мозг.
— Лопата? — рекомендую я.
— Точно, лопата!
В садовом сарае мы находим две лопаты, и Юнис составляет график земляных работ: двое копают / один отдыхает. Наши раскопки поначалу вялы, но в конце концов мы приспосабливаемся. Если перестать нервничать из-за обстоятельств (убийство), погоды (гнусная) и грязи (пакость), удивительно, как ритмично продвигается дело. Вскоре мы все в трудовом ноту и при этом трясемся от холода.
— Глубоко надо копать? — хрипит Кармен, глубоко затягиваясь сигаретой.
— Шесть футов, — отвечает Юнис, опираясь на лопату, точно профессиональная могильщица.
— Кончай, — огрызается Кармен, — тут не кладбище, а грядка миссис Бакстер. Нам его только спрятать.
Шесть футов мы бы копали целую вечность. А так мы вполне довольны нашей неглубокой ямкой.
Возвращаемся в дом за мистером Бакстером. В доме все по-прежнему. Одри с младенцем уснули, а миссис Бакстер сидит на диване с ножом на коленях.
— Нора пить чай, — непринужденно сообщает она, увидев нас. — Надо же, как время летит.
Мы не отвечаем и тащим мистера Бакстера наружу через французское окно. Кармен, на том или ином жизненном этапе, очевидно, наблюдавшая гробовщиков в деле, сочувственно улыбается новоиспеченной вдове и говорит:
— Мистеру Бакстеру уже пора, миссис Бакстер.
Мы с Юнис смущенно переглядываемся — боимся, что миссис Бакстер сейчас вскочит с дивана, поймет, что происходит, но она только улыбается:
— Ну что же, тогда идите.
Бодрый ужас и кошмар.
Мы выволакиваем безжизненное тело мистера Бакстера и тащим под дождем по садовой дорожке. Наконец, невоздержно ворча, пинаясь и матерясь, скатываем его в могилу.
Юнис освещает его фонариком. Два часа назад он смотрелся мертвее.
— Надо лицо ему прикрыть, — торопливо говорю я, когда Кармен снова берется за лопату.
Бегу в дом, хватаю в кухне горсть праздничных бумажных салфеток, бегом возвращаюсь по дорожке, встаю на колени возле ямы и салфетками прикрываю ему лицо.
— Осторожно, — говорит Кармен — боится, как бы я не рухнула на мистера Бакстера.
Забросать его землей — дело нехитрое, а вот убрать землю, которая осталась, — тяжкий труд, и мы неуклюже ковыляем с тачками увесистой мокрой грязи в дальний конец сада, где и сваливаем ее темным песчаным замком.
В дом прибредаем в таком виде, будто пробурили шахту к антиподам и обратно, грязные, промокшие до костей и от потрясения онемевшие. Разуваемся на заднем крыльце и стоим под фонарем, в ужасе переглядываясь.
Миссис Бакстер тем временем в кухне заваривает чай и раскладывает рождественский пирог и сладкие пирожки по тарелкам с праздничными ткаными салфеточками и бумажными салфетками, которые подрабатывают теперь могильным саваном.
Она подносом выпихивает нас в гостиную, ставит его на кофейный столик и широко улыбается:
— Ну давайте, давайте берите. — (У меня екает сердце.) — И ты, Изобел, садись поешь! — подгоняет она, вручает мне бумажную салфетку, и от этой красно-зеленой гаммы сама я белею.
С каждой минутой скула, куда заехал мне мистер Бакстер, болит все сильнее.
Вся гостиная в крови — ручейки на стенах, на диване, на ковре макабрическим силуэтом застыла громадная лужа.
— Надо тут прибраться, — говорит мне Кармен.
— Батюшки мои, — говорит миссис Бакстер, тоже услышав, — придется полотеров вызывать. — (Запах крови — соль и ржа — пропитал самый воздух.) — Возьми песочное, — не отстает миссис Бакстер. — Сама пекла.
Одри ворочается, сонно открывает глаза и, узрев младенца, сияет своей чудесной улыбкой. Этих двоих теперь не разлучить и ломом.
Юнис вздыхает, выходит из комнаты, возвращается с ведром горячей воды и бутылкой «Стардропс».
— Пошли, — говорит она мне довольно злобно, но я уже отчалила за крайние пределы усталости.
Все кости болят, и, не будь гостиная так окровавлена, я бы свернулась калачиком и заснула на диване с миссис Бакстер.
— Приятно, когда в доме столько молодежи, — задорно сообщает миссис Бакстер. — Папочка обрадуется, когда вернется, — он так дружен с молодыми людьми.
Это заявление не в кассу по стольким параметрам, что я забываю о грязи, о крови и ужасе и оседаю на диван, обхватив голову руками.
— Да не беспокойся, — говорит миссис Бакстер Юнис — та на коленях отскребает ковер, и лицо у нее не поддается описанию. — Может, сыграем во что-нибудь? — оживленно предлагает миссис Бакстер. — Может, в «Ревеневые шарады» или «Горячую картошку»? «Мамочка, приходи домой» — приятная спокойная игра. «Человеческий крокет» — просто замечательная, но для него, конечно, народу надо побольше, — опечаливается она. (Так сколько же народу для него нужно?)
Я вскакиваю, выбегаю в кухню, и меня тошнит в раковину. Задняя дверь нараспашку, в нее плюется дождь. Облепленные грязью туфли стоят на крыльце аккуратным рядком, сувенирами утраченной нашей невинности. Я не могу вернуться в эту адскую гостиную. Перешагиваю туфли, выхожу в темный неспокойный сад и отправляюсь домой.
На руках кровь — как ни три ногти, она не оттирается. Лежу в ванне, пока вода совсем не остывает, потом заворачиваюсь в полотенце и влажно шлепаю к себе в спальню. Ложусь в постель и сплю как убитая.
Снится мне летний сад миссис Бакстер. Снится огненно-красная фасоль на палочном каркасе, снятся кабачки, укрывшиеся под широкими листьями, и перистые маковки моркови. Аккуратный ряд капустных голов-барабанов, похожих на гигантские горошины, и грядка цветной капусты, чьи крупные творожные головы вылезают из лиственных капюшонов. Одна цветная капуста какая-то не такая. У меня на глазах она постепенно превращается в голову мистера Бакстера — он выглядывает из бурой земли и злобствует, орет на меня, обзывает дрянью. Затем плечами расталкивает бурую землю, выбирается возле грядки латука и шагает по дорожке. Плоть у мистера Бакстера сгнила, а походка дерганая, как у зомби. Хочу бежать, разворачиваюсь, но бегу на месте, будто застряла в мультике. Кричу, но голос беззвучен, как в глубинах космоса.
В ночнушке спускаюсь в кухню и завариваю себе какао. Гордон сидит в кресле Винни у остывшего камина и укачивает младенца. Как это младенец сам сюда добрался?
— Капризничает она сегодня, — улыбается мне Гордон.
— Как младенец сюда попал? — спрашиваю я.
— Да кто его знает? — неопределенно улыбается он.
Дебби проводит инвентаризацию в кухонном посудном шкафу и надзирает за синим фарфором, как тюремщик. На столе остов недоеденной индюшки. Рождественский обед. Я дергаю Дебби за локоть:
— Какой сегодня день?
— Рождество, а ты что думала?
— Я долго спала?
— Что ты говоришь такое? — Она на четверть дюйма передвигает соусник.
— Я, к примеру, ела рождественский обед?
— К примеру? — хмурится Дебби. — Ну, рождественский обед ты точно ела. Так себе пример.
