только она заперла дверцу и повернулась с ключами в руке, чтобы сесть в кабину, в круг света перед свинарником выкатилось кресло Отто. Что ж, отлично: похоже, можно было начинать новое представление - те же и Отто! И впрямь, едва затормозив перед самым фургоном, старик начал лихорадочно отстукивать:
'Кто там? Куда ты? Что случилось?'
Инге потянулась свободной рукой к отцу, чтобы приласкать и утешить, - по правде говоря, он был ей сейчас совершенно некстати, но бросить его в одиночестве посреди двора тоже было невозможно. Перебирая пальцами жидкие седые пряди отцовских волос, Инге думала только о том, как бы поскорее увезти из замка фургон с опасным грузом. Нельзя было больше медлить, надо было срочно уезжать, а для этого нужно было забрать у Ури ружье. Не слишком надеясь на разумную реакцию, Инге все же обернулась к Ури, который по-прежнему неподвижно стоял за ее спиной, опираясь на ружье, - чтобы не упасть, что ли? - и вкрадчиво сказала:
- Может, ты отдашь мне это ружье, Ури?
К ее удивлению при звуке ее голоса Ури встряхнулся, как собака после дождя, мгновенно вышел из оцепенения и послушно направился к ней, протягивая ей ружье. Она стиснула в ладони согретый его пальцами приклад и попросила, отлично сознавая, что Отто и Ури совершенно несовместимы:
- Ури, сделай одолжение: пока я смотаюсь в деревню, отвези Отто к себе, помой его и покорми.
Отто, конечно, поднял несогласный трезвон, в котором возражения против Ури перемежались вопросом 'зачем ружье?'. Пленники в фургоне восприняли этот трезвон как сигнал к бунту и начали колотить каблуками в стенки, громко требуя, чтобы их или выпустили или поскорей увезли. Инге поняла, что они больше не потерпят никаких проволочек, и не решилась дальше испытывать их терпение. Она быстро откатила кресло отца в сторону, вскочила в кабину и, крикнув Ури: 'Скорей открой ворота!', стала выводить фургон со двора. В последнюю минуту она притормозила на мостике через ров, распахнула дверцу кабины и свистнула Ральфу, - вовремя сообразив, что надо взять пса с собой, если она не хочет, чтобы ее оскорбленные пассажиры растерзали ее в клочья, как только она выпустит их из фургона.
Благодаря ее сообразительности операция по освобождению пленников прошла безо всяких осложнений: Инге остановила фургон возле 'Губертуса', в сопровождении Ральфа вышла из кабины, открыла дверцы фургона и негромко предложила всем выходить. Они не заставили себя долго просить и начали поспешно прыгать вниз, лишь чуть-чуть замешкавшись в дверях из-за того, что каждый норовил локтями оттолкнуть остальных, чтобы поскорее выскочить из фургона. В результате два старика упали и, кажется, слегка разбили коленки, но тут же бодро поднялись на ноги и устремились в кабачок вслед за другими.
Дождавшись, пока за последним, самым толстым и неуклюжим, закроется дверь кабачка, Инге аккуратно вытерла рукавом приклад и ствол ружья - на всякий случай, чтобы не оставлять отпечатки пальцев, - и положила его на верхнюю ступеньку лестницы. Направляясь к фургону, она заметила, что из- за неплотно задернутых штор за нею наблюдает множество глаз, - нельзя было назвать с уверенностью тех, кто стоял там, с жадным любопытством приникая к окну, но угадать можно было с большой долей вероятности.
Перед самым въездом на мост фары фургона выхватили из тьмы печальную фигуру, примостившуюся на перилах, как птица на ветке. Инге вгляделась в смутный силуэт и узнала Клауса. Она опустила стекло и окликнула его. Клаус тут же охотно, будто только этого и ждал, соскочил с перил и заглянул в окно фургона. Даже в темноте Инге увидела, что он плачет, и плачет уже долго - все лицо его распухло от слез. Инге вспомнила сбивчивый рассказ Клауса о парашютисте, который выпрыгнул из окна самолета в ту ночь, когда она подобрала Ури, и ей вдруг показалось, что и сегодня должна быть какая-то связь между горькими слезами Клауса и безумной выходкой Ури.
