подстрижены. Играть в таком саду — так себе веселье, но, как сказала бы Вдова, если б смогла заговорить, веселья им на сегодня вполне хватило.
Они упрямо играли в глубине сада, где даже ребенок с острым слухом, не говоря о детях с забитыми простуженными ушами, вряд ли услышал бы крики падающей женщины. Таково, во всяком случае, было у них алиби.
Впрочем, когда из задней двери выскочила Винни, ее крики они прекрасно расслышали.
Спустя много недель они играли в шарики, шарик закатился под вешалку, и Чарльз нашел там одинокого желтого цыпленочка — достал его и предъявил сестре. Оба не сказали ни слова. Желтый цыпленочек тоже тайны не выдал. Большое ему спасибо.
И вот так они остались на попечении Уксусной Винни, урода их рода, тетушки из преисподней — ровесницы века (сорок девять), но вовсе не современной. И близко не стояла. Раньше они о Винни особо не задумывались — главное, не попадаться ей на пути, — а теперь, когда сгинули все остальные, от нее стало некуда деться.
После смерти Вдовы Вера уволилась и уехала к сестре. Не вынесла мысли о том, что в доме будет хозяйничать Винни. Чарльз переехал в Верину комнату, а Винни с кошкой Каргой — в комнату Вдовы (лучшую спальню), вечно жаловалась, что Вдовий матрас ее убивает, а они вспоминали принцессу на горошине (хотя из Винни скорее получилась бы горошина, чем принцесса), и Чарльз обильно фантазировал о матрасах-убийцах, потому что не раз и не два они всерьез мечтали о том, чтобы Винни поглотили конский волос и тик.
Таким, как Винни, нельзя поручать детей. Дети ей не нравились, и она не любила воспитывать никого, кроме кошки — твари, которая изредка приоткрывала в Винни тайники нежности. Страшновато бывало войти в комнату и увидеть, как она стоит на четвереньках, заглядывает под диван и зовет: «Кис- кис-кис» — добрым голосом, осипшим от редкого использования.
— А все ваша мать виновата! — кипела Винни, дергая колтуны Изобел; без присмотра кудри у Изобел стали как проволока и смахивали на терновник. — Я вам что, парикмахерша? — бормотала Винни, сражаясь с щеткой «Мейсон Пирсон».
Чарльз спасался хулиганством. Дрался в школе, пинался, кусался, и его с позором отсылали домой, где Винни лупила его той же щеткой. Он носился как одержимый, все ронял, все ломал, потом застывал с идиотской ухмылкой. Ему вечно не сиделось на месте. Может, потому, что родился в дороге. Когда Винни его отчитывала, он стоял руки в боки, ржал, как робот на пружинке, —
Почти каждую ночь он писался в постель — что особенно удручало Винни, которая ежеутренне сгружала его постельное белье в медный котел, сопровождая процедуру рыданиями и ламентациями, достойными катастрофы библейских пропорций.
— Я не понимаю, что с тобой такое! — визжала она, волоча его за большое ухо вверх по лестнице.
Один аспект суррогатного материнства неустанно поражал Винни: оказывается, дети растут. Изобрети китайцы метод бинтования всего тела, Винни стала бы их первым заказчиком.
— Ты что, опять выросла? — скрежетала она всякий раз, когда Изобел предъявляла пальцы, стоптанные в слишком тесной обуви, а худые веснушчатые запястья Чарльза вылезали из манжет блейзера.
Раз уж ей достались дети, пускай они будут карликами. Хотя, разумеется, с точки зрения Винни, не бывает детей подходящей модели — разве что выросшие и уехавшие.
Ладно бы Чарльз, низкорослый, давно отставший от сверстников, но вот с Изобел были проблемы. За полгода она выросла из старой школьной формы, и Винни решительно отказалась покупать новую.
— Как грибы после дождя, — умилилась миссис Бакстер, принеся Винни сверток. — Ношеная, но в чудном состоянии, — уговаривала она.
