— Твоему виду и тому, как ты говоришь, словно клоун, — с укором заметила Наташа. — Спасибо за вечер, — вежливо, но холодно попрощалась она с ним еще в вестибюле кафе и скрылась за дверью.
А Савелий, обрадованный тем, что у него хватило денег рассчитаться с официанткой, направился домой. Поход в кафе нанес ощутимый урон его бюджету. Целый месяц, до следующей стипендии, он питался пончиками с повидлом в институтском буфете. Запаздывал перевод от дяди из Львова, а приходя в воскресенье на обед к дяде Лео, он не набрасывался на еду, ел столько, сколько давали, не просил добавки и всячески изображал из себя довольного, самодостаточного человека. Он взрослел и считал унизительным просить что-либо даже у таких близких ему людей, как дядя Лео и тетя Мария. Не отказывался только от одежды, от тех обносков, что дарили они ему. На одежду у него просто не было денег, и тех, что он позже получал за разгрузку вагонов на Курском вокзале, хватало только на вареную колбасу и другую не более притязательную пищу. Савелий уже занимался в Лесотехническом институте. Выбор места, где будет он учиться, решался на семейном совете.
— В приличный институт не примут по анкете, — категорически заявил дядя Лео, — остаются Плехановский, экономический, экономико-статистический, туда идет мало юношей, могут даже не обратить внимания на анкету, лишь бы абитуриент был мужского пола.
Савелий молчал. Его не устраивал ни один из названных институтов, но он понимал, что с его анкетными данными, к примеру, в юридический институт, куда он хотел попасть, путь ему закрыт. А он мечтал стать юристом, раскопать дело отца и доказать, что он был честным человеком и если в чем-то ошибся, то неумышленно, считая, что поступает правильно.
Собирался найти людей, несправедливо осудивших его, что в конце концов привело к гибели его и мамы. В любом случае Савелию не хотелось стать экономистом или физиком. В аттестате, на треть троечном, по физике ему поставили тройку с большой натяжкой. Он мог выучить задание по этому предмету, но через силу, а по литературе у него была единственная пятерка в аттестате, если не считать отметки по поведению, отнюдь не отличному, но ему поставили ее, так как даже с четверкой аттестат не выдавался.
— Может, пойти в историко-архивный? — предложил Савелий.
Дядя задумался:
— Архивы… туда тебя тоже не допустят. Хотя Сталин сказал, что сын за отца не отвечает, но тем не менее детей врагов народа он отсылает в детские дома. Бася рассказывала, что твой отец не подписал ни одного протокола, следователь вменял ему статью об измене родине, но отец отказывался от этого. Ему пришлось нелегко… Я поражаюсь выдержке Виктора. Ведь штатский человек, а держался как воин. Испытал такое… — Тут дядя Лео опустил голову, а тетя Мария отвернулась от Савелия, чтобы скрыть слезы.
— Что делали с папой? — встревожился Савелий.
— Тебе не нужно знать, — вздохнул дядя Лео.
— Я уже взрослый, скажите! — умоляюще попросил Савелий.
— Виктора мучили, выбивали из него показания, только об этом никому ни слова, — тихо произнес дядя Лео, — отец рассказал это твоей маме. Под большим секретом. Он подписал бумагу о неразглашении того, что с ним было на следствии и в лагере. Понимаешь?
— Ага, — еле вымолвил Савелий. Сначала страх и боль за отца, перешедшие в ненависть к неведомому следователю, заполнили душу Савелия. — Разве так можно?! — воскликнул Савелий, исказив лицо от нагрянувшего на него известия.
— По закону нельзя, — сказал дядя Лео, а тетя продолжала плакать, уже не скрывая слез.
— Тебе надо учиться. Ты теперь единственный Крамаров… — серьезно заметил дядя Лео, — может, пойдешь учиться в лесотехнический институт, есть такой, туда реально проскочишь. Для работы в лесах, наверное, не требуется идеально чистая анкета.
— Я люблю бывать в лесу, вы же знаете, дядя Лео!
— Ну что же, поступай в лесной. Правда, ездить туда далековато… до Мытищ… две пересадки. С автобуса на автобус.
