нам нужен! Без барина нашим мужикам будет скушно!'
- Буркан? - привстала Рысачиха.
- Да… да… Раиса Васильевна… - вскочил и Бодяга, - об чем же я вам и говорю. Оказывается, его ваши же мужики на дороге и освободили! Осподи, думаю, конец! Кончик! Нет, миловал бог. Высунулся из овчины, гляжу: целая рота! И Бурканище этот ваш… вроде как за атамана, с дубинкой! Двенашина прямо в руках! Давай, говорит, Бодяга, на водку, и дело с концом! Поезжай, говорит, с богом. Ну, я, конечно… благо на случай была… Передай, говорит, барыне, что скоро с оброком придем.
- А князь? - тихо прошептала Рысачиха.
- Палашка, полотенце!.. Никита, воды!.. - закричал Бодяга, но в это время и барыня тоже вскрикнула страшным криком и повалилась снопом.
Никита Мироныч и Палашка бросились с испуганными лицами по коридору, а Бодяга огляделся кругом тупыми глазами и в первый раз, может, в жизни склонился над барыней и по- дурацки заплакал.
Глава девятая
НЕРАЗМЕННЫЙ РУБЛЬ
Редко барину Бодяге удавалось сказать нешуточное правдивое слово, а тут, как оказалось, выложил он одну сущую правду: князя Копыту и в самом деле уходили Рысачихины мужички, которых барыня задолго еще до этого распустила по монастырям собирать милостыню в оплату оброка.
Как видно теперь, барыня малую пользу получила от этих милостынников, такие мужики, как Недотяпа, может, в сто лет один раз родятся, а тут, должно быть, сыскался все же один мозголовый, который раскумекал по-настоящему все это дело и присоветовал всей нищей братии сменить посохи на дубины… В первую же голову, видимо, как сом в вершу, князь и ввалился, зарыли они его будто бы в землю живьем, чтобы и следка с душком не осталось, а Буркан, которого князь Копыто, как известно, вез от Рысачихи на закорках кибитки, скрученного по рукам и ногам, для передачи начальству, разорвал на себе, как только рысаки на князя напали, льняные ужища и ими, перед тем как закопать, спеленал Рысачихиного жениха, как младенца.
После такой тяжелой сердечной потери, а также и после того, как разбазарили у барыни по описи фамильную мебель, драгоценные безделушки и с молотка вместе с егерями пустили весь собачий загон, не только уже из Питера женихи не наезжали, а даже соседские помещики отвадились понемногу, братья Кушаковы сочли появляться у барыни неблагоприличным, потому что у них теперь стояли ее клавесины, а Бодяга повертелся еще, должно быть, года три у барыни после смерти князя Копыты, а потом, так и не покрывшись с нею венцом, хотя блудили открыто, уехал куда-то со своей колодой получать жалованье сразу с четырех королей, но, видимо, сошло не совсем благополучно, и он назад не вернулся.
Без веселого барина еще более обстрашнело в Рысачихином доме, правда, в нем уже не разгуливал по ночам майор в бархатных туфлях, но огромные комнаты, опустевшие после распродажи, как после хорошего вора, стояли теперь угрюмые и неприютные, Палашка, то ли скрива, то ли с нераденья, не поспевала обмахивать паутину, и на майоровой половине поселились безрукие духи, тихие и безыменные, от которых докуки никакой не было, и только веяли в холодное время изо всех углов сквозняки, как неживое дыханье.
Странно и неожиданно Рысачиха изменилась к этой поре и в характере своем, и в обращенье с народом, ни девок уже не лупила по делу и по безделью, ни мужиков не запарывала на конюшне, если отпорет кого, так очень слегка для назиданья и больше вроде как в память, тут рысачки немного передохнули, и даже сыскались охотники, которые за барыню ставили свечки и по простоте и незлобивости за нее богу молились, что тот ее образумил… никто не мог по-настоящему постичь причину такой перемены, одни говорили, что Рысачиха, после того как ее милостынников, покончивших с князем, переловили и самого Буркана отправили в каторгу на вечные веки, получила от начальства внушенье, чтобы на будущее с мужиками была поосторожнее, а кто отмахивался от этих догадок, потому что и в самом деле великое, подумаешь, горе начальству, да и не такая барыня, чтобы ее испугать!
