кочегар очень заторопились, потерли, помазали, слазили под паровоз, где главный пупок, за которым и надо следить да следить, чтобы вся его паровозная утроба, винты, трубки да разные гайки не сдвинулись с места, потому что под этим пупком, как и у человека, у него кишки и брюховина, - постучали машинист и кочегар в разных местах в паровоз, как доктор стучит в нас молоточком, узнавая наше здоровье, потом вспрыгнули в паровозное брюхо, дернул машинист за медную ручку: паровоз нехотя крикнул, пар повалил на оба бока и опять: тра-та-так-так заговорили колеса...
Так Зайчик все чувствовал, видел и слышал в полусне, ему не хотелось подымать голову, чтобы лучше все разглядеть и лучше услышать, ему хорошо было под ватной теплою рясой. У дьякона, несмотря на его худобу, было больше тепла, чем у печки, а что делалось вокруг него, он видел и так: видел, как нервно на остановках ходил высокий, как редко люди бывают высоки, чиновник в новой серой шинели, с погонами Союза Городов или Главного Интендантства... подошел высокий человек на одной остановке к паровозу вприпрыжку, почти на самом свету сунулся в тендер, что-то шепнул машинисту в самое ухо. а тот прикрыл шапкой рога и руки к нему протянул и растопырил!
Человек в интендантской шинели сунул опять сторублевку, машинист шапку приподнял и мотнул только рогами...
* * *
...Зайчик поднялся только, когда кто-то его за ногу начал долго и больно тянуть, не говоря при этом ни слова.
Раскрыл он глаза, смотрит: стоит перед ним этот высокий в серой шинели и так уперся в него, словно разглядеть никак не может, тоже спросонья...
- Вы изволите здесь, господин офицер, как очутиться? - спрашивает его высокий в серой шинели.
- Я? - Зайчик поднялся на лавке, посмотрел: рядом дьякона нет, и даже нет никакого знака, что в вагоне еще кто-нибудь был, кроме него и этого интенданта.- Я?.. Очень просто! Я в Чагодуе залез в этот вагон отоспаться и рад, что поспал и действительно очень не худо... - а вы, простите, будете кто, если посмею спросить?..
- Очень приятно... очень даже приятно... а почему вы, так сказать, очутились... в таком, можно сказать, положении?..
- Я?. - Зайчик кругом оглянулся и покраснел,- я, знаете, в отпуске, в Чагодуе с приятелем встретился...
- А?.. это... эт-то бывает!
- А вы, простите, кто изволите быть?..
- Э... мелкая сошка: интендантская крыса зауряд-чинуша Пантюхин!.. поезд, видите ли, свой разыскал... угнали его видети ли, в этот ваш Чагодуй по ошибке, как говорят... чуть, знаете ли, под суд не пошел... тоже у меня, знаете-понимаете, вышло по нетрезвому делу!..
- Скажите?!
- Такой беспорядок! такой беспорядок, господин зауряд!..
- Да... да... а не то што вы здесь со мною ...лежали?..
- Что вы: у меня свой целый вагон? Ваш вагон прицеплен совсем по ошибке, должно быть, в спехах: очень уж я распушил весь ваш Чагодуй, перепугались!.. Начальник станции на колени вставал!
- Должно быть, вы их подтянули?!
- Еще бы, такое нахальство: целый поезд с казенным и ценным казенным имуществом, в этом поезде - сукно, полотно, обмундированье!..- еще бы немного и кто-то здорово руки нагрел...
- Подлецы!..
- Еще какие и сколько!.. Впрочем, господин зауряд, вам куда?.. дальше-то вам куда надо?..
- Мне?.. на позицию!..
- Через Питер?..
- Так точно!..
- Счастливо, значит, вы попали проспаться в этот вагон!..
- Что? - Зайчик вскочил и к окошку прильнул: за окнами высоки стояло солнце, по бокам в глазах сливались рельсы в одну беспрерывную сетку, а по рельсам туда и сюда весело сновали паровозы, шипя и посвистывая изредка тонким свистком.
- Что, разве мы едем в другом направленьи?..
- Да нет, нет, в самый раз... только я сейчас вагон ваш отцеплю... он мне не нужен, потому что на кой мне чорт сдались пустые вагоны... вам придется того: или ко мне пересесть... или, ведь... я дальше... вернее всего, не поеду...
- Как не поедете, господин интендант?..
- Очень просто: мне дальше не нужно!..
- Где же мы, значит, простите, сейчас, в настоящее время?..
- В Питере, милый мой, в Питере... только изволите видеть, не на пассажирском, знаете, а на товарном...
- В Питере...
- Да... да... в Питере... вам же в Питер и нужно?..
- Да, мне в Питер и нужно... только вы-то что же это... как бы сказать?...
Видно, что после бредовой ночи Зайчик с трудом ворочал мозгами, поминутно хватаясь за лоб и глаза, как бы не веря еще чему-то или чего-то не понимая: чиновник, как чиновник, лицо серее сукна, только бельмы будто рыжие, и этот... страшенный рост!
