мать или отец занимают почетный президентский пост. В общем, понять, кто же, собственно, водитель и чего от него ждать, довольно трудно.
— Немногие ездят в «Морскую арфу» в это время года, — заметил шофер.
Майкл посмотрел в зеркало заднего вида и встретился взглядом с водителем. То, что он видел лишь часть лица с глазами, как-то его беспокоило. По глазам ему обычно мало что удавалось понять: глаза людей всегда казались ему до некоторой степени взаимозаменяемыми. Видя перед собой лишь этот фрагмент лица с глазами незнакомца, он вдруг вообразил, что перед ним — его собственные глаза, каким-то образом перенесенные на чье-то неясное лицо. Однажды социальный работник в приюте дал ему игрушку, в которой можно было вперемешку переставлять фрагменты лиц: подбородки, рты, носы, глаза, волосы — все от разных персонажей, но по размеру подходящие друг другу. Через некоторое время ему уже не важно стало, что именно получается в итоге. Менять части лиц — вот что было важно.
— Должно быть, вы любите спокойный отдых, — произнес водитель.
Майкл взглянул на зеркало с глазами, которые могли быть его собственными. Интересно, а как выглядят губы шофера и не таят ли они то же выражение, что и его глаза?
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Да я уже говорил раньше. Никто особо не приезжает в «Морскую арфу» в это время года. От Дня благодарения и до Рождества. А встреча Нового года — это да. Тогда весь город выходит на улицы. Но до того у них мертвый сезон. Люди сидят по домам с семьями, а не в отеле.
— Ну, у меня, боюсь, семьи нет.
Водитель помолчал немного.
— Я так и думал.
Майкл оцепенел, взгляд его застыл. Люди, кажется, всегда это понимают. И как это у них получается? Нужно расслабиться. Интересно, что бы такое хотел увидеть этот водитель? Какой пассажир ему мог бы понравиться и вызвать восхищение? Размышляя, как благовоспитанный сирота, Майкл понял, что самые подходящие темы — это личная независимость и занятие «приличным бизнесом». Развалившись на заднем сиденье, он почувствовал, как смягчаются мышцы его лица.
— Думаю, слишком уж я занят карьерой. — Он выдавил из себя смешок. — У парня моего возраста карьера занимает большую часть времени.
— А сколько же вам лет?
— Двадцать пять. — Он солгал, скостив себе двенадцать лет, но по глазам в зеркале увидел, что водитель ему поверил, явно не замечая всех признаков, выдававших его возраст. Люди верили благовоспитанному сироте. — Я — архитектор.
Внезапно глаза в зеркале посмотрели на него с уважением.
— В самом деле? А что, «Морскую арфу» планируют расширять? Может, стало известно, что кто-то собирается вкладывать деньги в Бэй, а мы, простые работяги, ни сном ни духом?
— Мне трудно сказать…
— А может, хотят перестроить. Сделаете этой старой леди подтяжку лица?
— Честное слово, не могу вам сказать.
— Чего уж там, я усек. Понимаю. — Один глаз в зеркале слегка подмигнул.
Водитель предложил поднести его чемоданы по лестнице к отелю, но Майкл сказал ему, что в этом нет необходимости:
— Езжу по делам налегке.
Шофер кивнул, словно прекрасно понимая, о чем идет речь. Как бы то ни было, Майкл дал ему щедрые чаевые, так надо. Поднимаясь по ступенькам, он гадал, хватит ли ему оставшихся денег на текущие расходы.
В темноте «Морская арфа» великолепна. Ее классические очертания мягко уплывали в тени слева и справа, силуэт гостиницы ровно возвышался над мягко освещенным парадным входом, ее пропорции, в отличие от многих зданий подобного типа, не слишком сильно исказились из-за позднейших архитектурных изысков. Внешнее освещение сведено к минимуму, вынуждая ночного гостя сосредоточить свое внимание на окнах, — бесчисленных огромных окнах, которые зрительно расширяли первый этаж здания.
Впрочем, многие старые здания впечатляюще выглядят в темноте. Хотелось бы надеяться, что и при менее щадящем свете дня гостиница оправдает его ожидания. Именно тогда можно будет сказать, достаточно ли средств из бюджета «Морской арфы» годами направлялось на ее содержание и текущий ремонт. Уже утром он сможет определить, какие места поражены сухой гнилью, а где осела древесина. Майкл сразу понял, что «Морская арфа» частично оснащена голландскими водосточными желобами, — водосточные трубы шли прямо в закрытые карнизы крыши, и, если они их давно не подновляли, вода могла причинить зданию немалый ущерб.
А вот окна внушали ему беспокойство. Это было глупо, а потому беспричинные приступы легкой тревоги его злили: не хотелось бы думать, что здравый смысл ему изменяет.
Здравомыслие — залог безопасности. Взять тех ребят, с кем он рос в приюте и которые о многом мечтали, — на его взгляд, ничего, кроме безмерных страданий, эти мечты им не принесли.
И все же, сделав еще несколько шагов, он ступил на крыльцо и остановился: что-то заставило его внимательно осмотреть эти окна, прежде чем войти.
Стекла необычайно чисты. Добрый знак. На самом деле стекла так чисты, что почти незаметны. Они, как незримая стена, отделяют то, что внутри, — со всем содержимым отеля, включая его атмосферу, — от того, что снаружи. Подумать только, с какой силой давит эта атмосфера, накопившая все, чем дышали и жили постояльцы отеля в течение долгих лет, на стекло, — оно должно быть очень прочным, мастерски сработанным. Как в аквариуме.
Он приблизился к окну. Мебель и ковры внутри — морских цветов, синего и сине-зеленого, обои — бледно-голубого. Гости медленно передвигаются с места на место. Словно во сне. Или будто под водой. Их лица, синие и зеленые, вдыхают и выдыхают тяжелый, спертый воздух старинного отеля. Интересно, видят ли они его сквозь стекло, подумал Майкл, вглядываясь в их подводный мир, видя свое собственное лицо в лицах всех этих рыб.
Он робко подошел к главному входу и открыл дверь, сделал глубокий вдох. Наружу вырвался сырой воздух, обдавая брызгами крыльцо, — лицо и волосы Майкла стали влажными. Войдя, он плотно закрыл дверь, запечатывая себя внутри.
Усилием воли Майкл заставил себя вспомнить, кто он и для чего его наняли.
Большая часть мебели в вестибюле и других зонах общего пользования относится ко времени строительства отеля, с удовольствием констатировал Майкл, находилась ли она в «Морской арфе» изначально, нужно разбираться. И здесь ее так
Казалось, за ним никто не наблюдает, и Майкл опустился на колени и наклонился к полу, чтобы рассмотреть его получше. И тут нахлынуло воспоминание: ему — четыре года, все эти ножки и мебель для него — лес и пещеры, он носится по холлу на четвереньках так быстро, что мистер Доббинс, смотритель, не может его поймать. Каждый раз, когда Доббинс приближался, Майкл прятался под наиболее основательным предметом мебели и сидел там, стараясь не хихикать, пока смотритель звал и упрашивал его, постепенно повышая голос. Ноги Доббинса — тесно обтянутые габардином брюк, старые, одеревенелые, кривоватые — походили на все те другие ноги из леса, когда он стоял неподвижно, а когда старик начинал двигаться — словно весь лес ног приходил в движение. А когда к поискам присоединились другие взрослые ноги, на лес будто налетел ураган: ноги скользили по полу, грохотали, старческие голоса тревожно скрежетали. В тот самый момент, когда он уже размышлял о том, как останется в этом лесу навсегда, может, прихватит с собой