Но, должно быть, и в самом деле все же было что-то такое, Рысачиха перестала калечить мужиков едва ли без всякой причины, тем более что подобралась она с другого конца, хитро припрятавши за доброе слово и приветливую улыбку безумный умысел, которого и дьявол бы не придумал: по примеру барина Бодяги и, должно быть, по веселому его наущенью Рысачиха стала крестить у мужиков новорожденных младенцев, но все Рысачихины крестники, хотя и рождались на свет в глазах без малой тенинки, со временем по неизвестной причине становились слепцами… мужики поначалу приняли эту затею за великую барскую милость и снисхожденье, а потом, когда пришлось ребятишек раньше времени обучать слепецкому Лазарю да Пьянице, зачесали в затылках:
- Видно, и барская милость хуже напасти… и доброе слово острее ножа!
Как это так выходило, нам сейчас трудно по справедливости разобраться, может, какая зараза по Скудилищу в эти годы ходила, тем более что к чистоте и опрятке Рысачихины мужики имели мало привычки, но если поверить сказанью про Рысачиху, так и тут дело ее рук не миновало…
Будто бы Рысачиха на безымянном пальце левой руки носила золотое кольцо, которое подарил ей во время помолвки Копыто, почему она после князевой смерти по-вдовьему положенью и передела его на левую руку, в этом кольце в оправе в виде сердечка сиял лунный камень, в нем-то и была чудесная сила: при одном незаметном прикосновении на любом месте на теле вырастало дикое мертвое мясо, которое потом загнивало, причиняя человеку большие мученья, отваливаясь лохмотами… с этим кольцом барыню похоронили, потому что никто не захотел к нему прикоснуться, им же она обручилась в свое время, конечно негласно совсем от народа, с нечистым, проживавшим ни где, как в нашем Чертухине в виде того пономаря, о котором у нас разговор был вначале… к нему барыня и в самом деле часто наезжала, как думали у нас, тогда ни о чем не догадавшись, слушать удивительный звон и промеж прочим на дурную кровь ставить пиявки, должно быть, если правильно это, барыня, когда пономарь шандарахнулся с чертухинской колокольни на пасхальной неделе, только ради отвода глаз заказала по нем сорокоуст, заплативши вперед до копейки, и надо еще, коли так, полагать, что с ним-то Рысачиха и приблудила на шестом десятке красавицу дочку, на которой потом женился барин Бачурин, но тут уж начинается совсем другая исторья, и нам распространяться нечего много, потому что и смысл в ней, и событья другие… пока же что надо ко всему только добавить, что, может, ни о чем бы таком простые мужики не догадались, если бы к Рысачихиному старосте Никите Миронычу не препожаловала седьмая беда под самые окна.
Вот тут дело получилось какое…
*****
В старину совсем не считалось за диво, когда родили старухи.
Случалось это сплошь да кряду, потому что народ, должно быть, был во много раз здоровее и плодовитей…
Не удивился никто и в селе Скудилище, что у старосты к седым волосам Лукерья стряхнула поскребыша-сына, что было Никите Миронычу в немалую радость, потому что раньше родились все девки и по какой-то причине не выживали…
Однажды, как раз на седьмой день, когда роженихе, по старому обычаю, можно было уже на людей показаться и справить младенца по положенью, Никита Мироныч с утра ушел к барыне по делам, а Лукерья, благо младенец уродился тихий и неблагливый, с засученными по локоть руками хлопотала у печки, приготовляя к завтраку алялюшки… в голове у Лукерьи спокойно плыла неторопливая домашняя дума, как густой туман над болотом, на сердце лежала довольная тишина, словно по осени в убранном поле, и она совсем не заметила за хлопотней, как скрипнула петлями дверь и в избу вошел Иван Недотяпа.
Долго Недотяпа переминался возле порога, держа на весу железную клюшку, за плечами у него вздувалась сума, заметно подававшая вперед всего Недотяпу, ниже коленок пестрядинный армяк зиял широкими дырами, в которых то белело голое тело, то лоснились завитками и кольцами тяжелые вериги, на ногах топырились носами широкие чуни, перевидавшие, видно, немало дорог, и по лицу Недотяпы блуждала пытливая, неуверенная улыбка, раздавшая скулы и рот, борода клочилась, как после драки, и весь он с лица походил на икону безвестного страстотерпца, недописанную малорадивым иконописцем… Помолился Недотяпа на образ, оглядел заветренными глазами углы и тихо промолвил:
- Дома-ти!.. Хозяин-то дома, говорю, доброго ему добра?..
