— Ждите…
Я закрыл дверь. 'Знакомый голос у этого начальника!.. подумал я. — Откуда же я помню его?..' — Это озадачило меня и я стоял и раздумывал, — что делать дальше?..
— Молодой человек! Вы по какому вопросу? — спросила как-то настороженно меня девушка, выглядывая в проем стеклянной перегородки.
— Мне по личному вопросу к Липкину!
— Липкин сегодня не принимает. Приемный день у него был вчера! — скоренько сообщила девушка.
— Но я же не могу прийти вчера, мне надо сегодня! отшутился я.
— Приходите в следующую среду: с двух до пяти и начальник примет вас, — тут же подсказала девушка.
— Ну что ж! — сказал я. — Тогда мне остается идти в кэгэбэ.
— У вас что-то серьезное?.. — забеспокоилась девушка, потянулась хрупкой рукою к телефонному аппарату и подняла, продолжая озадаченно глядеть на меня, трубку, и поднесла ее к уху, все так же, не отрывая от меня глаз. — Да, да! У меня серьезное! — настойчиво и решительно подтвердил я.
А девушка уже откликнулась на голос, возникший в телефонной трубке:
— Это я, Лена, — ласково, будто подлизываясь к трубке, сказала она. — Тут молодой человек пришел… Знаете?.. Да… Но… Он по очень важному делу, говорит!.. Собирается идти в кэгэбэ, если вы его не примете сегодня!.. — И она обратилась ко мне: — Начальник спрашивает, как ваша фамилия?..
— Истина, Сергей Александрович, — подсказал я.
— Алло! — снова заговорила в трубку девушка. — Его зовут Сергей Александрович Истина… Нет, нет… Это у него фамилия такая… Истина… Ага!.. Сейчас спрошу!..
— Вы у какого следователя? — осведомилась девушка у меня.
— У Васильева, — бодро ответил я.
— Он у Васильева, — сообщила девушка в трубку. — Ага!.. Хорошо!.. Приглашу!.. Есть!.. Девушка положила трубку и предложила мне подождать немного. Сама же вызвала по селектору Васильева из его кабинета и тот, минут через пять, недоверчиво глянув на меня, прошмыгнул в кабинет начальника отделения милиции, бегло поздоровавшись со мною на ходу. А еще минут через пять девушка за стеклянной перегородкой вежливо предложила мне пройти в кабинет Липкина. Я сразу же вошел. Липкин что-то рассматривал в толстой черной папке, Васильев стоял справа у стола своего начальника и переминался с ноги на ногу, скрестив руки за спиной.
— Разрешите? — напористо, но негромко произнес я.
Липкин поднял взгляд от стола и осмотрел меня с ног до головы. Я тоже оглядел начальника. 'Боже мой!..' — воскликнул я про себя от неожиданности. Липкин улыбнулся мне, неприятно оскалившись при этом, словно передразнил меня. 'Вот это да!..' — рассердился я. А Липкин почесал о рукав свой ноздристый нос, и на рукаве осталась влажная полоска. Мне стало противно, и я перевел свой взгляд на Васильева.
— Я требую официального объяснения, — заговорил я с убедительными акцентами, — на каком основании меня незаконно преследует ваше отделение милиции?
После этих слов я подошел к столу Липкина с левой стороны и остановился как раз напротив «своего» следователя, а следователь по-прежнему продолжал угрюмо помалкивать и беспокойно переминаться с ноги на ногу.
— Сергей Александрович, — начал Липкин.
— Да! — сказал озлобленно я.
