пьяной эйфории. Небрежно развалившись на заднем сиденье, он решил поупражнялся в своем превосходстве. В это время машина повернула в сторону окружной дороги, по которой путь к его дому был длиннее, а, стало быть, и дороже.
— Куда это ты намылился? А ну-ка давай через город! — грубо скомандовал он.
— В городе будут пробки, — с сильным акцентом ответил таксист.
— Какие пробки в двенадцать ночи!? Ты кому мозги полощешь? Делай, что сказано! Тихо матернувшись по-русски, таксист развернулся в сторону города. Проезжая кварталы местного пролетариата, шофер понял, что, похоже, накаркал. Улица была полностью забита разношерстной публикой, с шумом и гамом вытекающей из рок клуба. Концерт закончился, и огромная толпа меломанов, пестревшая металлистами и рокерами, искала выход своей энергии.
Двое здоровых молодчиков в кожанках-косухах подтащили на своих плечах пьяного в хлам товарища и заорали: «Эй, шеф, отворяй ворота! Мы тебе халтуру надыбали!» — Куда, куда? У меня пассажир! — Какой такой пассажир? Водитель обернулся. С заднего сиденья на него смотрел одинокий лакированный ботинок.
— Трогай! — скомандовали парни, еле уместившись сзади.
— Зачем негру на пальме туфли? — рассмеялся один из них и вышвырнул башмак в окно.
— Чтобы бананы сбивать! — заржал в ответ другой.
Их пьяный товарищ на мгновенье открыл глаза и тихонько хихикнул, сам не зная, чему. А бесцеремонно выкинутому на улицу хозяину жизни было не до смеха. Ошарашенный, он сидел на обочине в одном ботинке, не понимая, почему философия его отца не сработала на этот раз. А ответ был прост. На несколько миль вокруг никому даже и в голову не могло прийти, что он может быть хозяином не то, что жизни, а вообще хоть чего-нибудь. К великому сожалению, несостоявшийся аспирант так никогда и не узнает, что через полтора десятка лет один из них станет не только хозяином жизни, но и хозяином всей страны…
То, что виккианская воительница начала показывать зубы, насторожило черных сестер. Теперь приходилось считаться с ее силой, и они решили нанести удар с другой стороны.
В тот ранний майский вечер Дича, как обычно, спешил на халтуру. Он покинул здание своей лаборатории и торопился успеть на автобус, который развозил работников по автостоянкам на окраине города. Конечно, он мог ставить машину в непосредственной близости от университета, но за это удобство пришлось бы платить в четыре раза больше. В денежном эквиваленте эта разница составляла их недельный запас продуктов, поэтому выбирать не приходилось.
Пешеходам горел красный свет. Дича стоял в первых рядах и с нетерпением смотрел на светофор. Пронесшийся мимо автомобиль обдал его пронизывающим холодком. Он поежился и поднял повыше воротник куртки. Его немеющий мозг не сразу зарегистрировал разрешающий сигнал. Увидев зеленый, он смутился своей нерасторопности. В этот момент Дича совершенно позабыл об особенностях американских светофоров.
А они отличались тем, что после красного света сразу загорался зеленый. Желтый же сигнал шел только после зеленого.
И в этом было свое рациональное зерно. Увидев желтый свет, водитель точно знал, что нужно тормозить, поскольку единственным продолжением мог быть только красный. Но советская привычка начинать движение на желтый была у Дичи в крови.
Поэтому, когда он увидел зеленый, сразу решил, что весь желтый свет продержал стоявших сзади пешеходов.
«На меня уже, наверное, смотрят как на отмороженного и вот-вот начнут напирать сзади».
Высоко поднятый воротник закрывал от него дорогу. Выглядывать из-за него и еще больше выставлять себя на посмешище не хотелось. Дича торопливо шагнул вперед. На проезжую часть ему ступить так и не удалось: раздался пронзительный визг тормозов, после чего наступила благодатная тишина.
«Что произошло? — пытался он подняться с асфальта. — Когда успел опуститься туман?» — Не шевелись! — прозвучали чьи-то нервные слова и почему-то по-английски.
Постепенно до Дичи стало доходить, что его сбила машина, а пелена перед глазами объясняется отсутствием на носу очков.
Парамедик из подъехавшей «Скорой» ощупал ему голову и поинтересовался, какое сегодня число.
— Числа не скажу, но знаю точно, что среда, — уверенно ответил Дича.
Конечно, по средам были его смены в фитнес-центре, а у советского человека, даже разбуженного среди ночи, от зубов будет отскакивать его рабочий график. И опять все та же совковость двигала его последующими действиями. Как он узнал позже, ему следовало играть умирающего лебедя и стонать так, чтобы даже у самого толстокожего свидетеля навернулись слезы жалости.
На шум прибежали работники из его лаборатории и один из них успокоил: «Дмитрий, не переживай, я поеду с тобой в больницу».
«Поеду» было громко сказано, больница была в двух шагах.
