медведя. Эраст Гарин оказался добрым покровителем Олега — и учил его играть, и поддерживал в жизненных перипетиях. Тут спохватились во ВГИКе, увидев, какого студента теряют, и взяли сразу на четвертый курс. В год окончания ВГИКа сыграл в «Сказке о царе Салтане». И был сразу замечен многими режиссерами. Но, видимо, соперники по ролям романтических героев посчитали, что юного артиста снимают слишком много. Предложений сниматься в России больше не было. Но неожиданно Олег потребовался для съемок кинематографистам Швеции и Дании. Госкино нужна была валюта, и его отпустили, точнее, продали за приличную сумму, установив ему оплату наподобие суточных. В Каннах фильм с его участием увидела знаменитая Ширли Маклайн и похвалила игру Олега. Ее оценка и приглашение из других стран укрепили его веру в себя, в выбранный путь артиста кино. А роль в фильме «Всадник без головы» вселила в него надежду на успех, где он сыграл одухотворенно и без дублера лихо скакал на коне. Вскоре на Олега Видова пришел в Госкино новый контракт из-за рубежа, но начальство, вероятно, посчитало, что это может привести к появлению в стране кинозвезды международного масштаба. «Играйте здесь!» — сказали ему, но ролей не предлагали. Находился в простое годами. Не понимал, почему не пускают играть за рубеж, когда не снимают на родине. Завидовал иностранным артистам, которые сами выбирают свою судьбу, а наши вынуждены играть в кинокартинах слабых и конъюнктурных, лишь бы сниматься. Не отпустили даже на роль Есенина, о которой он мечтал. Как спасение от уныния и разочарования пришла любовь. Женился на югославке, приятной и доброй девушке. Остался в Югославии, но по условиям советского гражданства должен был вернуться на родину через восемнадцать месяцев. За этим следили не столько в Югославии, сколько чекисты в СССР. На выезд дали семьдесят два часа. Друзья посоветовали ему перебраться через границу в Австрию. Ночь для перехода границы оказалась на редкость удачной. Где-то и кем-то другим была нарушена граница. Пограничников бросили на поиски перебежчика, и, кажется, он даже сильно пострадал. Остальные пограничники, оставшиеся на заставе, смотрели по телевизору футбол. Находясь в ажиотаже от интереснейшего матча, они не проверили у Олега документы и даже подняли шлагбаум, тут же снова бросившись к телевизору. В Голливуде судьба сложилась удачно, но не сразу. Одержимо учил английский язык. Только через полтора года среди шестидесяти конкурентов был отобран по кинопробе на большую роль разведчика из Союза. Играл ее на английском языке. Без акцента. И даже на чисто русского похож не был. Прошел, как говорят коллеги, чисто. Играл с Шварценеггером. Профессия киноактера в США во всех отношениях элитная, не говоря уже об оплате. Фильм «Дикая орхидея», где Олег играл одну из главных ролей, прошла в Штатах с огромным успехом. Партнеры по фильму Арнольд Шварценеггер и Микки Рурк относились к Олегу тепло, с участием, понимая, какой путь он прошел к своей роли, так как на своей шкуре испытали, сколь он труден и тяжел, особенно когда начинаешь с нуля. Американцы полюбили Олега Видова, а мы только через десять лет после его эмиграции начинаем понимать, какого большого актера потеряли.
В телеинтервью советскому телевидению Олег сказал, что часто в его зарубежной жизни были и бывают минуты отчаяния, сомнений, но не в избранной кинокарьере, а в правильности и точности сыгранной роли. Иногда томит душу тоска по родине. Тогда он подходит в своем доме к окну, выходящему в дремучий лес. Глядя на эти своеобразные причудливые джунгли местного значения, забываешь о черных моментах жизни, хочется писать стихи, читать классическую поэзию. Она много раз спасала и спасает его в черные моменты жизни. И еще помогают звонки Савелия Крамарова. Встречи с ним — всегда радость. Как бы ни складывалась его жизнь, он всегда найдет силы для улыбки другу. От него исходит тепло, надежда, как от родного человека, как от родины. Он для Видова — представитель родины, но честной, доброй, справедливой, цивилизованной во всех отношениях, о какой он мечтает.
Олег, знал, что Савелию труднее устроиться в Голливуде, чем ему. Для русского комика, говорящего по-английски с акцентом, роли в Голливуде единичны, возникают скорее случайно, чем закономерно.
