Мама серьезно посмотрела на сына, и вдруг лицо осветилось улыбкой, к тому же раскованной, а не вымученной, как бывало раньше.
Савелий ощутил прилив сил и уверенность в себе. На следующий день, на утренней зарядке, он стал делать новое упражнение, прыгая и выбрасывая руки вверх.
— Ты что, рехнулся, Крамаров?! — выпучил глаза физрук. — Все приседают, а ты прыгаешь!
— Мне так хочется! Разве плохое упражнение? — как ни в чем не бывало произнес Савелий.
— Покинь спортплощадку! — возмущенно произнес физрук. — И сделай десять кругов вокруг пионерлагеря. Бегом. Я буду считать!
Савелий побежал по дорожке, шедшей около спального корпуса. Начало припекать солнце, но он упрямо двигался вперед, пока не закружилась голова. Он сделал двенадцать кругов, вызвав смятение на лице физрука.
На следующий день тот не смотрел в сторону Савелия, наверное, считая, что он действительно сошел с ума, спорить с ним бесполезно, при этом можно только потерять авторитет у пионеров, что может привести к массовому нарушению дисциплины. Физрук пожаловался на несговорчивого пионера старшему вожатому, и он заставил дежурить Савелия вне очереди. Но зато когда он вырвался за ворота лагеря, то побежал к речке, наплавался до изнеможения и усталый, но довольный собою побрел по лесу и прилег на лужайке, окаймленной деревьями, и впервые Савелию показалось, что они живые, дышат, даже переговариваются между собою, шевеля ветками. Он впервые залюбовался ими и подумал, что радость общения с природой у него не может отнять никто, ни физрук, ни старший пионервожатый, даже те люди, которые насильно увезли отца в далекий Алтайский край и принуждают уничтожать красоту, мучая его духовно и физически. Савелий знал, что в этот город ссылали декабристов, но они почему-то не бежали из него, как Сталин, тоже ссыльный, но находившийся там на вольном поселении. Декабристы были людьми чести, наверное, бегство, даже из заключения, считали для себя постыдным делом. «Дворяне — значит, с одной стороны, эксплуататоры, кровопийцы, а с другой — борцы с самодержавием», — задумался Савелий о сложности жизни, во многом ему непонятной и странной. Он еще не привык глубоко вникать в бытие, поэтому отключился от мыслей и беззаботно уставился в голубое летнее небо, испещренное небольшими белыми облаками, не способными закрыть жаркое солнце.
После того как Савелий сумел противостоять физруку, некоторые девчонки стали с интересом посматривать на него, а он делал вид, что не замечает их, ходил с гордо поднятой головой, но сожалел, что этого не видит Наташа Сиротина. Солнце пригрело Савелия, и настолько, что он забыл о равнодушной к нему Наташе, обо всем, что нервировало его, обо всем дурном на свете, и счастливо задремал, опоздав на обед. Зато во время ужина ел с жадностью, восстановив комфортное состояние тела и души.
Кончился срок пребывания в лагере, небольшие облачка стали чаще объединяться в тучи, но деревья по-прежнему радовали глаз, и Савелий в последний раз пришел в лес, чтобы попрощаться с ним. «До свидания, до следующего лета», — хотел сказать он березам, елям, но почему-то передумал, сомневаясь в возможности такой встречи, и для этого были основания. Через полтора месяца вернется из заключения отец, и неизвестно, как сложится дальше их жизнь, должна наладиться, но отец, видимо, будет жить в Александрове, снимать там комнату. И тут Савелий заметил, что деревья грустят вместе с ним, отчего многие из них желтеют, теряют листву, и доброе чувство к ним возникло в его сердце и осталось там навсегда.
Мама встречала Савелия у автобуса, доставившего детей прямо к месту работы родителей.
— Ты загорел, стал здоровее! — обрадовалась мама.
— И крепче, — добавил Савелий, — плаваю запросто. Жаль, что речка была маленькой. Хотелось бы в море.
— Еще успеешь, — сказала мама, нервно поправляя прическу.
Савелий заметил, что мама волнуется.
— Ты чего, мама? — с жалостью в голове произнес он.
