наткнулся… Одно смущение только!
Лукерья как будто только этого и ожидала: не смея сама дотронуться до денег, бросилась к голбице и дрожащими руками стала набивать монеты в две глиняных чашки; одна вышла стогом, другая вровень с краями; схватила их со стола и остановилась посередке избы, не зная, что с ними делать.
- Ты, Лукерьюшка, сунь под шесток, - улыбнулся на нее Недотяпа, -авось там тараканы не стащут! Сунь их поскорее, чтобы глаза мне не мозолили больше.
Лукерья накрыла передником чашки, поклонилась Недотяпе низким поклоном и скрылась за печку. Недотяпа уселся в переднем углу на лавку и, как бы играя серебряным целковиком в неловких руках, хитро и довольно улыбался, и улыбка эта делала его простое лицо замысловатым и страшным…
'Вот юрод, сбоку рот, - подумала про себя Лукерья, когда вышла к нему и встала у притолоки со скрещенными руками, как бы ожидая, что теперь скажет еще Недотяпа, - теперь, пожалуй, пускай себе бормочет что хочет: денежки, слава те осподи, убраны! Теперь бы Мироныча только дождаться!'
- Вот, Лукерьюшка, какое дело выходит, - начал неторопливо Недотяпа опять свой разговор, - как все в жизни у бога устроено ладно: один челэк всю жизнь от бедности да лихоты как мышь от кота кроется, а она его из мышиной норы, кажется, выдерет, без фонаря ночью найдет, а я вот… а я вот сколь годов от богачества бегаю и спасенья не нахожу! Потому сказано ибо: легче верблюду плясать по блюду, чем войти богатому в царствие! Видишь вот этот целковик?..
Лукерья вытянула голову, боясь сдвинуться с места, и жадными глазами посмотрела на монету.
- Как же не видеть, Недотяпа: хорошие деньги! - сказала она, вздохнувши.
- Да ты на него не жадись, Лукерья! Все равно я вот, скажем к примеру, тебе его дам, а… ног у него, видать, нету, а прибежит! Все равно опять ко мне прибежит.
- Прибежи…ит? - протянула удивленно Лукерья.
- Истинное слово, вернется… Уж я его, кажется, по-всячески от себя отстранял - и с корабля-то в воду по самой середке моря кидал, и в могилу с покойниками вместе закапывал, и в лесу сколько раз клал на видное место… Одневысь, как в первый оброк приходил, какое дело случилось…
Лукерья развела руки, уставившись в Недотяпу, а тот заглянул на кого-то в окошко, опять улыбнулся и продолжал:
- Да-а… Иду это я к вам с оброком мимо Чертухина, несь знаешь такое село?
- Ну как же, - всполохнулась Лукерья, - как же не знать: в эвтом селе тоже вроде как один святой проживает… Сумнительный мне человек: уж, кажется, на что нищая у нас сторона, а недели не пройдет, чтобы палочкой в окна не стукнул!
- Палочка, значит, выручалочка! - усмехнулся Недотяпа.
- Такое и прозвание дали: Михайла-с-Палочкой!
- Подают? - опять усмехнулся Недотяпа.
- А как же? Христа бога ради! Как же тут не подать! Сам не съешь, а нищему человеку за пазуху сунешь!
- Простая душа, Лукерья, у тебя, говорю, простая душа! Михайла не нищий, а все больше ищет.
- Простая душа, зато и нет ни гроша, - отвернулась Лукерья.
- Не было - будет! Подашь - не убудет! Так вот, иду это я мимо болота, а с болота как раз дороги расходятся в разное место, и в стороне так, на самом виду, такой заметливый пень… Подошел я, гляжу - на пенушке лежит медная змейка… Ну, думаю себе, змей - умная, мудрая тварь, подложу-ка я под змейку свой проклятый целковик, авось в норку к себе укатит, змееныши от скуки забавиться будут… Так и сделал… Что же ты думаешь? Не успел дойти до наших ворот, чувствую - здесь, у самого сердца!
- Скажи, сделай милость, - разинулась Лукерья на целковый.
