— А ты бы в кого хотел?
Чарльз, еще расстроенный утратой туфли, равнодушно жмет плечами:
— В собаку, наверное. — И торопливо поясняет: — В нормальную собаку, — заметив Гиги, что неизящно раскорячилась посреди газона. — Может, люди умеют превращаться в своих двойников, — говорит он после паузы, — и так получаются доппельгангеры?
— Ой, перестань, у меня башка от тебя трещит, — раздраженно отвечаю я. Иногда идеи у него до того запутанные, что думать нет сил.
— Вот ты как думаешь, пришельцы уже здесь? — не отступает он.
— Здесь? — (На древесных улицах? Да он с ума сошел!)
— На Земле. Среди нас.
Мы бы, наверное, заметили? Хотя кто его знает.
— А на вид они какие? Зеленые человечки?
— Нет, такие же, как мы.
Если ты везде чужой, это не значит, что ты взаправду представитель
Совсем стемнело, луна бледна и далека, белой монеткой подброшена в небо цвета растворимых чернил. Всей толпой высыпали звезды, шлют неразборчивые свои шифровки. Звездный свет, небесный свет. В сад выходит Дебби, спрашивает, чего это мы торчим в темноте, и Чарльз отвечает:
— Под звездами загораем.
Чем скорее он словит попутку на родную планету, тем лучше, честное слово.
Долго-долго лежу в постели, не могу заснуть, хотя устала до смерти. Если Чарльз прав, вышло бы весьма занимательно. Вдруг мы и в самом деле появились не здесь, а далеко-далеко и сами не знаем? Может, на нашей родной планете дела обстоят получше — там же параллельная вселенная. Параллельная планета.
Я жду, когда косым дождем по стеклу зашуршит гравий. Первая звезда — ответ, моя греза — ей завет, пусть звезда не скажет «нет» — Малькольм Любет взбирается по девичьему винограду, что постепенно удушает «Арден», залезает в окно моей спальни, и наши тела растворяются друг в друге. («Растворяются?» — недоумевает Кармен. Она у нас скорее за зверя о двух спинах.)
Кошки зарезали сон,[25] стены сотрясаются от рыка их моторов —
— Где Чарльз? — осведомляется Гордон на лестнице. — По-моему, он исчез. — Произнесено оживленно, что не вполне сообразуется с серьезностью заявления.
— Где Чарльз? — кричит мне Дебби из столовой — она пылесосит шторы, присобачив к «гуверу» патрубок (и смахивая на муравьеда).
На дворе девять вечера, нормальные люди развалились перед телевизорами. В том числе Винни — умостившись в кресле, она во всю глотку оскорбляет Хью Грина.[27]
— Там кто-то за дверью, — сообщает она, когда я сажусь рядом.
Наклоняется, негодующе тычет кочергой в огонь. Наверное, воображает, как втыкает кочергу мистеру Рису в голову. Мистер Рис пошел блудить, и Винни, которой взбрело, будто у нее с мистером Рисом некое «взаимопонимание», до крайности раздосадована. Упомянутое взаимопонимание, говоря точнее, недопонимание проистекает из случайного комплимента, отпущенного мистером Рисом, — дескать, из Винни «вышла бы кому-нибудь прекрасная жена». Вполне вероятно, он имел в виду невесту чудовища Франкенштейна, но уж явно не себя.
— Там кто-то за дверью, — раздраженно повторяет невеста Франкенштейна.
— Я никого не слышала.
— Это не значит, что там никого нет.
Я неохотно отправляюсь в исследовательскую экспедицию. Из-за двери и впрямь доносятся странные шорохи, и, когда я открываю дверь, оптимистичный скулеж привлекает мое внимание к крупной псине, сфинксом возлежащей на пороге. Поймав мой взгляд, псина подскакивает и исполняет традиционный собачий номер — башка обворожительно склонена набок, лапа приветственно протянута.
Крупная уродливая псина, шерсть — как песок на запущенном пляже. Родословная неясна — местами терьер, древними намеками волкодав, но больше всего похож на вымахавшего Бродягу из «Леди и Бродяги».[28] Ни ошейника, ни бирки. Квинтэссенция всего собачьего. Пес как он есть.
Он раскачивает тяжеленной лапищей, желая во что бы то ни стало представиться, и я наклоняюсь, пожимаю лапу и заглядываю в шоколадные глаза. Что-то в них такое читается… и эти лапы неуклюжие… и крупные уши… и дурацкая прическа…
— Чарльз? — для пробы шепчу я, а пес вздергивает вислое ухо и радостно стучит хвостом.
Будь я сестрой получше, я бы, вероятно, села плести рубаху из крапивы, потом набросила бы на него, сняла заклятие, чтоб он вновь стал человеком. А так я даю ему кошачьего корма. Благодарность его огромна до абсурда.
— Глянь, — говорю я Гордону, когда тот спускается в кухню.
— Ты не видела Дебс? — спрашивает он, почесывая в затылке, — вылитый Стэн Лорел.[29]
— Нет, но ты глянь — собачка, бедная потеряшка, бездомная, голодная, одинокая собачка. Можно мы ее оставим?
И Гордон, у которого такой вид, будто он заигрался в «Кто я?» из «Домашних забав», невнятно бурчит:
— Мм, если хочешь.
Разумеется, я понимаю, что Пес на самом деле никакой не заколдованный Чарльз, и к тому же Чарльз возвращается оттуда, куда уходил, и они с Гордоном пьют солодовое молоко. Одновременно обнаружив, как этот оккупант дожирает в кухне остатки ужина, ни Винни, ни Дебби с Гордоном не разговаривают. Псина, как выясняется, ест все, даже стряпню Дебби.
С прибытием солнечных дней и Пса блошиная популяция «Ардена» готовится к завоеванию планеты, не говоря уж о том, что грозит стереть с ее лица Дебби.
— Прямо кишмя кишат, — смеется миссис Бакстер, когда одна блоха прыгает с Пса на ее красивую белую скатерть.
— Много суеты из ничего, — говорит Винни, умело поймав блоху и с крошечным взрывным «чпок!» ногтями раздавив гагатовое тельце-бусину (я воображаю, что это голова Ричарда Примула).
Микроскопическая жизнь в «Ардене» положительно бурлит — блохи, пыль, крошечные дрозофилы. А мир незримый, разумеется, перенаселеннее зримого.
— Витамины! — говорит Винни. — Да кому они нужны?
— Всем? — бормочу я.
— Молекулы! — говорит Чарльз. — Да кто про них понимает?
— Ученые? — подсказываю я. (Они незримы, но это не значит, что не важны.)
Винни такая тощая и, вероятно, холоднокровная, что кусать ее — любой блохе дороже. А вот Дебби, пухлая, теплокровная и тонкокожая, — блошиный пир пиров, праздник, который всегда с тобой.
Дебби винит Кошек (тут кроется мюзикл), вечный предмет раздоров между непримиримыми хозяйками «Ардена».
(
