— Далецкий, видимо, не совсем здоров! — говорила публика. — Его совершенно нельзя узнать!
Публика была права. Далецкий и сам не узнавал себя. Он едва дождался окончания спектакля и, переодевшись в обычное платье, прошел в сад, старательно избегая встречи с Холмской.
Жорж ужинал за одним из столов на веранде с какой-то садовой этуалью.
Этуаль в белом платье, в громадной шляпе со страусовым пером, сверкавшая фальшивыми бриллиантами, разыгрывала из себя томную даму и игриво называла Жоржа «дусей».
— Дуся, — говорила она, — не забудь написать в газетах, что я приглашена на зимний сезон примадонной в оперетку.
— О, да! — с апломбом восклицал Жорж, уверявший всех этуалей о своей близости к газетному миру.
Далецкий подошел к Жоржу и тронул его за плечо.
— А, это ты? — улыбнувшись, прокартавил Жорж. — Садись!.. Хочешь ужинать?
— Нет… — пробормотал Далецкий.
Жорж провел рукой по лбу и сделал глубокомысленную физиономию.
— Лили — тю-тю!.. — с легким присвистом сообщил он.
Далецкий отозвал его в сторону.
— Куда девалась Лили? — спросил он взволнованным голосом.
— Уехала домой! — ответил Жорж.
— Отчего?
— Я, право, не знаю. Между нею и твоей женой, очевидно, произошла какая-то сцена…
— Моей женой? — удивился Далецкий.
— Да-да! — с кислой гримасой отозвался Жорж.
— Но каким образом они могли познакомиться?..
— Лили оказала какую-то помощь твоей жене. Ольга Алексеевна упала в обморок, увидев падение акробатки…
— Ну?
— Когда Ольга Алексеевна очнулась и увидела перед собой Лили, тогда и познакомилась с ней. Она пошла к тебе за кулисы, а Лили осталась с детьми.
— Дальше?
— Что же дальше?.. Я, право, не знаю. Ольга Алексеевна вернулась от тебя, и между нею и Лили произошла какая-то сцена. О чем они говорили, я не слыхал, но видел только, как Ольга Алексеевна схватила детей и поспешно ушла из сада, а Лили, чем-то огорченная и взволнованная, опустилась на скамью… Я подошел к ней, спрашиваю: «Что с вами?» Она посмотрела на меня как-то странно и говорит: «Я хочу домой!» Я проводил ее из сада, усадил в коляску, а сам с горя пошел в буфет и, как видишь, ужинаю и пью дешевенькое вино с очаровательной девицей. Кстати, нет ли у тебя до завтра десяти рублей, а то мне нечем заплатить по счету?..
Далецкий пренебрежительно достал из кармана десять рублей и подал Жоржу.
— Мерси! Вот за это мерси!.. — воскликнул обрадованный Жорж. — Я всегда знал, что ты в высшей степени благороднейший человек и никогда не откажешься выручить товарища… По правде сказать, я был в глупейшем положении! Меня просят угостить ужином, а у меня в кармане почти пусто. Ну, думаю, была не была… Сажусь за столик, спрашиваю две порции бараньих котлет и бутылку самого дешевенького вина. Если бы не ты, пожалуй, могло бы кончиться неприятностью, а скандалиться в присутствии дам у меня мало желания!.. Мерси!.. От самого искреннего сердца мерси!.. Могу теперь заказать даже по чашке кофе и по рюмке ликера.
XXII
Далецкий молча простился с Жоржем и пошел из сада. Он не знал, что ему делать и куда направиться.
К Лили нельзя: у нее, по всему вероятию, Рогожин. При одном представлении об этом у Далецкого болезненно сжалось и заныло сердце. Ревность жгла и терзала его, когда он воображал Лили в объятиях Рогожина.
На минутку у него мелькнула мысль ехать к Лили, чтобы испытать над ней свою власть. Приехать, вызвать ее и сказать: «Лили, поедем со мной! Я согласен бросить жену и детей и жить с тобой. Но и ты брось Рогожина! Это грубое животное недостойно касаться тебя!»
Но тотчас же Далецкий вспомнил, что, по словам Жоржа, Лили неожиданно уехала из сада, огорченная и взволнованная после какой-то сцены с его женой. Что это была за сцена? Может, жена жаловалась на него, или каким-нибудь образом узнала, что он любит Лили и именно ради нее отказался ехать домой?..
А может, произошла глупая, безобразная сцена ревности, и это навсегда оттолкнуло Лили от него, и она решила больше никогда не видеться с ним, прервать с ним всякие отношения?
Далецкий злобно стиснул зубы и поглядел вокруг мутными, осоловелыми глазами.
— Прикажете, барин, довезти куда-нибудь на резвой лошадке?! — обратился к нему какой-то лихач.