- Должно, что какой-нибудь челэк насунулся и положил его в карман без молитвы! А ведь целкаш-то какой… только подумай: купишь чего-нибудь на три копейки, сдачу сунешь в рукав, а он уж… там… на своем месте, со сдачею вместе!
- Пошлет же бог одному человеку такую удачу! - перекрестилась Лукерья. - Оно ведь и правда, Недотяпа, привяжется счастье да удача к человеку, прилипнет к кому-нибудь одному, и ее хуже беды от него помелом не отмашешь!
- Верно… верно, Лукерья! - обрадовался Недотяпа. - Правильно, вишь, говоришь. Хуже беды! Во много раз хуже напасти! А думаю я вот теперь, благо ты печешь алялюшки… не запечь ли мне его в тесто? Денежка, она липнет к человечьему поту, пристает к труженой крови, а в божьем хлебе, я так думаю, и поту и крови довольно… Думаю так, что в тесте, с молитовкой вместе, рублик мой должен завязнуть… завязнет!..
- Что ж, - улыбнулась Лукерья, - давай запеку… У нас барыня, бывало, деньги так запекала в бытность майора, когда тот бывал именинник!
- Барыня запекала на именины, а я, Лукерьюшка, запеку-ка себе на похороны! На вот рублишко, сделай, оспода ради, алялюшку потолще да масла не пожалей на этот случай!
- Враз будет готово, - перекрестилась Лукерья.
Лукерья приняла целковик из рук Недотяпы и чуть его не уронила: показалось ей, что побег от него огонек в дрожащие руки и даже под пятки кольнуло, но, видимо, пересилила себя и только перекосилась улыбкой, а Недотяпа подошел к окошку и замотал свалявшимися колтунами:
- Слава те осподи… вот и челэка подходящего бог подает!
- Недотяпа, с пылу, с жару! - весело крикнула Лукерья из-за печки.
- Спаси те Христос, Лукерьюшка, спаси те Христос и помилуй, - бросился Недотяпа за печку, как будто боясь опоздать.
Лукерья подала Недотяпе всю сковородку, на которой вспухла румяными краями вкусная алялюшка. Недотяпа схватил ее, обдувая в ладонях, и поклонился Лукерье:
- Грехов тебе прощенье за такое угощенье! Ай да наливуха, во имя отца и сына и… духа!
Лукерья, добравшись снова до печки, сунула новую сковородку, окропивши ее помакушкой, а Недотяпа вышел с печевом в руках за печку и кому-то тихо промолвил:
- Прими Христа-оспода ради!
'Уж и чудачок этот Недотяпа, - усмехнулась Лукерья, следя, чтобы на сильном огне не подгорело, - сам себе подает! Деньги отдает, вот уж чудак! Истинное слово, что Недотяпа…'
Зашипело в печи конопляное масло, выбиваясь пузырями со сковороды из-под теста, Лукерья так и впилась глазами, улучая минуту, когда повернуть на другой бок алялюшку, и потому едва расслышала другой голос за перегородкой, который мало был похож на тяжелый хрип Недотяпы:
- С кех это пор стал ты сам подавать, Недотяпа?
- А ты, божий челэк, меньше говори да больше глазами моргай, -недовольно прохрипел Недотяпа, - знай себе палочкой-выручалочкой помахивай!
- Да я ж не в обиду, а так, спроста говорю: сам милостыню собираешь, -опять слышится голос.
- С нищей милостыни иной становится богатеем… Это мы с тобой, дураки, весь век задарма потеем! Ты-то понимай! - с задышкой хрипит Недотяпа. - Ты не гляди, что я такой калекий, не думай и не кумекай! Иди… иди себе с богом, получил милостыньку и иди с осподом!
- Спаси Христос… прощенья просим!.. Коли будешь в Чертухине, постучи… и я те подам по скудоимству!
- Ну, уж у вас в Чертухине зимой напросишься снегу… иди с богом, иди! - проскрипела жалобно дверь и слилась с Недотяпиным хрипом. - Слава те осподи, слава!
