А.Ш. Интересно, что работа разведчика иногда сопровождена с абсолютно пустым времяпрепровождением. Он может расслабиться и распоряжаться своим временем?
А.П. Совершенно верно. Он 95 процентов отдыхает и лишь 5 процентов, и то редко, работает. Если будет наоборот, то не выдержит нервная система. А книги типа «17 мгновений весны», «Майор Вихрь» читать не надо.
А.Ш. Конечно, лучше встречаться с настоящими разведчиками. Какое впечатление произвел на вас Париж того времени?
А.П. Разочаровал.
А.Ш. Почему?
А.П. Потому, что воспитанный на «Соборе Парижской богоматери» я ожидал увидеть что-то более величественное. А увидел маленький соборчик.
А.Ш. А парижане? Вы почувствовали отношение к вам, как к немецкому офицеру-оккупанту?
А.П. Ну, конечно, французы нас не любили. Особенно СС, руны, они смотрели неприязненно.
А.Ш. А у вас всегда было ощущение безопасности?
А.П. Там? Всегда.
А.Ш. Что было для вас самым большим испытанием в эти годы?
А.П. Конец лета — начало осени 42-го года. В радиопередаче, я запомнил это на всю жизнь: «Вы слышите, плещется вода? Это я шлемом черпаю и пью из нашего стального шлема воду из Волги» — передает наш военный корреспондент. Они в это время разрезали 62-ю армию и вышли к Волге.
А.Ш. Но это психологически, а я имею ввиду в работе, конкретно?
А.П. Самые трудные именно психологические проблемы. Например, приезжаете в лагерь и видите: разгружается эшелон, правда, я всего пару раз видел, с вашими земляками. Вижу детей. Я знаю, куда они пойдут. Трудно, я рассказывал, когда стоял у рва с расстрелянными женщинами и хотел пристрелить веселящегося гада.
А.Ш. А самое светлое воспоминание, кроме окончания войны?
А.П. Когда на другой день после капитуляции Паулюса, по Германии зазвонили колокола, зазвучала траурная музыка и была объявлено три дня траура. Не работает кино, не работают рестораны, кафе…
А.Ш. Когда началась война с Россией, вы продолжали работать на заводах. А почему вами не заинтересовался Абвер? Все-таки из России, проверенный в боях… Как раз для работы с русскими военнопленными.
Справка… Абвер — орган разведки и контрразведки нацистской Германии.
А.П. Предлагали, но я не такой дурак, чтобы споткнуться на этой работе. Я сказал, что с русскими работать не хочу. Мне неприятно проверять эту сволочь. Могу достать пистолет и пристрелить. Это только в наших книгах немцев за это не наказывали. Еще как наказывали. Абвер предложил работать с пленными, но я сказал, что буду работать со всеми. Тогда мне предложили быть арбайтсдинляйтером — ответственным за набор рабочей силы на востоке. Меня это вполне устраивало, так как гарантировало свободу передвижения по всей Германии, практически все лагеря и любое производство, а также поездки по всей оккупированной территории России с той же целью — отбор специалистов для авиационного производства. Теперь я совершенно спокойно совал нос в любое военное производство потому, что самолету нужно все.
А какую ценность я мог представлять, работая с обыкновенными пленягами? Ну подготовил бы диверсанта, которого поймают, или который сам, сволочь, подымет руки и придет домой сдаваться… Здесь же я имел возможность разнюхать, так сказать, о какой-нибудь новинке.
А.Ш. В вашем задании было какое-то конкретное направление?
А.П. Да, с самого начала немецкая военная промышленность.
А.Ш. Сколько сообщений было вами передано за годы работы в Германии?
А.П. Первые два года ничего, только одно сообщение об успешной легализации. Потом год сообщений не было: зачем рисковать? С 41 по 45-й максимум 6–7 сообщений.
А.Ш. За все годы войны 6–7 сообщений! Возможно, я не прав, но мне кажется, что это не так уж и много. Понятно, что ценность разведчика измеряется важностью каждого сообщения, но все-таки…
А.П. Все знали, что такое «мессершмитт», знали, где его делают. Пока не появился новый сверхмессер, мне нечего было сообщать. О работах над реактивным сообщил вовремя. Как только опытный образец поднялся в воздух в 41-м, об этом узнали, кому надо.
