Человеческий крокет

была безупречна — Чарльзу она напоминала мягкий творог, который готовила Вдова, только без мускатных веснушек, как у него самого.

— Посмотри на себя, шлюха, — прошипела Вдова, и Изобел поджала пальцы на ногах и принялась быстро-быстро поедать овсянку.

— Что тут такое? — спросил Гордон, входя в столовую.

Рубашка у Гордона (накрахмаленная Вдовой) и свежевыбритое лицо были так свежи, так чисты, что все устыдились и за столом наступило перемирие.

Гордон вдруг подхватил Изобел со стула — она и ложку не успела положить — и подбросил так высоко, что казалось, она вовсе не приземлится.

— Осторожнее — ты ее на абажур подвесишь, — попеняла ему Вдова.

Появилась Винни, в поход на работу экипированная шляпой и сумочкой.

— Описается же, — предупредила она.

И не подумаешь, что у нее есть свой дом, вслух сказала Элайза, вечно здесь торчит.

Гордон водрузил Изобел на стул и сказал Вдове:

— Если б в этом доме изредка веселились — вот был бы ужас, правда? — а та ответила:

— Оставь, пожалуйста, этот тон, Гордон.

Винни тоже не упустила шанса вклиниться.

— Веселье, Гордон, — усмехнулась она, — рубашки тебе не постирает.

— Что это вообще значит, Винни? — Гордон резко развернулся к ней, а она села за стол и налила себе чая, поскольку ответа не придумала.

Ой, голубчик, проворковала Элайза, подошла к Гордону, прижалась к нему всем атласно-кружевным телом, и Винни пришлось рукой закрыть Чарльзу глаза. Руки Элайзы скользнули Гордону на талию, под пиджак, высвободили рубашку и майку из брюк, ладони проползли по спине до самых лопаток, и Гордон не сдержал постыдного стона. Винни и Вдова зеркалами отражали гадливость друг друга. Губы Винни надулись, как у карпа. «Шлюха», — украдкой бормотала она чайнику.

Элайза встала на цыпочки, зашептала Гордону в ухо, и кудри ее щекотали ему щеку, а голос ее был как жженый сахар: Голубчик, если мы вскорости не поселимся отдельно, я от тебя уйду. Ты понял меня?

Миссис Бакстер потеряла ребенка. («Как можно потерять ребенка?» — ужаснулся Чарльз. Легче легкого, если сильно постараться, голубчик, засмеялась Элайза.) Как-то ночью миссис Бакстер внезапно отбыла в больницу. Мистер Бакстер явился в «Арден», волоча за руку Одри, попросил Вдову за ней присмотреть. Едва ли Вдова могла отказаться, и Гордон отвел Одри наверх и уложил в постель к Изобел. Одри вела себя очень смирно, сказала только «здравствуйте» и «спокойной ночи», но тихонько похрапывала, как котенок.

Ребенок у миссис Бакстер был недоношенный, слишком рано родился и умер, так и не увидев дневного света.

— Нежизнеспособный, — сказала Вдова наутро за яйцами-пашот, а Гордон сказал:

— Тш-ш, — и указал на Одри. Та, впрочем, была занята — ловила яйцо, убегавшее с тарелки, — и ничего не заметила.

Потом, когда Одри ушла домой, Чарльз спросил, что такое нежизнеспособный, и Винни ответила:

— Мертвый, — как обычно не церемонясь. Она жевала тост, ожидая, когда ее подбросят до работы.

— Куда девают мертвых детей? — спросил Чарльз.

Винни ни капли не растерялась:

— В землю кладут.

И Вдова зацокала языком от такой прямолинейности.

— Они, естественно, отправляются на небеса, — утешила Вдова, — дети улетают на небеса и становятся ангелочками.

Чарльз вопросительно посмотрел на Элайзу. Если Элайза не подтверждала, дети не верили почти ничему.

На ремонт в детский магазин, сказала она, к досаде Винни и Вдовы.

— А если не поторопишься в школу, — прокаркала Вдова Чарльзу, — тебя тоже отнесут в детский магазин и обменяют на другую модель! — Довольная своей уловкой, Вдова победно ухмыльнулась Элайзе и отбыла из столовой.

Элайза сощурилась и закурила. В один прекрасный день, сказала она, в один прекрасный день я убью эту старую сволочь.

— Нам действительно пора жить своим домом, — рискнул Гордон.

Вдова в кухне месила тесто для воскресного пирога с плодами ее собственных «викторий» — на столе стояла огромная фарфоровая ваза красных слив. Ошалев от благоухания, по ним медленно ползла оса. Вдова скрестила руки, подперев тощую грудь, и обсыпала блузку мукой. Она спала и видела избавиться от Элайзы, но, едва доходило до дела, мысль о том, что Гордон («сыночек») уйдет из дома, оказывалась невыносима.

— Не вижу смысла, — сказала она, — у меня тут места полно, и без меня некому о тебе заботиться, и вообще этот дом однажды станет твоим. Очень скоро, — прибавила она, и голос у нее дрогнул.

Она фартуком промокнула глаза, и Гордон сказал:

— Ну полно, полно, — и обхватил ее руками.

Элайза хладно лежала в постели подле Гордона. В не ахти какой постели. Простыни в «Ардене» были жестки, как оберточная бумага. Через ледяное плечо Элайза сказала ему: Ты посмотри на нее — почему она не уедет, не поселится, с Винни, отдала бы нам дом или хоть денег с лавки? Лавка ведь твоя, она уже старуха, чего она за эту лавку цепляется? Мы бы продали, выручили бы денег, убрались бы из этой адской дыры. Добились бы чего-нибудь.

За последние месяцы Элайза ни разу не говорила Гордону столько слов подряд. Он в темноте смотрел на стену — если вглядываться очень пристально, можно различить, где начинает повторяться узор, розы на шпалере. На Сикоморной улице заухала сова.

Вдова тяжко взгромоздилась на переднее сиденье большой черной машины.

— Сегодня закрываемся рано, — сказал Гордон Чарльзу. — Я к обеду вернусь.

Винни залезла на заднее сиденье, негодуя:

— Почему я вечно сзади? Почему я всегда не ахти что?

И все уехали, чтобы снова превратиться в патентованных бакалейщиков, пррт-пррт-пррт. Чарльз махал, пока автомобиль не скрылся из виду, и потом еще чуть-чуть, потому что у Гордона был такой фокус — притвориться, будто исчез за углом, думаешь, будто его нету, а потом он она — и опять есть. В этот раз, правда, не так.

Пикник, сказала Элайза, туша сигарету на Вдовьем блюдце в цветочек, каникулы все-таки, а мы, дьявол его дери, всю неделю баклуши, бьем, выволокла старую плетеную корзину из корзинного тайника под лестницей и прибавила: На автобусе в город, встретим папу в обед, устроим ему сюрприз.

Детям на радость, они сидели на втором этаже автобуса, впереди, и смотрели, как мимо проплывают древесные улицы. Толстая ветка сикомора неожиданно треснула по стеклу, затрясла мертвой листвой, как ладонями, и Элайза сказала: Все нормально, это просто дерево, и закурила. Помахала рукой, отгоняя от них дым, скрестила ноги и застучала туфлей по полу, будто ей не сиделось. Она