Взяли бутылку.
Лица подруг стали еще роднее и прекраснее. И как бежит время. Недавно сами были в возрасте Ирочки, выходили замуж: Лида – за Стасика, Беладонна – за своего Ленчика, Анна – за Диму. Теперь, через тридцать лет, Димы нет. Ленчик есть, но его нет. Беладонна спровадила сына в армию, дочь замуж – и в новый брак. Захотелось свежего чувства.
– Ну как чувство? – полюбопытствовала Анна.
Беладонна вздохнула из глубины души. Любовь любовью, но полезли всякие побочные обстоятельства.
Дочка родила ребенка Павлика и уехала с мужем на Кубу. Там влажность. Павлик может пропасть, как растение, приспособленное для другого климата. Мальчика оставили Беладонне, и никуда не денешься, поскольку бабка. Внучок по ночам плачет, мешает всем спать. Беладонна его качает, прижимает к груди, затыкает рот ладошкой, как партизан на чердаке, когда внизу ходят немцы. И так жалко этого мальчика. И сама тоже плачет. А был бы за стеной собственный муж, родной дед Ленчик, – нравится, не нравится – терпи, да еще и люби. И сам вставай, и сам качай.
Новый мост, выстроенный в сорок пять лет, оказался неудобным для повседневной жизни. Вот ведь как бывает.
Анне стало жалко мальчика с маленькой желтоволосой головкой, которому зажимают рот ладонью, не дают плакать. И тоже захотелось маленького. Она будет его холить и лелеять и отвяжется от Олега и Ирочки. Пусть как хотят, так и живут. У нее будет свой собственный маленький Олег.
Потекла совместная жизнь. День нанизывался на другой день, как шашлык на шампур. Набирались месяцы.
Ни о каком ребенке не было речи, зато Олег купил видеомагнитофон. С рук. За бешеные деньги. Два года работы.
По вечерам дом превращался в караван-сарай. Гостиницу со скотом. Приходил курс Ирочки и ординаторская Олега. Сидели на всем, на чем можно сидеть, в том числе и на полу.
Анна вначале тоже пыталась приобщиться к мировому кинематографу, но хорошие фильмы случались редко. Зато бывали такие, которые запретил Ватикан, – столько там было безбожия и бесстыдства. Совестно смотреть, тем более рядом с молодыми людьми.
Анна уходила в кухню. Через какое-то время вся кодла перекатывалась в кухню: ели, курили, балдели. Анна отступала в свою комнату.
Она с удовольствием бы «побалдела» вместе с молодыми, послушала, о чем они говорят, что за поколение выросло. Но она была им неинтересна. Отработанный биологический материал. И Анна сама чувствовала разницу. Ее биополе – бурое, как переваренный бульон. А их биополе – лазоревое, легкое, ясное. Эти биополя не смешивались. Анна уходила в свой угол, как старая собака, и слышала облегченный вздох за спиной.
В первом часу ночи расходились по домам, оставив гору грязной посуды, пустой холодильник и серую сопку окурков в пепельнице.
У Анны возникли две новые проблемы: проблема денег и проблема сумок. Ирочка не готовила и не ходила по магазинам. Она училась в университете на биологическом факультете, и училась очень хорошо. Ее выбрали старостой группы. Олег тоже не ходил за продуктами и не готовил, потому что у него каждый день было по две операции. Не будет же человек, простояв две операции, еще стоять в очереди за сосисками.
А у Анны в неделе два присутственных дня. Остальное время – работа дома. Ну разве ей сложно пойти в магазин и приготовить обед на трех человек? Какая разница: на двух или на трех?
Гости? Но сейчас же не война и не блокада. Как можно не напоить людей чаем?
– Олег, нам надо разъехаться, – сказала Анна.
– Как ты это себе представляешь?
– Разменяться. Двухкомнатная квартира меняется на однокомнатную и комнату.
– Ты хочешь, чтобы мы жили в комнате?
– Можешь взять себе однокомнатную.
– А сама в коммуналку?
Анне не хотелось в коммуналку, но что делать?
– Мне трудно, Олег.
Анна прямо посмотрела сыну в глаза. В его глазах она увидела Ирочку. Сын счастлив. А от счастья человек становится герметичным. Чужая боль в него не проникает.
Ее, Анну, употребляют и не любят. Ею просто пользуются.
Хотелось крикнуть, как Борис Годунов в опере Мусоргского:
– Я царь еще! Я женщина!
– Отстань от них, – посоветовала Беладонна. – Живи своей жизнью.
Анна созвонилась с Вершининым и пошла в ресторан.
Вершинин заказал малосольную форель, икру. Он теперь был богат и широк, как купец, и торопился это продемонстрировать.
