— Ну вот… Ну что это такое?.. Да плевать на все эти миллионы!.. Вы думаете, что я завидую вам?.. Пожалуйста, не думайте этого!.. Мне даже никогда и в голову не приходило сделаться наследником этих миллионов. Да и что бы стал я делать с ними? Ведь я почти совсем спившийся, никуда негодный человек!..
Лили молчала, вздрагивая от сдержанных рыданий.
— Ну, перестаньте же! — продолжал Иван Ильич, все более и более волнуясь. — Ну если вы так хотите, если это доставляет вам удовольствие, то я согласен получать от вас по две тысячи рублей!.. Мне все равно, только перестаньте плакать!
Лили подняла голову и устремила на Ивана Ильича заплаканные глаза.
И вдруг улыбка озарила ее лицо. Эта улыбка была последствием радостного, восторженного чувства симпатии и признательности к человеку, который так наивно и странно пытался ее утешить. Лили доверчиво и смело смотрела сквозь слезы в бледное, задумчивое лицо Ивана Ильича.
Затем взяла его за руки и посадила рядом с собой.
— Какой вы!.. — начала она еще дрожавшим от слез голосом и, задохнувшись, смолкла.
— Какой? — чуть слышно спросил Иван Ильич.
— Хороший, славный!.. — мечтательно ответила Лили.
— Мне никогда в жизни никто еще не говорил этого! — пробормотал Иван Ильич и повел плечами, точно озяб, и с какой-то жалкой, виноватой улыбкой посмотрел на Лили.
Глаза обоих встретились, и оба замерли, застыли в неподвижных позах, как будто желая проникнуть взглядами в душу друг друга, и узнать, и понять, что там творится.
Первым опустил глаза Иван Ильич, испуганный и смущенный. Потом поднялся с места, пошатнулся и уронил свою шляпу.
Лили поспешно подняла ее и задержала в руке, как бы раздумывая, отдать или не отдать. В черных глубоких глазах ее сверкнул какой-то задорный огонек.
С улицы слабо доносился шум дребезжавших пролеток. Где-то за стеной тихо и размеренно отбивали часы:
— Так… Так…
Лили машинально слушала их и думала о том, что ей делать. Но радостное и в то же время беспокойное и назойливое чувство все более и более захватывало ее сердце.
— Давайте шляпу, и я того… пойду… — сказал, нервно улыбнувшись, Иван Ильич.
Лили молчала и по-прежнему напряженно слушала бой часов.
Эти старинные, громадных размеров, в старинном футляре из красного дерева с перламутровой инкрустацией часы висели в кабинете покойного Павла Ильича, расположенного рядом с гостиной; висели, может быть, уже много, много лет и видели, слушали на своем веку так много, что ничему уже не удивлялись. Им все равно!..
Если их не забывают завести, то изо дня в день, они спокойно и мерно отбивают свое: «так… так…», точно подтверждая этим, что им все равно, что бы вокруг них ни делалось. Хорошее или дурное — все равно, все так!..
— Так!.. Так!..
И Лили продолжала слушать часы, которые вдруг показались ей одушевленным существом, одаренным разумом, зрением и слухом.
— Давайте шляпу-то… — повторил Иван Ильич. Лили посмотрела на него и отдала шляпу.
— Ну, до свиданья!.. — сказала она лениво и равнодушно.
Иван Ильич молча пожал ей руку и вышел из комнаты.
Спотыкаясь в полутьме о мебель, он добрался кое-как до площадки лестницы, спустился вниз в швейцарскую и стал отыскивать пальто. И вдруг услыхал голос Лили, стоявшей на верхней площадке лестницы со свечкой в руках:
— Заходите ко мне! Я буду ждать!
LX
Поддавшись этому зову, Иван Ильич стал бывать у Лили. Они часто сидели вдвоем целыми часами и вели задушевные разговоры.
Однажды вечером Лили задумала прокатиться за город. Поехали тоже вдвоем.
На бледно-бирюзовом небе чернело клочьями грязное облако, а над ним, в виде крошечного отверстия, уходящего в неведомую бесконечную даль, искрилась звездочка. Где-то вдали, как светящиеся червяки Ивановой ночи, мерцали фонари, стоящие вдоль линии железной дороги.
Лили задумалась и поникла головой, точно стараясь разгадать тайну и этого облака, быстро менявшего свои очертания, и этой искрящейся в недоступной дали звездочки, и этих светящихся зеленоватым светом железнодорожных фонарей.
Но лошадь несла так быстро, что когда Лили снова подняла голову, то по сторонам шоссе темнели в неясных, смутных очертаниях лишь кусты и деревья.
— О чем вы думаете? — обратился к Лили Иван Ильич, слегка вздрагивая от пронизывающей сырости и прохлады весенней ночи.