— Видите ли… мы не все можем говорить… существуют… профессиональные, в некотором роде рабочие тайны… Ну… снова противно оскалился Липкин. — Вы же образованный человек, — сказал он. — И должны понимать это!.. 'Да уж!.. раздумывал я. — Я-то все понимаю, дорогой Остап Моисеевич! Начальник отделения милиции! Вот и в штыки мы с тобой!.. Интересно, ты делаешь вид или действительно не узнаешь меня?! Может, взять и сказать тебе прямо сейчас, напрямик, что мне все известно, что ты, Остап Моисеевич, связан с Зоей Карловной, библиотекарем, общаешься с нечистой силой, Купсиком, а меня преследуешь, мешаешь мне, — запугиваешь, закрываешь мне дорогу к лучшему!.. Хотя… Нет!.. Ты, Остап Моисеевич, от меня именно этого заявления только и ждешь!.. Ловко задумано!.. Но меня теперь не проведешь просто так, ловкачи!.. Представляю себе: как только я тебе все это выложу, так ты сразу же меня и отправишь в психиатрическую… Нет уж!.. То, что я подслушал телефонный разговор Зои Карловны и твой с Купсиком, — я не докажу, а этого тебе и надо!.. Так вот почему дверь в кабинет у меня была приоткрыта, когда Зоя Карловна разговаривала, чтобы мне слышно было! И ты вел переговоры с Купсиком, опять же, чтобы я слышал!.. С ума меня хотите свести, списать, мешаю вам!.. Как же! Еще бы!.. Тьма всегда устрашает свет!.. В темной комнате даже зажженная спичка — опасность, ее тут же обступают страшные чудища теней!.. Нет уж!.. Я не настолько глуп, чтобы поддаться на твою дьявольскую авантюру, Остап Моисеевич!.. Но насторожить я тебя все-таки сейчас насторожу!.. Ты правильно заметил, Остап Моисеевич, — я образованный человек!..'
— Да, ваше отделение милиции, — заговорил я, — несет свою службу исправно!
— Стараемся! — отметил Остап Моисеевич.
— Конечно стараетесь, — подтвердил я. — Еще бы!.. Если и вы лично, начальник отделения милиции, бдительно, в свое свободное время продолжаете работать, извините, сыщиком, даже у Долланского…
— Позвольте! — будто припоминая, воскликнул Липкин, и от волнения облизал свои припухшие губы, как и там, в спортзале у Долланского. — Вы тоже ходите заниматься?! — спросил он. 'Ну… Отродье!.. И притворяться же умеет!..' — подумал я.
— Да, — торжествующе подтвердил я слова Остапа Моисеевича.
— Так… — сказал он, обращаясь ко мне, — вы принесли положенные документы? — Видимо, он продолжал вынуждать меня прийти в ярость, в раздражение. Он думал, что я сорвусь, и он все же, разведя руками в непонимании, наберет телефонным диском задуманные 03.
— Вот они, — ответил я, полез в карман и вытащил бумаги.
— Хорошо! — недовольно подытожил Липкин. — Идите сейчас, пожалуйста, с Васильевым, — и он бросил короткий, ножевой взгляд на молчаливого следователя и снова обратился ко мне и добавил, — и сдайте эти документы ему.
Васильев усиленно посмотрел мне в глаза, будто завуч на провинившегося ученика в присутствии директора школы.
— И все же, — настойчиво сказал я, — я недоволен вашими действиями и считаю их противозаконными!..
— Скоро, очень скоро все, что вы задумали, — сбудется! — сказал Липкин.
— Не понял… — озадаченно возмутился я, — что сбудется?
— Читайте последние постановления партии и правительства, — то ли съязвил, то ли неумело пошутил Остап Моисеевич. 'Ну, это уже слишком, — подумал я. — Какая тупая наглость!.. При чем тут партия, постановления и правительство?! Абсурд или очередная уловка? В дураках меня хочет выставить!'
— А вы сегодня будете у Долланского? — неожиданно даже для самого себя спросил я. Остап Моисеевич помолчал… Васильев тем временем уже вышел из кабинета. Я оказался один на один с Липкиным.
— Советую вам не уходить отсюда в таком настроении, будто о чем-то предупредил меня Липкин и состроил дружелюбную физиономию.
— А что может случиться? — поинтересовался я.
— Всякое может произойти, — ответил Остап Моисеевич и добавил: — Птицы — великолепное зрелище, не правда ли?
— Да… — вслушиваясь и анализируя, произнес я.
— Всегда хорошо, что в меру хорошо! — сказал Остап Моисеевич.
— Не понял? — насторожился я.
— Дело в том, что если птицы очень большие, то они могут и заклевать насмерть! — заключил Липкин.
— Это предупреждение? — спросил я.