Она и не знала, возмутилась Винни, что нуждается в благотворительности, и миссис Бакстер сказала:
— Ох-х нет-нет-нет-нет, ну какая благотворительность, просто в школе у мистера Бакстера целое море формы про запас — все считают, что это разумно… я и решила… они так быстро вырастают… и новые покупать — только деньги на ветер, и… это разумно… очень многие так считают…
И в конце концов, когда сложилось впечатление, будто Винни делает миссис Бакстер одолжение, а не наоборот, Винни приняла сверток. Нелюбезно ворча. Можно ли утонуть в море школьной формы?
Клоунская Чарльзова физиономия лыбилась из-под фуражки а-ля Билли Бантер[54] — Чарльз собрал обширную коллекцию дурацких гримас, посредством которых и общался с внешним миром, будто мир крепче его полюбит, если Чарльз сумеет одновременно скосить глаза к носу и надуть щеки. Ничего подобного, увы.
Простуда, одолевавшая Чарльза со дня смерти Вдовы, так его и не оставила — нос вечно забит желто-зелеными соплями, уши заложены чем-то похожим. Чарльз населял подводный мир слабослышащих, и, лишь когда школьная медсестра направила его в больницу, остальные узнали, до какой степени он полагался на чтение по губам, расшифровывая слова, — ушная дислексия, игра «эрудит» на слух.
— Такой-то лопоухий, — сказала Винни, она много часов проторчала в больничной приемной и была недовольна, — мог бы и научиться слышать.
Бедный Чарльз, у него на голове торчали розовые уши слоненка Дамбо, как у тезки королевских кровей.
— Уже взлетел? — полюбопытствовал Тревор Рэндалл, главный школьный задира, и Чарльз, вместо того чтобы мудро струсить и улизнуть, заехал ему в глаз, за что был избит до раскаяния мистером Бакстером.
В конце концов Чарльза прооперировали — добрый хирург проткнул ему барабанные перепонки и вытянул все желто-зеленые сопли. К сожалению, это не помогло Чарльзу научиться читать, и мистер Бакстер продолжал колотить его по рукам линейкой, чтобы Чарльз лучше разбирал слова.
Чарльз помалкивал о том, что Элайза, когда вернется, оторвет мистеру Бакстеру голову и выдерет легкие через горло. Он предвкушал потрясение мистера Бакстера. «Хлоп! Хлоп! Хлоп-п-п!» — говорила кожаная плетка мистера Бакстера (она же «камшик» на своеобразном диалекте миссис Бакстер).
Скудные воспитательские умения и навыки Винни были истощены кашлями и простудами, вирусами и инфекциями, ноющими и острыми болями, прыщами и бородавками — микробно документированной утратой родителей. Чарльза снова положили в больницу с подозрением на аппендицит, а затем выписали, не найдя объяснения его таинственным болям.
Хозяйство в «Ардене» оставляло желать много лучшего. Без Вдовы стало холодно и смурно. Винни разжигала камин в гостиной, только если температура падала в арктические глубины. («Берегись! Белый медведь!» — говорил Чарльз, в ужасе расширяя глаза цвета ржави, а Винни визжала и озиралась.
В доме они носили перчатки, а Чарльз нацеплял темно-синий шерстяной шлем (очень дурно связанный Винни), в котором походил на гоблина, — для полноты маскировки не хватало только дырок для больших заостренных ушей. Изобел надевала пуловер, связанный миссис Бакстер, со сложным узором из узлов, цепей и тросов, — наверное, таким рукоделием во сне занимаются моряки.
Дом не отапливался из соображений бережливости. Скупая Винни молилась на бережливость (хотя вовсе не умела беречь).
— Я пытаюсь держаться на плаву, — говорила она, щурила глаза (серые, как Северное море) и прибавляла: — Еще чуть-чуть — и мы в богадельне.