- Вам бы немного... того... полечиться... от разных навязчивых штук... - говорит он Зайчику, заложившему руки в карманы.
- Вы думаете-е?
- Твердо уверен... Впрочем, господин зауряд, давайте-ка вылезать...
- Что... уж приехали?..
- Так точно-с: Питер!..
Зайчик встал, потянулся и сказал интенданту:
- Спасибо вам, большое спасибо!..
- Вылезайте, вылезайте, мил-друг, вылезайте... Из одного спасиба теперь шубу не шьют... Хе... Хе...
- Так говорите вы: подлецы?!
- Так точно, так точно: подлецов теперь сколько хочешь!.. Да... Да... сколько хочешь... вылезайте, мой друг, вылезайте... Желаю вам на войне, так сказать, всяких успехов... всяких успехов!..
- Благодарю вас, господин интендант...
- Побольше, так сказать, немцев убить, а самому целым остаться... Же-ла-ю... Хе... хе...
Поезд в это время сердито забормотал тормозами, зашипели на рельсах колеса, и Зайчик спрыгнул с подножки.
Туда-сюда посмотрел: большой коридор из красных токарных вагонов, запрудивших все железнодо-рожные пути, словно лед Дубну в половодье, не видно ни неба,- висит оно дымное только над прогалом между вагонов, как грязное тряпьё размешено - ни людей, ни деревьев, на сердце от этой пустыни стало у Зайчика снова темно и в глазах потемнело:
- Желаю, г. офицер, желаю... побольше немцев... немцев убить... хе... хо... нюшки... хе... хе...
Схватился Зайчик за сердце и смотрит: под вагонами опять засеменили колеса, а на приступке стоит дьякон с Николы-на-Ходче и машет ему полой, как черным крылом полуночник.
Зайчик снял фуражку и тоже ему помахал...
Зайчик пожал крепко интендантскую руку, виновато улыбнулся и пошел, немного шатаясь и протирая глаза.
Город, город!
Под тобой и земля не похожа на землю...
Убил, утрамбовал ее сатана чугунным копытом, укатал железной спиной, катаясь по ней, как катается лошадь по лугу в мыти...
Оттого выросли на ней каменные корабли, оттого она и вытянула в небо несгибающиеся ни в грозу ни в бурю красные пальца окраин - высокие, выше всяких церквей и соборов, красные фабричные трубы...
Оттого-то сложили каменные корабли свои железные паруса, красные, зеленые, серебристо-белые крыши, и они теперь, когда льет на них прозрачная осень стынь и лазурь, похожи издали на бесконечное море висящих в воздухе сложенных крыл, как складывают их перелетные птицы, чтобы опуститься на землю...
Не взмахнуть этим крыльям с земли!
Не подняться с земли этим птицам!
Оттого-то и прыгает по этой земле человек, как резиновый мяч, брошенный детской шаловливой рукой, вечно спешит он, не зная покоя, не ведает тишины, уединенья не зная даже в ночи, когда распускается синим цветком под высокой луной потаенная жизнь сновиденья, потому что закроет человек усталые очи, а камни грохочут и ночью, и улица булыжной трубой сотрясает его ненадежное ложе: потому-то и спит городской человек, грезя и бредя во сне недоделанным делом, то ли молот держа в усталых руках, то ли холодный рычаг от бездушной машины, то ли кошель с тайной, при свете дня на дне невидимой дырой...
А коль забредет сюда в улицы, изогнувшие в каком-то тайном недуге свои выложенные булыжником спины, ненароком зайдет зеленый странник какое-нибудь деревцо, так и стоит возле подъезда или где нибудь в стороне, как отрепаный нищий, покрытый уличной пылью, протянувши бессильную руку в дырявых заплатках полуомертвелых листов для подаянья, но пройдет много народа, да и не пройдут, а пробегут и проскачут, каждый по неотложному делу или безделью, пройдет много за лень мимо народу, и никто его не заметит... и копейки никто не подаст...
Разно только в глубину зеленых, в пыли потонувших очей, спрятанных где-то глубоко-глубоко В зеленых глазницах, посмотрит ему, печально понуривши голову на стоянке, извощичий конь, пока его хозяин, седока поджидая, сидит, как барин, и пролетке, на спинку сиденья откинув кудрявый мужиций пробор, и грезит оставленным домом, хозяйством, и спорит в полузабытьи со сварливым соседом из-за лишнего лаптя надельной травы... посмотрит конь в зеленые очи, голову ниже уронит и тоже заснет, вспоминая во сне неизвестно о чем-то далеком, зеленом, душистом, лежащем теперь перед глазами, как бесконечный зелено-пушистый ковер...
Думал так Зайчик, шагая с окраины в город... и спотыкался о камни.
* * *
Из улицы в улицу, по площадям и переулкам везде столько народу, столько разбросано лиц перед глазами, столько в глаза устремлено чужих и по чужому уставленных глаз, то ненавидящих без всякой причины, то испытующих: кто ты такой? - оставляющих след за собой, который висит, как паутина, то заранее любящих, только таких из тысячи встретишь разве одни.
Глаза утопают в этом роскошестве глаз.