— Это размышления вслух, — ответил Остап Моисеевич и снова гадко улыбнулся. Я вышел из кабинета. Поднялся к Васильеву, отдал ему документы и молчаливо покинул мрачное здание законности. На улице, сразу же напротив отделения милиции, находилась бочка с пивом на колесах. Возле нее стоял Остап Моисеевич. Он залпом сдул одуванчик пены со своей кружки и начал пить прозрачно-коричневый настой из нее, искоса провожая меня брезгливым взглядом. Я свернул за угол…
Прямо в автобусе я решил проехать свою остановку, выйти на конечной и направиться в церковь! Так я и сделал. Метрах в ста от храма за мной увязался какой-то цыганенок лет девяти-двенадцати на вид. Я шел очень быстро, а он перебирал ножками по ледяному асфальту, поскальзывался, но семенил рядом со мною и приставал:
— Дядь! Дядя!
— Отстань, — говорил я.
— Дядь! Дай двадцать копеек! — не унимался мальчуган.
Наконец я остановился, оценил своего просителя: растерзанные ботинки вместо шнурков завязаны веревкой, а там, где должны быть шнурки — торчат клочки снега; пальто нараспашку, в бахроме, а глаза — озорные и липучие! Я сунул ему в замурзанную ладонь двадцать копеек.
— Держи, — сказал я и пошел дальше.
Но мой преследователь вовсе и не подумал от меня отставать. Он снова побежал рядом.
— Дядя! Дядя! — опять повторял он.
Я продолжал идти быстро и молчал.
— Дядь! Дядя! Рвусь — Русь! Россия — Рос и я — Россия! Сэр — Эсер — СССР!.. Я остановился. Меня удивил этот необычный способ зарабатывать деньги.
— А как же будет 'Мистика'? — спросил я и покосился в улыбке на цыганенка.
— Мистка? — опешенно переспросил он.
— Нет же, — заулыбался я и повторил по слогам, мис-ти-ка. Мальчуган задумался.
— Да… — сказал я, — не знаешь!.. И я, признаться, тоже не знаю. — И я зашагал было прочь, как цыганенок окликнул меня:
— Дядь! Дядя!
Я замедлил шаги и, продолжая медленно уходить от мальчугана, обернулся в его сторону.
— Миссия — Мис и Я — Мистика! — проорал мальчуган обрадованно, помахал мне рукой и увязался за другим прохожим. 'Да… Ты прав, парень… — подумал я, — Наташа и Я, Мис и я… Мистика!.. Это близко…' Я ступил на паперть городского храма. Десятки больших и малых колоколов ловко и медно зазвонили. Священник во всем черном угрюмо подергивал веревочки вразнобой. Вся прохожая зала церкви была пронизана музыкой перезвона. Мягко и трепетно отозвалась душа… Я плавал в золотистом аромате храма среди свечечных огоньков и беззвучно молил Господа услышать меня: 'Господи, — говорил я, даже не шевеля губами, — опереди меня в негодных решениях моих и прегради путь к ним! Да созреет сердце мое, и пусть оно даст росток радости! Господи! Останови неуемную волю мою и обступи меня верой Божественной!..' Я не заметил, как уже плыл по улицам среди расступавшихся прохожих, говорливых и оборачивающихся мне вслед: я чувствовал это… И так, беззвучно, я проплавал весь день… Дома я оказался один.
Мне стало тоскливо. Негодование, вначале бесформенное, а потом осознанное и направленное, просыпалось, росло и крепло. 'Бога нет!.. — вспоминались слова, — но есть что-то вроде него!..' Негодование перерастало в ненависть и, наконец, я уже яростно метался по комнате от окна к дивану. Я озлобленно отрицал все! Я ненавидел все! Зажимая свое тело в кулак, я был готов ударить себя о стену, сбросить с пятого этажа, размозжить об пол! Я орал про себя на себя и на все на свете! Потом я достал бутылку вина и отпил его…
Вскоре моя сокрушительная жажда притупилась. Я бросил свое тело на диван, и оно обмякло, теперь уже в сладком блаженстве. Еще с утра между лопаток на позвоночнике я
