— Вот вам и барьер! — сказал он и с довольной улыбкой посмотрел на других секундантов.
Те промолчали. Только один майор одобрительно промычал что-то.
— Значит, все готово! — воскликнул Жорж и, подпрыгивая по скользкому снегу, побежал пригласить Рогожина и Далецкого, ожидавших на опушке парка: — Все готово, господа, можно начинать!
Когда оба противника встали на указанные им места, все четверо секундантов осмотрели сообща пистолеты и зарядили их. Затем майор предложил секундантам ощупать обоих стрелков, чтобы быть уверенным в отсутствии под их одеждами тайных панцирей.
Когда это было сделано, все формальности оказались исчерпаны.
— Когда я скажу «раз», то вы должны сходиться и целиться! — крикнул, выпятив грудь, майор обоим стрелкам. — Первый выстрел принадлежит господину Далецкому, — продолжал он. — Стрелять должно, когда я скажу «три».
— Виноват! — вмешался барон Рауб. — Может, противники пожелают окончить дело миром? Может быть, господин Далецкий согласится принести господину Рогожину извинение за свой поступок?
Далецкий на секунду заколебался. Совсем не таким жутко обыденно страшным представлялся ему поединок. Происходящее слишком напоминало деловитое приготовление к казни. В этом решительно не было никакой романтики, никакой красоты. Просто шли методичные приготовления к убийству. И все-таки, несмотря на весь свой ужас, Далецкий смог заставить себя гордо отвергнуть последний шанс избежать страшного дела.
— Ни на какое примирение я не согласен! — сухим, сдавленным голосом отчетливо произнес он.
Наступило неловкое и тягостное молчание.
Рогожин и Далецкий сняли пальто и бросили их на снег. Затем сняли пиджаки и жилеты и, оставшись в одних рубашках, вопросительно посмотрели на секундантов.
Студент поспешно подал пистолет Рогожину, а Жорж — Далецкому.
— Р-раз!.. — громко крикнул майор. Дуэлянты подняли правые руки и, наводя друг на друга чистенькие и блестящие стволы пистолетов, пошли вперед размеренными шагами. Дойдя до барьера, они остановились и смущенно взглянули друг другу в глаза.
На одно мгновение у Рогожина мелькнула мысль: «Неужели на самом деле нужно и неизбежно то, что сейчас должно произойти?». Он видел, как вороненый ствол точно смотрит ему в лицо, и теперь уже не сомневался, что противник не даст промаха.
Было холодно и сыро, и в одних тонких полотняных рубашках эта промозглость чувствовалась почти до боли и действовала раздражающим образом.
— Два… Три! — крикнул майор и махнул рукой.
Далецкий тщательно прицелился, и те несколько секунд, пока это происходило, показались Рогожину необычайно длинными и томительными.
Грянул выстрел — и маленькое облачко белого дыма рассеялось в брезжащих сумерках утра.
Одновременно с тем, как Рогожин услыхал звук выстрела, что-то сильно, но почти без боли, ударило его в левый бок, близ самой ключицы. Павел Ильич схватился свободной рукой за этот бок и почувствовал не то шум, не то какой-то странный звон в ушах.
И прежде чем сообразить и понять, что же случилось, он упал на живот. Земля просто качнулась у него под ногами — и в следующую секунду он уже лежал в снегу.
Когда, собрав силы, Рогожин приподнял голову, то увидел, что снег возле него из прозрачного и голубого стал ярко-красным.
Майор и студент бросились было к Рогожину на помощь, но он остановил их жестом руки.
— Я… буду… стрелять!.. — медленно, хрипло, но отчетливо произнес он и, опершись в осевший и плотный снег локтем левой руки, поднял правую руку и, почти не целясь, выстрелил в Далецкого.
И тотчас же в глазах его все помутилось и поплыло. Выронив пистолет, Рогожин повалился набок всей тяжестью туловища и заскрипел зубами, сквозь которые сочилась кровавая пена. Но, падая, он успел увидеть, что по направлению к тому месту, где стоял Далецкий, поспешно бросились Жорж и барон фон Рауб с испуганными и растерянными лицами.
Больше Рогожин ничего не видел, так как силы разом его покинули и от изнеможения он должен был закрыть глаза.
Когда его подняли и понесли куда-то, он застонал от острой и мучительной боли в левом боку и потерял сознание.
Далецкий был убит наповал. Смерть певца оказалась мгновенной. Пуля попала ему в левый глаз, так что несчастный даже не успел осмыслить произошедшей с ним трагедии.
LVII
Очнулся Рогожин у себя дома в постели.
Первое, что изумило и чрезвычайно обрадовало его, — это присутствие Лили. Он тотчас же увидел ее, как только открыл глаза.
Был яркий солнечный день, и солнце золотыми пятнами скользило по всей спальне. Лили неподвижно стояла у окна и глядела на улицу, откуда слабо доносился глухой, безостановочный шум.
Рогожин хотел было сделать движение, но в левом боку резануло, точно ножом, и он заскрежетал зубами. На лбу его выступил крупными каплями пот, а руки и ноги ослабели и заныли.