Анна незаметно спустила молнию на юбке. Противоречия последних месяцев так распирали Анну изнутри, что она расширилась. Растолстела. Вершинин ничего не замечал, поскольку был занят только собой. И тогда, и теперь. Но раньше он жаловался, а теперь хвастал. Его фирма хочет продавать финнам вторичное сырье, а на эти деньги построить гостиницу для иностранцев. Качать твердую валюту. Анна понимала и не понимала: финны, гостиница, валюта… Раньше встречались возле метро, заходили в булочную, покупали слойку за восемь копеек. Он рассказывал, чем она для него стала. А она слушала, заедая булкой. Чудесно.
А теперь белая скатерть. Малосольная форель. Про любовь – ни слова. Только сказал: «У нас появилось новое качество. Мы теперь умеем ждать». Появилось новое – ждать, потому что исчезло старое – страсть. Раньше не могли дня жить друг без друга, а теперь недели пролетают – и ничего. Ослабел магнит. Все очень просто.
Вершинин перешел от яви к мечтаниям. В мечтах он хотел взять кусок неосвоенной земли, скажем, Бурятию или Крайний Север, и произвести там экономический эксперимент. Страна внутри страны, с другим экономическим и даже политическим устройством. Как остров инженера Гарина. Блестели глаза. Лучились зубы. Никакого острова ему никто не даст, это понятно. Но какова мечта…
Вершинин похорошел. Однако раньше он был лучше. Он был ЕЕ, как Олег. А теперь Олег у Ирочки, Вершинин у бизнеса. А что же ЕЕ? Французский язык: je suis, tu est, il est. И это все.
– Значит, у тебя хорошее настроение? – подытожила Анна.
– Да нет, конечно…
Сейчас разговор съедет на сумасшедшую жену и двух девочек. Он ведь не может бросить сумасшедшего, а значит, беспомощного человека.
– А я не сумасшедшая? – спросила Анна.
– Ты нет. Ты умная. И сильная.
В этом все дело. Ее не жалко. Никому.
На горячее принесли осетрину с грибами. Анна ела редкую еду и думала о том, что дома – вчерашний суп. Мучили угрызения совести.
Домой вернулась с чувством вины, но квартира опять в народе, дым коромыслом и смех до потолка и выше – на другой этаж. Жарят в духовке картошку. Рады, что Анны нет дома.
– Я им не нужна, – сказала Анна Лиде Грановской.
– Ты им не нужна. Но ты им необходима.
Необходима… На этом можно жить дальше, какое-то время, до тех пор, пока не накалится температура до критического состояния и не рванет последним взрывом, от которого летишь и не знаешь – где опустишься.
– Ирочка, пусть ваши гости снимают обувь в прихожей.
– А может, у них носки дырявые, – заступилась Ирочка.
– Как это – дырявые?
– Ну нет у человека целых носков. На стипендию живут.
В самом деле, может быть и так: человеку предлагают снять ботинки, а он не может.
– Но у нас ковер, – напомнила Анна.
– Что вам, ковра жалко? – удивилась Ирочка. – Все равно он дольше нас с вами проживет.
«Нас с вами». Не сказала «вас», а взяла с собой в компанию.
– Ирочка, можно у тебя спросить?
Ирочка напряглась, как перед ударом.
– Вы скрыли от меня вашу свадьбу…
– Олег скрыл, – уточнила Ирочка.
– Но ты не должна была допустить.
– Это его отношения с матерью. Почему я должна вмешиваться?
– Ты тоже будешь мать. И представь себе: твой сын не позовет тебя на свадьбу.
– Почему? – спросила Ирочка.
– Ну… – Анна поискала слово. – Испугается…
– Вот именно. – Ирочка одобрила слово. – Надо, чтобы сын не пугался своей матери. Вы ведь любите его для себя. Чтобы ВАМ было хорошо, а не ему.
Это новость.
– И мне его очень жаль, – заключила Ирочка.
Новость номер два. Олег, оказывается, одинок и не понят в своем доме. Но она, Ирочка, протянула ему руки. Их двое, как в вальсе. Кружат по голой планете.
– Предположим, я плохая мать. Но почему ваших родителей не было на свадьбе?
Ирочка не ответила.
Существуют ли они, эти родители? Или только в принципе? Кто она? Из каких корней? Из какого сада-огорода?
– Я не слышу, – поторопила Анна.
– А я молчу.
Человек если не хочет – может не отвечать. Он же не на суде. Даже президенты на пресс-конференции могут промолчать, если им не нравится вопрос. Если он кажется им бестактным. Но здесь не суд. И не пресс-конференция.
– Почему ты молчишь?
Вместо ответа Ирочка вытащила из-под кровати дорожную сумку, молча побросала туда свои вещи и молча ушла. Захлопнула за собой дверь.
На все это понадобилось пятнадцать минут времени. Последнее, что видела Анна, – зад Ирочки, обтянутый джинсами, похожий на две фасолины.
Олег вернулся с работы. Достал с антресолей чемодан, положил туда четыре пары обуви, видеомагнитофон, кассеты. Все остальное было на нем. На его сборы ушло двадцать пять минут. И там пятнадцать. Всего сорок.
