Лакей принес на подносе устрицы и фрукты; затем ушел и тотчас же возвратился с серебряной вазой, в которой среди льда торчала бутылка шампанского.
— Больше ничего не нужно! Можете идти! — повелительно сказала ему Лили. Она быстро привыкла к ощущению исключительности и силы, которое давало обладание громадными деньгами, и любила при случае дать понять окружающим, с кем они имеют дело.
Лакей исчез, плотно притворив за собой двери. Иван Ильич подошел к столу и наполнил стакан искрящимся золотистым напитком.
— За ваше счастье!.. — воскликнул он и залпом опорожнил стакан. Затем близко подошел к Лили и несмело взял ее руку. — Я теперь понимаю, почему так сильно увлекся вами покойный брат. Я даже понимаю, что вы обязательно, против своей воли и желания, должны были погубить его… Любовь и ласки такой чарующей женщины, как вы, не всякий может перенести безнаказанно. И, зная это, все-таки вряд ли кто в состоянии пересилить мечту о счастье этой любви. Я бы, по крайней мере, не задумался ни на минуту, не остановился бы ни перед чем… За один момент вашей любви я бы пожертвовал всем, но…
— Зачем «но»? — нетерпеливо прервала Лили.
— Но я уже сказал, что не считаю себя вправе воспользоваться этим счастьем! — задохнувшись, докончил Иван Ильич и, отстранив от себя Лили, подошел к столу и дрожащей рукой снова наполнил стакан шампанским.
Лили заглянула ему в глаза и вдруг обвила руками его шею и долгим протяжным поцелуем впилась в его губы.
Она отдалась ему с готовностью, постоянно вдохновляя склонившегося над ней мужчину быть более решительным и смело брать то, что принадлежит ему по праву.
LXII
Возвратились домой поздно.
— Я люблю тебя! — говорила Лили Ивану Ильичу, приклонив голову к его груди.
Был уже третий час ночи. Они сидели в маленькой гостиной на низеньком диванчике.
Иван Ильич отказывался, ссылаясь на позднее время, ехать к Лили, но та настояла на своем и увлекла его с собой.
— Мне скучно одной! — заявила она.
Иван Ильич чувствовал себя подавленным и выбитым из колеи. Неожиданное счастье, о котором он не смел и мечтать, как будто было ему не под силу. И вместе с восторгом в его сердце закрадывалось и какое-то скорбное чувство тоски и боязни перед неведомым будущим. В то же время его неотступно угнетала назойливая мысль, что он спившийся, потерянный и больной человек.
— Я не стою такого счастья, — несвязно и чуть слышно бормотал он, не смея заглянуть Лили в глаза.
— Не смей этого говорить! — возражала Лили. — К чему самоунижение? Зачем ты думаешь, что ты хуже других людей? Это способно убить какую угодно энергию и самодеятельность. Надо уважать себя и по возможности смотреть свысока на всех других людей. Только при таких условиях возможно жить и действовать!.. И если я полюбила тебя, то, значит, ты для меня лучше кого бы то ни было. Я не только не верю, что ты опустился, спился и погряз в житейской тине, но не верю даже в то, что ты болен. Ничего этого не заметно! У спившихся и больных людей не может быть такого лица, таких глаз!.. Ты просто истомился, устал и потерял в себя веру! Мы с тобой поедем путешествовать… Мы объедем всю Европу, побываем у берегов лазурного моря Италии, посмотрим Швейцарские озера и горы, поживем в вихре парижской жизни, а потом, если захочешь, поедем в Америку!
Большие черные глаза ее сверкали лихорадочным огнем вдохновения, все лицо было озарено улыбкой, и на розовых нежных щеках от этой улыбки появлялись чарующие ямочки.
— Ну что же, говори, согласен ехать со мной? — кокетливо и шаловливо спросила она.
— Да! — смущенно произнес Иван Ильич.
Лили бросилась к нему, опустилась к нему на колени и, охватив полуобнаженными руками его шею, поцеловала в губы.
Этот поцелуй обжег и опьянил Ивана Ильича. Голова его закружилась, и в глазах все замелькало и понеслось куда-то, точно в какую-то пропасть… И удержаться, схватиться за что- либо уже не было ни сил, ни желания. А когда, наконец, головокружение прошло, то Иван Ильич не мог уже оторвать от Лили глаз.
Он пристально и неподвижно глядел ей в лицо, желая навсегда запечатлеть в своей душе ее образ.
— Да, да, — говорил он, и тихий голос его звенел и дрожал, — я теперь сам верю, что возрождение и новая жизнь для меня вполне возможны. Я не знал с детства никакой любви. Матери я не помню. Отец и брат скорее презирали меня, чем любили. Женских ласк я даже не испытал. Те неприглядные и продажные женщины, с которыми меня сводила судьба, неспособны на это уже в силу того, что любовь для них являлась позорным и жалким промыслом. Они каждую минуту сознавали это, хотя и старались во что бы то ни стало скрыть и заглушить в себе чувство унижения и боли.
— Молчи! — вскрикнула Лили. — К чему ты говоришь мне обо все этом?.. Это ужасно, но это больше не повторится с тобой!
Ушел Иван Ильич от Лили уже в шестом часу утра и, придя домой, не раздеваясь, лег в постель и почти тотчас же заснул.