— Это не страшно, — сказал Савелий, — могу ходить пешком.
Тетя Мария вскинула брови:
— Больше часа ходьбы! Ты понимаешь, Савелий, больше часа!
— А чего? — уверенно сказал Савелий. — Мне не привыкать!
Он действительно привык ходить пешком и преодолевать большие расстояния. Со Второй Мещанской добирался до Курского вокзала, даже домой после разгрузки капусты или картофеля возвращался пешком. Потом стал ездить на автобусе, без билета, прямо и твердо глядя в глаза кондукторов, смущая их уверенностью в себе, и они не решались проверить, есть ли у него билет, А когда они все-таки спрашивали, он делал паузу, переводил взгляд в сторону и, наверное, выглядел настолько забавно, что стоящие рядом пассажиры улыбались. На следующей остановке Савелий выходил, гордо, с достоинством, словно ему и была нужна именно эта остановка, а потом садился на следующий автобус. Однажды, возвращаясь из института пешком, он увидел, что часть улицы, по которой он шел, оцеплена заграждением. Он остановился из любопытства.
— Чего тут происходит? Хоронят кого-нибудь? — обратился он к стоящим у оцепления прохожим.
— Типун тебе на язык! — бросила ему одна из них, старушка в шерстяном вязаном платке на голове. — Никто не помер, а сымают кино!
— Какое? — спросил Савелий.
— Художественное! — со знанием дела сообщила ему старушка.
— Как называется? — поинтересовался Савелий.
— Бог его знает, — ответила старушка, — кино есть кино! Откуда я знаю, как называется? Сымают! Сам видишь!
Савелий подошел поближе к оцеплению и увидел съемочную площадку, где сгрудились актеры, кинооператор с аппаратурой и человек с громкоговорителем в виде трубы, наверное кинорежиссер.
— Дубль четвертый! — командует режиссер.
— Есть дубль четвертый! — говорит девушка и хлопает двумя дощечками, в ударе соединяя их.
И тут начинает переходить улицу женщина средних лет, в очках, с портфелем в руке. Идет спокойно, и вдруг к ней приближается машина, все ближе и ближе. Женщина оборачивается в страхе, и машина наезжает на нее. Не по-настоящему, но очень похоже.
Женщина падает с криком. Из машины вылезает импозантный мужчина, опасливо оглядывается вокруг, хватает портфель, отлетевший от упавшей женщины метров на пять, и как ни в чем не бывало идет к своей машине. Дорогу ему перерезает симпатичный милиционер.
— Ваши документы! — говорит он строгим голосом мужчине, который начинает возмущаться, размахивать руками, положив портфель на асфальт.
— Опять не так! — кричит кинорежиссер, обращаясь к мужчине. — Чего вы размахались руками? Вы не на своей чертовой эстраде! Руку с портфелем спрячьте за спину! А вы, Еремин, не пугайте его раньше времени. Вы пока только милиционер ГАИ, исполняющий свой долг! Понятно? Даю три минуты на отдых!
Актеры разошлись по сторонам, а режиссер направился к ограждению.
— Отойдите подальше! — говорит он людям. — И не шумите!
Неожиданно старушка берет Савелия за рукав.
— Слышь, — говорит она ему, — милиционер-то из Малого театра, а который с портфелем — шпиён. Конферансье… всего-навсего! Путается, не может сыграть, как от него требуют! Болван!
— Правда? — не верит своим глазам Савелий.
— Истинный крест, — говорит старушка, — я с утра стою. Все поняла!
Кинорежиссер идет вдоль оцепления и вдруг останавливает свой взгляд на Савелии:
— Молодой человек, идите ко мне.
— Я?! — поражается Савелий. — Зачем?!
— Вы, вы, перешагните веревку и ступайте за мной, — почему-то улыбается режиссер, обнимает Савелия за плечи. — Вы можете сыграть удивление, испуг?
— Не знаю, — откровенно признается Савелий, — но вообще-то испугаться могу. Когда страшно.
— Сейчас будет страшно, — опять улыбается режиссер. — Когда машина наедет на женщину, то вы
