застыли.
Он кивнул. Лицо словно онемело — так он старался сохранять невозмутимое выражение, чтобы спрятаться от страха, грызущего его изнутри. Он смотрел, как она поднимается со стула, ковыляет в кухню, явно страдая от мучительной боли. Метелка упала с ее колен, но она не попыталась ее поднять. Казалось, за последние десять минут сестра еще постарела. Когда она ушла, он снял пальто и повесил его в коридоре.
— Мы угостим Моцарта, ладно? — окликнула она его.
— Хорошо. — Он едва смог выдавить из себя это слово: горло сжимали спазмы.
Сюзанна с шарканьем появилась на пороге кухни, согнувшись почти вдвое под тяжестью своего угощения. Оно лежало на ладони, словно темная салфетка. В затянутых катарактой глазах сиял восторг; старческое слабоумие позволило ей ненадолго забыть о боли.
— Смотри, как красиво!
Петер взглянул на нее и увидел незнакомую старуху. Его сестра ушла на кухню, а сейчас на пороге появилось это незнакомое существо. Что случилось с его сестрой?
— Сюзи, — жалобно вздохнул он и быстро подошел к ней, протянув руку, чтобы забрать шоколад.
Сюзанна нахмурилась и опустила глаза.
— Пчела укусила, — произнесла она.
Не понимая, Петер на мгновение застыл на месте. Сюзанна покачнулась; ее голова запрокинулась назад, на лице мелькнуло выражение какого-то экстаза.
Петер вскрикнул и бросился к ней. Шоколадные кружева выскользнули у нее из рук; хрупкое переплетение нитей, ударившись о пол, разлетелось на кусочки. Петер прижал к себе сестру; под ногами хрустели осколки карамели…
— Сюзанна, нет!
— Петер, мне плохо, — произнесла она. Теллье подтащил ее к креслу и усадил. — А где мама, она дома? — Говорила она с трудом; уголок рта приподнялся, словно она хотела улыбнуться.
— Мама сейчас придет, — быстро ответил он, впившись взглядом в морщинистое лицо в поисках маленькой сестры, которую он едва помнил. — Она будет через минуту.
Несмотря на уже виденные смерти и понимание того, что это должно было случиться, Петер Теллье по-прежнему, как ребенок, не мог поверить в преждевременный уход близкого человека.
Она просто дремлет между представлениями, говорил он себе. Она часто дремала. С ней все будет хорошо! Он распрямил ее тело, подоткнул жилетку, прикрывавшую колени. Нашел несколько больших кусков шоколада и положил сверху.
За спиной у Петера возникло дрожащее изображение клавикордов. Он обернулся, уставился на них, как на некий ужасный посторонний предмет. Он больше не мог слышать эту музыку. Только не сейчас!
Забыв пальто, он бросился на заснеженную улицу, похожий на исторического персонажа, в кружевах и бархате, панталонах до колен. За рекой, внизу, у подножия холма, мерцали огни цивилизации. Он подумал: «А хватит ли у меня сил туда дойти?»
В доме еще несколько мгновений стояла тишина…
Пылинки, танцевавшие в ярких лучах, опустились на клавикорды. Девочка с метелкой из перьев вприпрыжку подбежала к инструменту и начала смахивать пыль с поверхностей, клавиш и со стула. Затем подошел юный Моцарт в алом жилете и сердито велел ей уходить — прогнал, как непослушную кошку. Но она продолжала резвиться, блаженно улыбаясь, будто он клялся ей в вечной любви. Она с кокетливой грацией уселась в старинное кресло, и Моцарт исчез. Сидевший рядом Михаэль Гайдн бросил на нее укоризненный взгляд.
Моцарт возник из-за кресла и направился к клавикордам. Справа от инструмента, сложив руки на груди, стояла Мария Липп и ждала знака начинать.
Сюзанна услышала за спиной какой-то шорох и, обернувшись, увидела старшего брата, который осторожно протиснулся в дверь. Он был одет в красивое платье, как и Моцарт. Он приложил палец к губам, предупреждая ее восторженный возглас, затем прошел на цыпочках и исчез среди теней. Она тайком бросила взгляд на Гайдна, но тот не заметил появления Петера.
Сюзанна, наклонившись, положила на паркет свою метелку. Ее ноги не доставали до пола. Она крепко ухватилась за ручки кресла, словно сейчас оно должно было взлететь и унести ее в сказочную страну. «Regina Coeli», — назвала она свое имя и закрыла глаза в тот миг, когда тонкие пальцы Моцарта опустились на клавиши.
Ф. ПОЛ УИЛСОН
Шкурки
(Пер. Г. Соловьевой)
1
— Я боюсь, па.
— Цыц! — не останавливаясь, бросил через плечо отец.
Гэри дрожал в холодной предрассветной мгле и в тысячный раз обводил взглядом сосны и кусты вокруг. Ему шел уже двадцатый год, и подобная робость была ему явно не к лицу, но он ничего не мог с собой поделать. Не нравилось ему здесь.
— А если нас поймают?
— Не поймают, если ты перестанешь орать. Мы почти на месте. Я бы обошелся без тебя, но мне одному все не утащить. Заткнись!
Под ногами у них хрустел смерзшийся полудюймовый слой снега на песчаной земле. Гэри плотно сжал губы, покрепче стиснул в руках биту «Луисвиль Слагген» и побрел за папашей через кусты. Все равно ему это совсем не нравилось. Не то чтобы он не любил охоту — с ружьем или с капканами. Очень даже любил, до чертиков. Но сейчас они зашли на территорию Зеба Фостера. А это не к добру!
Старый Фостер владел тысячами акров земли на джерсийских сосновых пустошах и никому не позволял на них охотиться. По всей границе натыкал указателей: «Охраняется». Все Фостеры такие. Отец говорил: эту дурь с запретами начал еще Фостеров дед и семейка намерена хранить идиотскую традицию до Судного дня. Отец считал, что никто не может ему запретить расхаживать по любым пустошам. Гэри готов был пойти за отцом хоть на край света, но не на землю Фостера…
Рассказывали, будто здесь по лесам рыщет Джерсийский Дьявол и что сунувшихся сюда браконьеров
