что он вообще ни на кого не смотрел такими глазами, даже в своей далекой и распущенной стране. Было и четвертое соображение, возникшее в Милочкиной головке в тот момент, когда электричка начала притормаживать у подмосковной станции. И оно поставило заключительный аккорд в так замечательно начавшемся августовском дне девяносто восьмого года. А именно: Айван этот не является по существу своей биографии настоящим сыном дяди Шуры Ванюхина, насмерть заваленного Милочкиным портвейновым ударом в висок в порядке самообороны и отстаивания чести, – точно совершенно не является, так как им не воспитывался, вместе никогда не проживал и даже никогда в глаза его не видал, а стало быть, он просто сын посторонних родителей с необычной, так по-французски красиво звучащей фамилией, вписанной на законных основаниях в юридический иностранный паспорт.
Уходя от ребят, Милочка клятвенно пообещала, подобно Максу, никоим образом не доводить пока правду до бабушки, чтобы не превращать остаток жизни Полины Ивановны в полную и окончательную для семьи Ванюхиных трагедию, – хватало с нее и других свалившихся на старую голову несчастий. Время, решили они, пройдет, а там видно будет, в какую сторону жизни наклоняться.
Дмитрий Валентинович объявился через день после Милочкиного обещания. Он позвонил сообщить, что все по делам «Мамонта» готово и для формально обставленной передачи управления в его руки нужно прибыть в корпорацию. Машину он за ним пришлет. В ответ Макс промямлил чего-то, но потом ему все же удалось донести до дяди Димы суть просьбы: он хочет для начала ознакомиться с делами корпорации, и, если можно, поподробней. Добавил при этом, что хотел бы быть не один. Таким словам Дмитрий Валентинович искренне удивился, однако серьезно все равно не отнесся: подумал, советчики нашлись у наследника, доброхоты, но это ничего, это преодолимо…
Еще больше он удивился, изумился даже и на какое-то время потерял дар речи, когда из «шестисотого» вылезли два Максима Ванюхина, отличимые друг от друга лишь по одежде и наличию очков у одного из наследников – у того, что слегка прихрамывал.
– Потом, дядя Дим, – неуверенно сказал наследник без очков, имея в виду, что удивление того ему понятно. – Куда идти-то?
Последующие три дня Айван ходил в «Мамонт» как на работу. Дяде Диме Макс сказал лишь часть правды – ту, базируясь на которой построить всю хаотическую родословную Дмитрий Валентинович вряд ли бы сумел. Макс намекнул полупрозрачно, что в семье их имеется еще один член, еще один Ванюхин, и имелся всегда, но отец при жизни считал необходимым посвящать в дела семейные не всех, исходя из одному ему лишь известных соображений. «Это все пока, дядя Дим, о’кей?»
Ванюхину в очках, удобно разместившемуся в отцовском кабинете, по его заказу подносили и вываливали кучи сведений и деловой информации: банковские сводки, свежие новости с бирж, котировки акций, размещение ГКО с данными по процентным ставкам, сравнительный анализ курсов валют, контакты с партнерами, связи и расчеты с отраслевыми министерствами, налоговые отчисления одновременно с экземпляром налогового законодательства и еще многое другое из того, что он оперативно запрашивал. Компьютер на столе у него не выключался и не выходил из режима Интернета все время, пока он изучал состояние наследных дел. Макс, пристроив брата в начальственный кабинет, слинял через полчаса и больше в «Мамонте» не появлялся.
На четвертый день утром они появились оба.
– Значит, так, – сказал Айван, обращаясь к Дмитрию Валентиновичу, – необходимо срочно избавиться от всех ГКО, всю массу рублевых активов немедленно перевести в валюту: шестьдесят процентов в долларе ю эс эй, и по двадцать – в марке энд паундс, о’кей? Кредитные линии закрыть сегодня же и набрать как можно больше долгов в рублевом исчислении – столько, сколько получится набрать. Это все.
– Это все, дядь Дим, – охотно подтвердил распоряжение Максик. – Скажите кому надо, пусть закрывают и набирают, о’кей?
Дмитрий Валентинович хотел что-то сказать в ответ, но потрясенно промолчал и вышел из кабинета. Что-то подсказывало ему, что поиграл он в эти три дня с молодыми людьми не в свою игру, а во что-то другое, и не по его правилам.
– Вовремя я тебя нашел, – со скромной гордостью сообщил брату Айван. – Еще немного – и не успели бы.
– Чего? – не понял Макс. – Чего не успели бы?
– Подтверждения получить не успели бы практического теории хаоса, – ужасно довольный собой ответил Айван и, не дожидаясь следующего вопроса, попробовал несколько пояснить свои слова: – Видишь ли, хаос, как категория, продуцируется абсолютно детерминированными системами, без участия каких-либо случайностей. Но это в математике. А в жизни это означает, что к хаосу можно прийти, опираясь на посылки, отвечающие логике здравого смысла. И в этом случае, Макс, хаос – полная противоположность порядку. – Он вопросительно взглянул на двойника, пытаясь почувствовать обратную связь, и продолжил: – Сейчас поймешь. Ну, смотри, к примеру: ты заблудился в лесу, но не ищешь правильный путь, чтобы выйти обратно, а руководствуешься необходимостью других задач – не упасть духом, остаться гордым, верить в победу разума, но не делать с этой целью ничего, что поможет выбраться из леса, а наоборот, ты продираешься сквозь торнадо и циклон, сжав зубы от ненависти к американцам, например, или к людям вообще, или к себе самому – тут возможны варианты, В результате ты попадаешь в такое… э-э-э… – он помялся, – как это… эсс по-русски.