А.Ш. За годы войны вы передали 6 сообщений, это 6 выходов на связь, понятно, это 6 раз особый риск, но, тем не менее, основную часть вашей жизни в Германии вы провели как настоящий немецкий офицер, честно и порядочно «ковали победу» Германии.
Простите меня, но вы сами не оцениваете свою деятельность, как малоэффективную?
А.П. Мое начальство так не считало. Да дело не в количестве сообщений. Месяцами собираешь по крупицам, а потом посылаешь, или если есть что-то особенное.
Мое дело было следить за появлением чего-нибудь нового и что неожиданно появилось в больших количествах. Когда появились новые модификации «мессершмитта» М-109Е и М- 110, в Москве узнали раньше, чем они появились на фронтах. Когда увеличили мощность мотора, и он стал конкурировать с американской «коброй», тоже я сообщил.
Что вам кажется, что я должен был каждый месяц сообщать, сколько выпустили самолетов? Чтобы раз-два засекли и все. Это только в фильмах разведчик с рации не слезает. Да я ведь и не фронтовой разведчик, который постоянно оперативную информацию должен передавать.
А потом вы забыли о Файнштейне…
А.Ш. Я не забыл. Я просто не знаю. Кто это?
А.П. Человек, которому Яд ва-Шем не хочет уделить внимание. Я два раза бывал там и говорил об этом, но мне не верят. Я говорил, что надо поднять материал, покопаться в архивах. Дураков не переделаешь. Чиновник есть чиновник.
Этот человек Макс фон Штейн. На самом деле он не «фон», а Максим Файнштейн. Неизвестно, когда и где он родился, как попал в плен. Это удивительный человек. Он был крупным инженером, может быть, я ошибаюсь, но, по-моему, ответственным за эксплуатацию самолетов в 8-й воздушной армии под Сталинградом, возможно, был заместителем командующего.
По официальной легенде, он осенью 42-го перелетел к немцам вместе со своим летчиком. Оказавшись у немцев, он сумел доказать свое немецкое происхождение: Он не Файнштейн, а фон Штейн. Семья расстреляна большевиками в 18-м году, а еврей-портной спас его, оттуда и фамилия Файнштейн. Не могу утверждать, но операция, наверно, была задумана раньше, ибо нашлись в Германии люди, подтвердившие его немецко-балтийское происхождение.
Он был направлен на филиал завода Мессершмитта во Флоссенбюрг руководителем одного из отделов. Он два с половиной года ходил по ниточке тоньше моей. И немцы его награждали. А на фронте за его награды расплачивались жутко. Рекламации к нам приходили все время.
Вместе с ним в группе работал Фриц Зельбман, который в 50-е годы был зам. премьер-министра ГДР. Зельбман сотрудничал с советской разведкой с 30-х годов, был заключенным во Флоссенбюрге и тоже работал в одном из отделов у Мессершмитта.
Так вот, Файнштейн руководил группой, которая занималась тем, что «усовершенствовала» шасси и, так называемые, конечные шпангоуты. Они придумали, как выводить из строя алюминиевые заклепки, которые окунают в глауберову соль в расплавленном виде при температуре 520 градусов. Если их передержать долю секунды, то они теряли свой необходимый запас прочности, становились хрупкими. Это приводило к тому, что самолет 8-10 раз поднимался в воздух, а на 11 раз не выдерживал. Я знаю, что благодаря Максу, примерно каждый четвертый самолет, выходивший из Флоссенбюрга, не был в порядке.
Макс был удивительно смелый человек. Вот только один пример, чему я был свидетель.
Во Флоссенбюрге было две рабочих команды: штайнбрух — каменоломня и самая большая команда 2004 — работала на заводе.
Начальником ее был 2-х метровый верзила, бывший профессиональный боксер Келлер. Развлекался тем, что ладонью ударит: человек с переломанной челюстью валяется. Ваш покорный слуга один раз сделал ему замечание. Он, конечно, щелкнул каблуками: «Яволь — так точно». Я ему полушутя сказал, что здесь нужны рабочие руки, а не больные. Перед этим мы с ним как-то говорили, и он знал, что я боксом занимался в прошлом. Он сказал, что тренироваться надо. А уважаемый Макс Файнштейн меньше меня боялся. Когда ему доложили, что такой-то, большой специалист по алюминиевым заклепкам, я вам о них говорил, избит Келлером и попал в лазарет, то Макс заявил Келлеру: «Если избитый еще неделю пролежит в лазарете, то ты следующую неделю будешь командовать взводом на восточном фронте. Это я тебе обеспечу. Хотя тебе штабфельдфебель не положен взвод, но я добьюсь, чтоб тебе его дали» А командир взвода, как вы знаете, самая смертельная должность на фронте. Келлер после этого присмирел.