Далецкий машинально сел в пролетку.
— На Николаевский вокзал! — пробормотал он, и в ту же минуту решил ехать домой и во что бы то ни стало добиться от жены объяснения, что же такое произошло у нее в саду с Лили.
Кучер дернул вожжами, и породистая лошадь помчалась крупной рысью по дрянной и зловонной мостовой.
«Солнце всходит и захо-о-о-дит»! — орали двое пьяных мастеровых, шедшие, обнявшись, по тротуару.
Поравнявшись с пролеткой, они послали вдогонку Далецкому крепкое ругательство и снова дико и неестественно завыли: «Солнце всходит и захо-о-о-дит, а в тюрьме моей темно»!
— Гуляют!.. — ухмыльнулся лихач, сдержав лошадь и полуобернувшись к седоку.
Лицо Далецкого исказила презрительная гримаса.
— Пшел!.. — свирепо крикнул он кучеру и откинулся на спинку пролетки.
Лошадь снова помчалась, и коляска на резиновых шинах запрыгала по выбоинам мостовой.
В огромном зале Николаевского вокзала на одном из диванов Далецкий увидел жену и спящих детей. Ольга Алексеевна, ехавшая на плохом извозчике, опоздала на предыдущий поезд и дожидалась следующего. Лицо ее выглядело обиженным и жалким, а глаза опухли и покраснели от слез.
Увидев мужа, она вся как-то сгорбилась и улыбнулась, тоскливо и скорбно.
— Ты ведь не хотел ехать домой, — чуть слышно произнесла она, несмело заглядывая мужу в глаза.
— Мне Жорж передал, что у тебя произошла какая-то сцена с Лили Тепловой! — начал, с трудом сдерживая волнение, Далецкий. — Я заволновался и приехал следом за тобой. Что произошло у тебя с Лили?
— Я… я не знаю никакой Лили… — вздрогнув и опустив глаза, ответила Ольга Алексеевна. — Какая-то молодая красивая женщина остановила меня, когда я уходила из сада… — Ольга Алексеевна вспыхнула, дышать ей стало тяжело. Она поспешно достала носовой платок и вытерла выступившие слезы. — И предложила мне… вернуть тебя, — через силу докончила она глухим и надорванным голосом.
— А ты за это бросила ей в лицо нелепое и гнусное оскорбление? — требовательным тоном спросил Далецкий, озираясь по сторонам, чтобы полусонные лакеи и редкие пассажиры не подслушали их разговора.
Ольга Алексеевна набрала в грудь воздуха, гордо выпрямилась и посмотрела Далецкому прямо в глаза.
— Я не способна на это! — твердо произнесла она. Далецкому стало неловко и стыдно.
На платформе прозвучал звонок.
— Второй звонок в Клин и Тверь! — прокричал в дверях дежурный вокзальный чиновник в зеленом мундире и красной фуражке.
Ольга Алексеевна разбудила детей. Полусонные мальчики протирали ручонками заспанные глаза и удивленно глядели на стоявшего перед ними отца.
— Как, и ты, папа, с нами едешь?! — радостно воскликнул Лева и потянулся к отцу.
Далецкий взял его на руки и понес мимо пыхтящего и выпускающего белый пар огромного сверкающего паровоза в вагон первого класса.
Ольга Алексеевна подхватила Нику и пошла следом за мужем.
XXIII
В вагоне первого класса, куда вошли Далецкие, никого из пассажиров не было. Свечи в фонарях слабо мигали, распространяя вокруг красноватый свет. Предупредительный кондуктор проводил их до купе и услужливо осведомился, не желают ли господа чего-нибудь заказать из еды. Далецкий отрицательно мотнул головой, но его супруга попросила чаю для детей.
Раздался третий звонок, затем свист паровоза, и поезд плавно тронулся с места.
Ника и Лева, быстро выпив чаю, улеглись рядышком на диване и снова заснули. Далецкий сел напротив жены и, отворив окно, закурил папироску.
— Митя, ты любишь эту женщину? — вдруг напрямик спросила Ольга Алексеевна, нервно теребя в руках носовой платок.
— Какую женщину? — словно не понимая в чем дело, равнодушно отозвался Далецкий.
— Да вот ту, про которую спрашивал меня… Как ее? Лили?
— Мне она нравится…
— Ты давно знаком с нею?
— Нет! К чему ты устраиваешь мне этот допрос?
— Потому что мы с ней поняли друг друга. Я сразу поняла всем своим существом, что ты любишь ее, а она тебя.
— Если поняла, тем лучше!.. Нечего меня и спрашивать!..
— А я-то?.. Я-то что же? — простонала Ольга Алексеевна и залилась слезами.
— Фу, как это глупо! Как ты невыносима со своей ревностью! — вне себя крикнул Далецкий и раздраженно заерзал на диване.