— Ничего, — ответила она, еще раз поправила волосы, и Савелий побледнел, увидев среди них седые, которых раньше не было.
Во время отсутствия Савелия маму вызвал начальник отдела кадров.
— Присаживайтесь, Бенедиктина Соломоновна, — деловито предложил он, — сейчас в стране идет чистка кадров, и мы не можем держать у себя сотрудницу, чей муж является врагом народа.
— Вы знали его, встречались с ним на дне рождения моего брата. Виктор вам показался врагом? — спросила мама, напуганная словами кадровика.
— Мои личные впечатления тут ни при чем. Проводится государственная акция. Вы должны сделать выбор между страной и мужем. С кем вы? — вскинул брови кадровик.
— Я вас не понимаю, — искренне пролепетала мама, чувствуя, что от нее требуют нечто ужасное.
— Если хотите работать у нас… Хотите?
— А как же? На что же мы с сыном станем жить, если я уйду с работы? — опустила голову мама, чтобы скрыть покрасневшие от слез глаза.
— Мы вас не гоним, — вдруг примирительно вымолвил кадровик. — Разведитесь с мужем и работайте себе спокойно.
— Как?! — от страха и изумления расширила глаза мама.
— Очень просто. Подайте заявление о разводе в газету «Вечерняя Москва», и через неделю-две вас разведет суд. С осужденными по политическим статьям разводят без их присутствия. Договорились?
— Я посоветуюсь с братом.
— Пожалуйста. Ваш брат благоразумный человек. Он вам посоветует то, что предлагаю сделать я. Разводитесь, Бенедиктина Соломоновна! — угрожающе заметил кадровик.
При встрече Лео обнял сестру.
— Я в курсе дела, Бася. Подумай о Савелии. У нас нет другого выхода, — сказал он. — Мне безумно жаль тебя и Виктора. Что с ним будет, когда он узнает о разводе, — ума не приложу. Ведь он живет надеждой, что скоро вновь обретет семью.
— Я разведусь формально. Я никогда не брошу Виктора! — твердо вымолвила Бася.
— Конечно, миленькая. Но поймет ли тебя правильно Виктор? Находясь там, в лагере?
— Должен понять! — тяжело вздохнула сестра.
В день выхода «Вечерки» с объявлением о разводе она встала пораньше и сорвала со стенда газету, чтобы объявление случайно не увидел Савелий, только что вернувшийся из пионерского лагеря.
Она поседела за одну ночь, потеряла сон, ощущала себя предательницей любимого человека, к тому же в тяжелое для него время. Находила для этого оправдание, но оно мало помогало. Плакала, уткнувшись лицом в подушку, чтобы не заметил Савелий. И почувствовала, что слабеет с каждым днем, словно кто-то невидимый и злой отнимает у нее силы.
Знакомясь с делом Виктора Савельевича Крамарова, я наткнулся на его анкету, заполненную им перед высылкой в Туруханск. В графе «жена» стоял прочерк.
Однажды мама вернулась домой совершенно обессиленная и, открыв дверь, устало прислонилась к стене.
— Что с тобой, мама? Тебе помочь? — бросился к ней Савелий.
Мама ничего не ответила, и сердце Савелия едва не остановилось, растерянность и страх расползались по телу, парализуя его. Он понял, что произошло нечто страшное, и настолько, что мама не решается ему рассказать.
В последнем своем письме отец намекал ему об этом. Он остался в Бийске. Он работает юрисконсультом в конторе «Заготзерно». Там его ценят. В Москве ему жить запретили. Куда ему ехать? В Александров? Но там он вряд ли найдет работу. Ему обещали место в Бийской консультации адвокатов. Обещали добиться разрешения на эту работу, поскольку адвокатов не хватает. Ну, а в Москву он обязательно приедет, когда будет возможно. Прислал фотографию. Одет плохо, но вид здоровый. В помятой телогрейке, на коленях брюк заплаты. Пришиты белыми нитками. В старой шапке-ушанке, без тесемок. В кирзовых полуразбитых сапогах. Но выбрит тщательно, и глаза блестят от радости, что общается с сыном, пусть заочно, но они видят его живым и не потерявшим надежду на встречу.
— Я поеду к папе! — решительно произнес Савелий.