Рогожин почувствовал себя беспомощным и жалким и чуть не со слезами на глазах жалобно произнес только одно слово:
— Лили…
Стройные плечи Лили дрогнули. Она повернула голову и плавно направилась к постели с радостным и как будто удивленным лицом. Подойдя вплотную к Рогожину, она нагнулась и тихо поцеловала его в запекшиеся губы.
Рогожин упорно и медленно вспоминал, что произошло перед тем, как он потерял сознание, и, наконец, вспомнил.
— Давно я лежу здесь, в постели? — спросил он, продолжая еще вспоминать и думать.
— Около двух недель, — ответила Лили.
— Я ничего не помню за все это время… Его как будто не существовало в моей жизни. — пробормотал пораженный Рогожин и закрыл глаза.
Лили молчала.
— И ты все эти дни была тут при мне? — снова спросил Рогожин.
— Д-да… — чуть слышно протянула Лили и вдруг заплакала.
Рогожин услыхал ее тихие всхлипывания и открыл глаза.
Лили смутилась и поспешно вытерла слезы рукой, как маленькая девочка. Рогожин хотел что-то сказать, но забыл.
В дверях спальни показался лакей.
— Доктор приехал! — объявил он.
В спальню вошел уже знакомый Рогожину доктор. Маленькими торопливыми шажками он приблизился к постели. Пожав Рогожину руку, доктор с доброй и немного грустной улыбкой поглядел в его открытые глаза.
— Наконец-то! — сказал он и облегченно вздохнул.
Внимательно выслушав пульс Рогожина, промыв и перевязав зажившую уже рану, доктор с усталым видом опустился на стул.
— Как спал ночь? — обратился он к Лили и с какой-то особенной нежностью остановился своими выпуклыми, подслеповатыми глазами на ее красивом личике.
— Хорошо! — ответила Лили.
— Не бредил?
— Нет.
— Великолепно!.. — с сильным ударением на слоге «леп» воскликнул доктор и, сняв очки, стал протирать стекла. — Осложнений, по всему вероятию, никаких не предвидится, — тихо заговорил он немного погодя. — Необходимы только хороший уход, полнейший покой и отсутствие каких бы то ни было волнений.
— Я сама за ним буду ухаживать и не позволю ему волноваться! — сказала Лили.
Доктор прищурил один глаз, посмотрел на свет очки и медленно надел их. Затем поднялся со стула и, простившись, уехал.
— Лили! — начал после его ухода Рогожин. — Ты знаешь что-нибудь о Далецком? Ранил я его, или нет?
— Ты его убил! — не сдержавшись, пробормотала Лили и вдруг, вся вздрогнув, опустила голову и закрыла лицо руками. — Это ужасно! — заговорила она, уже совершенно не владея собой и даже забыв, что Рогожин болен и что для него необходимо отсутствие малейших волнений. — Это ужасно!.. Утром в тот день, когда ты убил его, ко мне ворвалась Хол-мская и объявила мне об этом… Она была как безумная и все говорила мне, что я — убийца Далецкого. Я вне себя, в отчаянии и ужасе поехала вместе с ней к Далецкому. В квартире его был народ, полиция, но нас пропустили. Далецкий лежал уже окоченевший, с ужасным выражением бледного и мертвого лица. Вместо одного глаза у него была кровавая рана, а второй был неестественно расширен, будто он крайне удивлялся тому, что с ним произошло. Я дико вскрикнула и потеряла сознание.
Лили подняла опущенную голову и робко посмотрела Рогожину в глаза. Выражение его глаз поразило ее. Они были неподвижно устремлены на нее и горели странным блеском.
— Тебе жаль его?.. Ты тоскуешь о нем? — глухо спросил Павел Ильич.
Лили молчала, заметно вздрагивая всем телом и снова опустив глаза.
— Что же ты молчишь?! — нетерпеливо крикнул Рогожин надорванным голосом.
— Мне нечего отвечать… — прошептала Лили.
— Я спрашиваю, жаль тебе его? Тоскуешь ты о нем?..
— Да… Тоскую…
Рогожин застонал, заскрежетал зубами и заметался в постели.
Когда Лили бросилась к нему, то повязка с груди его оказалась уже сорванной, а из открывшейся раны обильно сочилась кровь.
— Павел!.. — умоляюще воскликнула Лили и, упав перед кроватью на колени, судорожно зарыдала.
Рогожин потерял сознание. Потом стал метаться по постели в жару и хрипло бормотал какие-то бессвязные фразы. Его могучий организм, уже как будто поборовший болезнь, вдруг неожиданно дал слабину.
Вскоре у Рогожина началось обширное заражение крови. Через неделю Павел Ильич Рогожин умер.
На общество смерть Рогожина не произвела особого впечатления. Публика все еще продолжала оплакивать убитого им певца.
Зато поразило всех то, что Лили Теплова оказалась единственной наследницей всего громадного состояния скончавшегося миллионщика.