Лукерья вздрогнула, чуть не выронив помакушку, которой смазывала сковородки, высунулась из-за печки и, не поверя глазам, притаилась за перегородку.
'Ишь ты, - думает она, - опять святой черт приволокся! Сколько лет не видали!'
- Дома, говорю, хозяин али хозяйка?.. - погромче повторил Недотяпа, уставившись в печку.
Лукерья оглядела в щелку пристальным взглядом Недотяпу и сама себе удивилась, что нет у нее при виде такого человека обычного страха - человек как человек, и венчика на нем не видать, как в прошлый приход, должно быть, померещилось Никите Миронычу, и взгляд тусклый, без никакого сиянья, одно только, что одет больно рванисто, как и Рысачихины нищие, собираясь в оброчное богомолье, не ходят. Перекрестилась Лукерья на всякий худой случай и вышла с видом недружелюбным и строгим, как бы, чего доброго, не подумал, что его испугались.
- Ишь ты, прорвы-то на тебя нигде не найдется, - сказала она, даже не поклонившись.
- Доброго добра, Лукерья Лукичишна, - выкланялся ей Недотяпа, - к Миките Миронычу, к благодетелю…
- В сарай вышел за сеном, - соврала Лукерья, - живой минутой вернется!
- Вот и ладно-повадно… я, коли что, присяду да обогреюсь малось с дороги… - опустился Недотяпа к порогу, - февраль - кривые дороги, а ноги стали убоги, ох, как плошаю ногами, ну да, как говорится, ноги не ходят, зато крылушки носят!
- Небось опять барыне оброк свой принес? - присела и Лукерья на лавку, не отрываясь от Недотяпы.
- Как же, Лукичишна… как же, думаю на этот раз рассчитаться с барыней сполна и вчистую: ко гробу теперь пойду, в Ерусалин-град по обещанию! Ох, коли бы не этот проклятущий оброк, кажется бы, совсем не вернулся… Как она, барыня-то наша милостивица, по прошлости ничего про меня… довольна была Недотяпой?
- Уж и не говори, Недотяпа… лучше не говори… на такой грех навел ты барыню с этим оброком! Век не забудешь! - сокрушенно покачала головою Лукерья. - Тебя тут из души-то в душу мужики позорят, так клянут, так клянут: у него, говорят, святость одна в голове, а тут за эту святость отдувайся всем миром!
- Известное дело, ругают, кого за грехи черти стругают!.. У нас доброго дела совершить нельзя, всякое доброе повернется на злое, потому что святость у нас только что у аналоя… Святости в народе ничего не осталось, а если и осталось, так самая малось, - обтер Недотяпа глаза рукавом, словно его слезой даже прошибло от Лукерьиных слов, - округ народа черная сила!..
- Да ведь при чем тут мужики?.. Барыня все и разъяснила… чуть даже Мироныча не отодрала на конюшне, потому что и мой почел тебя по простоте за святого…
- Ишь! - просветлел Недотяпа.
- А барыня разъяснила: мужик, говорит, может быть чертом, а не святым! Святых мужиков даже, говорит, нет на чудотворных иконах! С той поры, с легкой ее руки, так тебя в народе святым чертом и величают!
- Осподи милостивый, - вздохнул Недотяпа.
- Барыня-то после твоего оброку, почитай, молодых и старых - всех ног порешила, чтобы больше подавали калеким… Нищий, говорит, калекий во много раз выгоднее мужика!
- Ну? - прошептал Недотяпа. - Что ты говоришь?
- Вот тебе и ну! По монастырям отправила вроде как на богомолье… милостыню ей собирать!
- Осподи! - удивленно вскинулся Недотяпа глазами.
- А они, - зашептала Лукерья, пугливо оглянувшись на окна, - не будь дурны, вместо богомолья вышли на большую дорогу и начали такое вытворять!.. Душегубы! Князя убили!
- Ну…у…у? - даже привстал Недотяпа.