А.Ш. Вы с Максом знали друг о друге?
А.П. Я о нем знал, а он обо мне нет. Мне надо было прикрывать его. При заводах было отделение гестапо. И был гестаповец, который начал нащупывать кое-что о Максе. А у меня с гестапо сложились особые отношения. Я ведал кадрами, а гестапо меня обслуживало. Информировало о неблагонадежных, рекомендовало, кого отстранить или не допускать к той или иной операции на производстве. Словом, работали в тесном контакте. Но они меня немного побаивались после того, как ко мне, гауптштурмфюреру, несколько раз приезжал мой кузен Вилли и мой бывший сослуживец Рудольф Лозевиц — начальник штаба батальона, как и я раненый во Франции, но перешедший затем в РСХА — Главное управление имперской безопасности. Он к этому времени стал группенфюрером СС. В гестапо знали, что я с ним на «ты» и, конечно, относились ко мне с почтением.
Итак, мне стало известно, что под Макса копают. Значит, мне надо сделать все, чтобы этого гестаповца вывести из игры. Помог случай. Прибыла группа женщин, не заключенных, а на работу из Франции. Когда прибывает новый контингент рабочих, то в этой группе гестапо уже имеет своих людей. Одним из таких агентов была очень красивая женщина, которая приглянулась этому гестаповцу. Я узнал и начал действовать по-своему. Для начала я выяснил все о ней. Оказалось, что у нее бабка еврейка. Созрел план: застукать его на этой француженке и стереть в порошок. Связь немецкого офицера, тем более гестаповца с иностранной рабочей, тем более, у которой есть еврейские корни — это конец карьере. Через третьих лиц ее вызвали и сказали, что этого парня надо уложить в постель, а то, как еврейка, пойдешь в лагерь. Она понимала, чем это грозит. Словом, в один момент, когда этот тип и она «страстью пылая…», их застукали. Тотчас же я, «благородный товарищ», докладываю начальству, что мало того, что он с иностранкой, так у той еще и еврейская кровь. И ретивый «честный» гестаповец, только из-за того, что ему девка понравилась, загремел в штрафбат. Хуже с француженкой. Могли ее «обласкать», составить акт о болезни и отправить во Францию, учесть ее сотрудничество, но отправили в лагерь. Раз гестапо за это взялось — все. Вот вам, кстати, еще раз о благородстве и романтике разведки. Исключается романтика. Грязь и подлость. Честный человек в разведке не работает. А не воспользоваться таким случаем, я не мог.
А.Ш. Вы так оцениваете любого разведчика и себя тоже — мерзавец, подлец?
А.П. Неужели я вам мало рассказал.
А.Ш. Вернемся к Файнштейну. Вы первый хранитель этой тайны, первый, кто это рассказывает всю эту историю о Максе?
А.П. Да нет. Зельбман знал о Файнштейне. В Бауцене памятник ему поставлен. Своими глазами после войны видел. Когда я вернулся домой, я рапорта писал. Товарищи из ВВС приходили ко мне, записывали, к большому авиационному начальству вызывали…
А.Ш. Ну и?
А.П. Я так понял, что не захотели они лишнего еврея героем иметь…
А.Ш. Какова его судьба?
А.П. Страшная и нелепая смерть. Он дожил до победы. В июне-июле 1945-го года он с группой бывших пленных, среди них был генерал-майор танковых войск П.П. Павлов, попавший в плен под Днепропетровском, прибыл в Бауцен, где был лагерь офицеров-репатриантов. Он, в отличие от них, не считался бывшим пленным. Это говорит о том, что он будучи у немцев выполнял задание. Был он в форме подполковника или полковника. Звание его я не помню. Весть о его появлении разнеслась по лагерю. Это было в месте расположения 2 батальона офицеров-репатриантов. Толпа на него набросилась и забила до смерти. Сопровождавшие его офицеры ничего не смогли сделать.
А.Ш. За что на него набросились? За что убили?