До меня доходят слухи, что Савелий учит в синагоге молиться приезжих евреев. Он сокрушается, что они в большинстве оторваны от религии, не знают, что всеми нашими помыслами управляет Бог, который дает жизнь и ведет по истинному пути. Для него самого этот путь оказался труднейшим. Были нервные срывы. В минуту отчаяния звонит в Москву Марку Розовскому. Среди ночи. Три часа. Самый крепкий сон. Марк, уставший за день, с трудом поднимает трубку.
— Я слушаю.
— Здорово, Марк! — раздается звонкий голос Савелия и звучит громко и четко, как будто раздается из соседней комнаты. «Кто это?!» — испуганно поднимает голову жена.
— Савелий. Я слушаю, Савелий, что стряслось?
— Все в порядке! — кричит Савелий. — Я хотел узнать, какой у тебя номер джинсов? Или советский, или американский. Я сориентируюсь!
Марк в растерянности. У него неприятности с выходом за границей сборника «Метрополь». На Марка давит первый секретарь Московского отделения Союза писателей Феликс Кузнецов, пытается выяснить, кто организатор крамольного сборника. Марк посылает телеграмму Кузнецову, в которой разрешает Союзу писателей снять из сборника свою статью о театральных российских делах, если она не нравится руководству. Нужного Кузнецову ответа не дает, и давление на Марка продолжается — закрываются постановки, запрещено печатать его произведения. А тут звонит Савелий Крамаров. Из Америки. Телефон явно прослушивается. Радисты точно фиксируют текст, возможно, принимая его за кодовое сообщение. «Черт с ними, — думает Марк, — дружба важнее».
— Как у тебя дела? — спрашивает Марк у Савелия.
— Нормально. Но ты не назвал номер джинсов. Подвертывается оказия. Я смогу переслать.
Марк наконец называет Савелию размер своих джинсов.
— За все спасибо! — заканчивает разговор Савелий, в голосе которого звучат и радость от услышанного голоса друга, и тоска, и грусть, и все-таки неиссякаемая крамаровская надежда, иногда на грани отчаяния.
Один из столпов русской литературы писатель Василий Аксенов, работающий профессором славистики в Вашингтонском университете, приезжая в Москву на каникулы, рассказывал, что в Америке он радовался, если ему звонили один-два раза в неделю. А в Москве его телефон работает не остывая. То же происходило в Штатах и с другими эмигрантами. В результате у русских эмигрантов, не живущих компактно, создается впечатление, что они никому не нужны и о них забыли. Наверное, исключением может служить только Александр Солженицын, избегавший в Вермонте встреч с земляками и журналистами. В ближайшем с его домом кафе висело объявление: «Дорогу к Солженицыну не показываем». Кроме Виктора Шульмана, Александра Лифшица, бывшего в России популярным эстрадным артистом и ставшего в Америке программистом, актера Ильи Баскина, позднее — Олега Видова, редактора газеты «Панорама» Александра Половца, поддерживавшего творчески не очень удачные первые выступления Савелия, ему даже побеседовать, посоветоваться, порою и перемолвиться словом было не с кем. Иное дело — гигант поэзии и духа нобелевский лауреат поэт Иосиф Бродский. Его мнение очень высоко ценили американские писатели, и рецензия Бродского в специальном литературном журнале открыла дорогу в Штатах многим русским, совершенно неизвестным здесь литераторам.
У Савелия Крамарова не было своего Бродского в кино. В Нью-Йорке он встретил уже популярного в Штатах художника и скульптора Михаила Шемякина. В Москве они не были знакомы, а здесь Михаил сразу узнал Савелия и по-дружески улыбнулся ему.
Шемякин, прошедший суровую школу жизни, почувствовал, что перед ним находится человек, никому не сделавший зла.
— Как дела, Савелий? — первым подошел и доброжелательно обратился он к Савелию, грустный, растерянный вид которого говорил о том, что дела его идут неважно.
— Обживаюсь, — вздохнул Савелий.
— Акклиматизируешься, — иронически, из-под очков, улыбнулся Шемякин. — Даже мне, чьи картины пришлись по вкусу американцам, поначалу было тяжеловато в Америке. Страна, в которой действуют законы, суды с присяжными заседателями, страна изобилия, — а русской радости я здесь не ощутил. Наверное, русская радость — понятие своеобразное и заключается в том, когда что-либо новое приходится пробивать и достигать неимоверным трудом, через партийные дубовые инстанции, через унижения, через взятки — финансовые и духовные, а точнее, через уступки и компромиссы, бывающие гадливее денежных подкупов, — сверкнул зрачками Шемякин. — Зато я познал там омерзительнейших людей, точнее — разглядел их маски…