— Я сама не знаю, — чуть слышно ответила Лили. — Кругом, куда ни взглянешь, все так странно и непонятно… Знаете, я до сих пор все еще мучаюсь разгадкой жизни! — сказала она уже совершенно другим тоном, полуобернувшись к Ивану Ильичу, и лицо ее стало задумчивым и грустным. — Все хочется разгадать эту мудреную, полную муки загадку!.. Вы читали когда-нибудь Гейне? Помните? «У моря полночного, моря спокойного юноша грустный сидит» и просит волны разрешить ему загадку жизни.
— «Уж много мудрило над нею голов, голов человеческих, — жалких, бессильных», — процитировал Иван Ильич и добавил:
— Я не знаю наизусть всего стихотворения, но помню, что оно кончается так: «Волны журчат в своем вечном течении, дует ветер, бегут облака; смотрят звезды, безучастно холодные, и дурак ожидает ответа»…
— Вот так же и я, дура, все ожидаю ответа!.. И знаю, что ответа никогда не будет… И не только мне, но и всем другим людям, которые будут жить после меня. И все будут мучиться и тосковать, тщетно стараясь разгадать загадку жизни. Что мы видим?.. То, что отражается в наших глазах. Этого слишком мало. Отражение мы принимаем за действительность, хотя отлично знаем, что зрение наше далеко не совершенно… Мы знаем только три измерения. А может быть, существует четвертое, пятое и шестое измерения?.. У мухи, ничтожной мухи, говорят, зрение гораздо более совершенно, чем у человека… Мы живем в какой-то полутьме и, жалкие, несчастные, бродим ощупью, пока наконец, вдоволь настрадавшись и растеряв все силы, не добредем до могилы и не сделаемся достоянием червей.
— Чего ради ударились вы в философию? Сколько ни думайте, все равно ни к чему путному не придете! — с усмешкой возразил Иван Ильич.
Лили посмотрела ему в глаза и глубоко вздохнула.
— Хочется вам счастья? — спросила она нерешительно.
— Да!.. — ответил Иван Ильич.
— Ну, и мне также!.. Только я не в состоянии понять счастья, если все окружающее остается для меня загадкой и тайной…
— Слишком многого хотите!..
— Лишь того, чем когда-то дьявол, приняв вид змея, соблазнил наших прародителей. Помните? «Вы будете как боги и познаете все»…
— Дьявол жестоко обманул наших прародителей. Вкусивши плод от древа познания добра и зла, они познали только страдания и муки…
Лили пожала плечами и не сказала ни слова.
Вдали мелькнул яркий, голубоватый свет электрического фонаря.
— Заедемте погреться и… и выпить! — предложила Лили.
— Как хотите! — с улыбкой отозвался Иван Ильич. Кучер сдержал лошадь, и пролетка остановилась у подъезда загородного ресторана. Швейцар почтительно распахнул двери, и несколько вымуштрованных лакеев выбежали им навстречу.
— Я давно не была здесь! — весело воскликнула Лили. — Куда хотите: в общий зал или в отдельный кабинет?
— Распоряжайтесь уж вы! Я по части кутежей в загородных ресторанах новичок, — ответил Иван Ильич.
Лили звонко рассмеялась и, подхватив Ивана Ильича под руку, прошла с ними в отдельный кабинет.
— Устриц, шампанского и фруктов! — тоном знатока приказала она.
Иван Ильич нащупал в кармане свободной рукой бумажник. «Как бы, того, не оказаться несостоятельным!» — подумал он.
LXI
Из общей залы доносилось пение. Какой-то женский гортанный голос пел под аккомпанемент рояля модный цыганский романс.
Лили внимательно слушала и глаза ее задорно блестели. Когда пение смолкло, раздались аплодисменты и пьяные, несуразные крики «браво». Лили сбросила с себя пальто и шляпку и, поправив перед зеркалом волосы, подошла к Ивану Ильичу.
— Вам нравится это? — спросила она.
— Что?
— Ну, вот это цыганское пение?
— Нет!
— А я нравлюсь?
— Зачем вы спрашиваете? К чему это?
— Чтобы вызвать вас на объяснение в любви.
— Не думаю, чтобы это было вам приятно.
— Вы еще слишком плохо знаете женщин!.. Женщины всегда сентиментальны и любят выслушивать уверения и клятвы в любви…
— От кого бы ни исходили эти уверения и клятвы?
— Ну вот! Само собой, необходимо, чтобы автор их был до некоторой степени симпатичен и мог надеяться на взаимность в любви.
— А я могу надеяться на это?
Лили, прищурив глаза, осмотрела Ивана Ильича с ног до головы, и лицо ее озарилось улыбкой. Она подошла к мужчине и положила ему руки на плечи.
— Вы меня сразу увлекли и заинтересовали! — начала она, жадно впиваясь возбужденным взглядом в его бледное лицо. — Вы мне кажетесь непохожим на других, может быть, сообща с вами, я найду счастье, или… или еще глубже увязну в болотной тине!
— Последнее — вернее, — пробормотал Иван Ильич.