LXIII
Проснулся Иван Ильич около двух часов дня, встревоженный какой-то смутной и тяжелой мыслью о покойном брате. Сердце его болезненно ныло, точно от предчувствия какой-то невидимой, но неминуемой беды.
Мрачно настроенный, он никуда не выходил весь день и, беспокойно и нервно шагая по комнате, пил рюмку за рюмкой коньяк.
Настала ночь. Опьяневший, измученный Иван Ильич сел в старое изодранное кресло у окна и замер в неподвижной позе.
Свечка, поставленная им на комоде, оплыла и догорела. Покачнувшись в растопленном стеарине, остаток фитиля вздрогнул несколько раз синеватым пламенем и потух. Непроницаемая мгла заволокла всю комнату.
Маятник дешевеньких стенных часов мерно, не спеша, отбивал удар за ударом, и каждый удар его отзывался в сердце и висках подавленного и порабощенного наступившей мглой Ивана Ильича.
В углу за кроватью послышался слабый шорох.
«Мышь…» — в тоскливом забытьи подумал Иван Ильич.
— Так… Так… — как будто подтверждал это предположение маятник часов.
Мышь тревожно и суетливо прошмыгнула по комнате и скрылась.
И вдруг Иван Ильич всем своим существом почувствовал, что он в комнате не один. Что в непроницаемой мгле, помимо его, притаился еще кто-то и так же, как и он, чего-то ждет, к чему-то прислушивается.
Иван Ильич хотел было поднять руки, чтобы отстранить от себя эту надвигавшуюся опасность, — и не мог. И руки и ноги были точно парализованы.
Непроницаемая мгла, наполнившая комнату, заколебалась, поплыла во все стороны, сделалась реже и прозрачнее и стала походить на летние сумерки звездной ночи. И в этих сумерках в смутных, неясных очертаниях выросло перед Иваном Ильичом какое-то странное, согбенное существо.
Не то с ужасом, не то с простым удивлением Иван Ильич стал напряженно вглядываться в очертания призрака, стараясь что-то припомнить. «Да это же покойный брат!» — вдруг сообразил он. И совершенно спокойно и нисколько уже не удивляясь появлению призрака, произнес вслух:
— Ну да, конечно, он!..
И согбенная фигура брата выделилась отчетливо, ясно, как изображение на экране, отброшенное волшебным фонарем!
Покойный Рогожин был одет в обыкновенное платье, которое носил и при жизни. Но это платье висело на нем, как на вешалке. Лицо его было неподвижно, за исключением бледных, посиневших губ, которые медленно и глухо произносили какие-то слова. Странное впечатление производили ноги, обутые в туфли, которые бывают только на покойниках, и длинные- длинные руки, повисшие, как плети.
— Что тебе нужно? — спросил Иван Ильич, почувствовав вдруг леденящий холод в груди и спине.
— Оставь Лили! — сухим, деревянным голосом ответил призрак.
Иван Ильич заглянул в ввалившиеся глаза покойного брата.
— Да, да!.. — пробормотал он. — Конечно, я должен оставить ее, потому что она была твоей любовницей!..
И в то же время ему показалось необыкновенно ужасным и невероятным, чтобы этот, стоявший перед ним мертвец с трупными пятнами на лице, так мало напоминавший покойного брата, мог когда-нибудь сжимать в своих страшных объятиях такую стройную, такую красивую Лили.
И дрожа, обливаясь холодным потом, Иван Ильич… проснулся.
Было раннее утро. Комната наполнялась бледно-лиловыми отблесками рассвета.
«Что это? — тревожно думал Иван Ильич. — Нелепый кошмар или таинственное, сверхъестественное предупреждение со стороны покойного брата?»
Он не мог решить. А на сердце и в душе было тоскливо и тяжело.
Около часу дня приехала Лили и, войдя в номер, порывисто бросилась к Ивану Ильичу. Розовый шелковый с кружевами зонтик упал из ее рук на грязный пол, но Лили не обратила на это ни малейшего внимания.
— Хороший, дорогой мой! — шептала она, жадно и нетерпеливо покрывая поцелуями бледное осунувшееся лицо Ивана Ильича.
— Постой! — тихо, с какой-то болезненной гримасой сказал Иван Ильич, пробуя освободиться от объятий и поцелуев Лили. — Мне нужно сказать тебе кое-что… Я видел необычайно странный сон. Мне приснился покойный брат Павел и требовал, чтобы я навсегда отказался от тебя. Мы… мы должны расстаться, потому что иначе… — Иван Ильич не докончил фразы и замолчал.
Лили в ужасе посмотрела на него и отшатнулась назад.
После нескольких секунд томительного молчания Иван Ильич снова заговорил глухим, подавленным голосом:
— Мы должны расстаться и никогда не видеть друг друга, потому что иначе покойный брат не даст мне покоя.
— Ты поддался болезненному кошмару и под влиянием его отталкиваешь меня?! — в ужасе воскликнула Лили.
Иван Ильич покачал головой и вдруг закрыл глаза.
— Нет, ты ошибаешься! — тихо и спокойно возразил он. — Это не кошмар! В мире есть много непостижимого, и я верю, что покойный брат Павел на самом деле являлся ко мне, и я… я обязан исполнить его волю… Я умоляю тебя, расстанемся навсегда! Брось меня и постарайся забыть! — Иван Ильич поник головой и замолчал.
Лили, опустившись на стул близ кривоногого ломберного стола, чуть слышно зарыдала.