- В чем дело, Клаус? - спросила она, представляя себе разъяренного Ури с ружьем, - Тебя кто- нибудь обидел?
- Я сегодня сорвал банк! - объявил Клаус, заливаясь слезами.
- Какой банк? - оторопела Инге, снова, совершенно некстати, представляя себе Ури с ружьем.
- В игровом автомате! Никто никогда еще не мог его сорвать, а я сорвал! И пусть больше не говорят, что я идиот!
- Молодец! - с облегчением вздохнула Инге. - Из-за чего же ты плачешь?
- Из-за мамки! Она забрала у меня все, - Клаус ловким движением вывернул оба кармана своей куртки, чтобы показать Инге, как там пусто, - Ни пфеннига мне не оставила! Чтоб я знал, как бросать стрелы!
- Какие еще стрелы? - Инге в который раз представила себе Ури с ружьем, однако никакие стрелы в эту картину не вписывались.
- Одна красная, другая зеленая, - пояснил Клаус, окончательно сбив ее с толку.
- Куда же ты бросил красную стрелу? - вяло спросила Инге, теряя интерес к приключениям Клауса и готовясь нажать на газ.
- Красную я бросить не успел, а зеленой я попал точно в задницу Гейнца, - похвастался Клаус. И заметив, что Инге собирается включить мотор, поспешно добавил. - Если бы не я, они бы точно стянули с Ури штаны.
Рука Инге застыла на полпути к зажиганию, а мысли заметались в ужасе - неужели, все-таки, 'они'? Она спросила хрипло, не узнавая собственный голос:
- Кто такие 'они'?
- Да все эти охотники: и городские, и наши. И Дитер-фашист с ними.
Инге вспомнила бледную голую задницу Дитера - она даже не знала, что его прозвище фашист, - нет, слава Богу, кажется, не те 'они'!
- А зачем им понадобилось снимать с Ури штаны?
- Чтобы проверить, что он - еврей. Их Гейнц подучил. А что такое еврей? - полюбопытствовал Клаус, но не стал ждать ответа, а затарахтел, как по-писанному:
- Я как увидел, что Гейнц душит Ури, так и всадил стрелу прямо ему в зад. Я сам не знаю, как у меня это вышло. Может, если бы я целился, я бы не попал. Ох, он завыл! Отпустил Ури, схватился обеими руками за зад и завопил: 'Меня застрелили!'. Ну, Ури, конечно, тут же их всех раскидал, схватил ружье и загнал их в фургон. И увез.
- Куда?
- Не знаю, я не стал смотреть. Я скорей побежал домой, пока Гейнц не догадался, что это я бросил в него стрелу. Но мамка дошлая, она все равно догадалась. И как вернулась из 'Губертуса', сразу забрала у меня все деньги. Она меня хотела побить, но я вырвался и убежал.
Клаус уже не плакал, так воодушевил его рассказ о собственных подвигах.
- А теперь иди домой, не будешь ведь ты всю ночь тут сидеть, - сказала Инге ласково и потянулась потрепать его по щеке. Но влажная от слез щека радостно дрогнула у нее под пальцами и она быстро отдернула руку, вспомнив рассказ Ури про эротические сны Клауса.
- Я туда ни за что не пойду, - упрямо покачал головой Клаус.
- Твоей мамки нет дома, она опять вернулась в 'Губертус', - сказала Инге уверенно, перебирая в памяти следившие за нею только что из-за штор кабачка любопытные глаза: одни из них точно принадлежали Марте.
- Тем более не пойду, - окончательно уперся Клаус, - Раз она пошла в 'Губертус', значит она приведет с собой домой Дитера-фашиста. А я его не переношу.
- Откуда ты знаешь, кого она приведет? - удивилась Инге.
- Она весь день шушукалась с ним, рассказывала, как души общаются через тело.
- А как они общаются? - не удержалась полюбопытствовать Инге.
Клаус глубоко вдохнул воздух и зачастил чужим голосом, напомнив Инге слова Ури про его магнитофонную память:
- '...в свечном воске смешаны душистые травы, от которых голова кружится, и когда мы долго поем, мы становимся как один человек, будто все поем одним голосом. Тогда мы все падаем на пол, как попало - кто на колени, кто ничком, и начинаем кататься по полу и друг по другу... к нам приходит озарение и мы