Лукерья уронила на пол пышную алялюшку и выскочила из-за печки, оглянула избу: нет никого, а Недотяпа лежит в переднем углу врастяжку, тяжело вздыхает и стукает громко лбом о половицу.
'Ай и в самом деле Михайла… как это его всегда черт в такое время подсунет, - подумала Лукерья про чертухинского Михайлу, который в эту пору был уже тоже немолодым и стрелял, как мы говорили, по всей округе за христовым куском. Лукерья не знала, как его от окон отвадить, потому что думала про Михайлу, что сам бог с неба мимо него всю совесть просыпал: до того надоедный мужичишка! - Нет… Недотяпа вот не такой… и в самом деле - святой!..'
- Недотяпа! - наклонилась она, - с кем ты тут говорил?.. Скажи, ради оспода бога.
Недотяпа поднял голову с полу и оглядел Лукерью слезящимися глазами, потом погрозился пальцем и голосом страшным и властным промолвил:
- Ну, и ладно, что не видала! Молчи… молчи!
- Молчу, - покорно прошептала Лукерья.
- Молчи, лучше будет!
Недотяпа опять приник к половице и, кажется, хотел бы насквозь ее проплакать до переклада, подергиваясь узловатыми плечами, на которых в беззвучных рыданьях позвякивали тяжелые вериги, кольцами перевиваясь по телу, долго молился Недотяпа, не подымая лица. Лукерья забыла сразу про печку и алялюшки, забыла даже про золотые, стояла возле него, только головой склонившись, и не смела стронуться с места.
*****
- Ну, Лукерьюшка, - наконец поднялся Недотяпа с коленей, - спаси те Христос за такое остеприимчество… Теперь мне можно ко гробу! Авось, думаю, теперь не догонит! Прощенья просим, Лукерья! - поклонился в пояс Недотяпа и направился к двери.
- Прощай, Недотяпа, - заплакала Лукерья, схватившись за угол передника, - бог с тобой!.. Бог с тобой, если ты нас обидел!
Недотяпа оглянулся с усмешкой на Лукерью, покачал головой и прошептал:
- Ладно коли, Лукерья… Коли чем недовольна, тогда возьму назад половину!
- Не дам… не дам, - бросилась Лукерья к печке и широко расставила руки в проходе за перегородку, - не дам… я тебя, кромешная душа, топором!… Топором!..
Недотяпа криво усмехнулся и дико проговорил:
- Коли так, прости меня, Христа ради!
И… вышел.
Лукерья долго простояла, как в столбняке, с расставленными руками, потом опамятовалась, зачастила кресты, смахнула тугую слезу и подбежала к окошкам: на селе ни души, только от метели в глазах словно саван мельтешит…
- Должно, что дунул задами… и в самом ведь деле, если встренется кому, отвалтузят!.. Дух выпустят вон! - оторвалась Лукерья от окошка и поспешно выбежала на улицу: мимо крыльца серебряной змеей вилась поземка, следы уже запорошило, а к гумнам за прозрачной сеткой февральской метели, которая путала дороги и тропки как бы в предвестии скорой весны, большими шагами, чернея в сугробах, шагал Недотяпа…
'Рази туда, к Ерусалину?' - сама себя спросила Лукерья.
Показалось ей, что у Недотяпы на лохматой непокрытой голове широко расставились в стороны черные большие рога… Потом же, когда Недотяпа подошел к гумнам поближе и в метельное небо поднялись с его головы князьки от заметенных снегом овинов, на которых лишь сверху крест-накрест переплетались черные жерди, словно и в самом деле какие рогули, - Лукерья смекнула ошибку и перекрестилась:
- Нет… нет… Недотяпа не такой человек!.. Святой!.. Святой человек Недотяпа, - вспомнила она вдруг про золотые, - истинное слово: святой!
С поля из-за овинов тут налетел резкий ветер, раздул шаром подол у Лукерьи, и в глазах у нее сразу пропали за вьюгой овины, и Недотяпа скрылся из виду; обернулась она, думая вернуться в избу, чтобы допечь алялюшки, и остолбенела: на крыльце, уставившись мутными искрасна глазами на оснеженные валенки, держался за скобку Никита Мироныч.