– Жопа! – быстро подсказал Макс, радуясь, что сумел хотя бы немного помочь в родственных изысканиях.
– Да, – тоже вспомнил забытое слово Айван и согласился, – в жопа попадаешь. В такой жопа, в какой весь Совьет Юнион попадал, когда мы уезжали в восемьдесят седьмом, о’кей?
– О’кей, – и на этот раз согласился Макс с мудрым очкариком, но ни хрена из сказанного им, кроме «жопа», не понял.
Кризис, расколовший российскую экономику до основания, разразился 17 августа, и это было очередное потрясение, испытанное Дмитрием Валентиновичем. Заключалось оно, однако, не в самом факте случившегося, а в том, что все сделанное в соответствии с распоряжением очкастого наследника не только спасло «Мамонт» от верного краха, но и позволило выскочить корпорации в самые первые ряды крупнейших и устойчивых экономических единиц российской экономики.
– Аттрактор! – Айван попытался коротко объяснить ошалевшему вместе с остальными членами правления Дмитрию Валентиновичу природу происшедшего, имея в виду как корни, так и сделанные им превентивные выводы, позволившие избежать катастрофы и чувствительно подняться над конкурентами. – Аттрактор – область, которая притягивает к себе траектории динамической системы. Это же просто, смотрите: ваше правительство взвинчивает цены на ГКО. Каждый отдельный шаг может рассматриваться как спасительный, но все вместе они – катастрофа, причем не в математическом смысле. Высокие проценты умножают долги, которые оплатить сначала трудно, а потом просто невозможно. Срабатывает обратная связь, когда следствие начинает воздействовать на причину. Но связь эта не отрицательная – та всегда обеспечивает устойчивое и управляемое развитие событий, – а положительная, понимаете? Обратная наоборот! Лавина, иными словами. Она же запускает и хаотический процесс – но с аттрактором во главе. И я понял, пока сидел за этим столом, что наш аттрактор – полное обесценивание ценных бумаг. Они есть часть аттрактора и развиваются по законам хаотической динамики. А значит, неизбежно сваливаются в кризис. И сроки его в этой же динамике. Вот и все, о’кей?
Восемнадцатого августа снова приехала Милочка, предварительно убедившись, что Айван тоже будет, и привезла бутылку марочного портвейна, из запасов с Малого Власьевского. До этого она так же объявлялась всякий раз, когда ей удавалось выведать якобы ненароком, что чудной американец остается ночевать не у себя на Пироговке, а на Плющихе, у брата. Вечером она разлила массандровский напиток и уговорила Айвана испытать его на вкус. Далее все получилось у математика так, как придумала для него Милочка: первый в жизни глоток алкоголя, первое в жизни приятное состояние опьянения, первая в жизни женщина в виде Милочки же и первое в жизни ощущение из числа настоящих, к утру практически полностью обернувшееся полноценной любовью к длинноногой родственнице из загадочной Мамонтовки. Перед самым утром, пока Макс досыпал у себя в мастерской, Милочка и Айван, разместившиеся в родительской спальне на втором этаже олигарховых апартаментов, успели окончательно поклясться друг другу во взаимной преданности и вечной любви. Правда, на этот раз на плоту ей поплавать не удалось, так же как и воспарить под небеса и парить там выпущенной на волю птицей. Но было нечто, что радовало ее, по большому счету, несмотря на несостоявшийся полет.
«Есть все-таки справедливость на свете, – думала довольная Милочка. – Жалко, Шурик об этом никогда не узнает».
«Люди говорят «судьба», – думал счастливый Айван, глядя в невинные глаза своей избранницы, – и не догадываются, что это всего лишь динамическая траектория. Я же – просто ее законная часть».
В то же время интуиция подсказывала ему, что в родном Техасе эта динамика не сработала бы, не завернулась бы нужная траектория туда, где водятся длинноногие модели с упругой грудью и широко распахнутыми навстречу миру глазами. Как у его Милочки. Впрочем, на этом месте размышления обрывались очередным ее принудительным поцелуем способом взасос, с которым юному техасцу до встречи с подмосковной родственницей на практике сталкиваться не доводилось.
Утром Айван сообщил Милочке, что ни в какой американский Даллас он не вернется, потому что остается в России, с «Мамонтом» и Милочкой. Наличие и того и другого важного обстоятельства, соединенного с фактором возникновения в его жизни Максима Ванюхина, лишний раз подтверждало справедливость хаотической динамики развития систем и делало возвращение туда, откуда он приехал, совершенно невозможным. По крайней мере, в обозримом будущем. В эту же счастливую минуту Милочка решила воспользоваться счастливой секундочкой и шепнула Айвану про свой немного беременный животик. От полученной новости Айван пришел в совершеннейший восторг и мысленно вписал сообщение в соответствующий динамический файл теории хаоса, которая сомнению не подлежала и раньше, но окончательно возведена на гранитный пьедестал оказалась именно теперь. Таким образом, влюбленному математику оставалось одно лишь – определить, в какой момент сообщить родителям, тем, которые Лурье, о своем окончательном решении.
С того дня, как Марик и Ирина исповедались перед Ваней, открыв, почему чужой сын Иван Ванюхин превратился в их родного сына Айвана Лурье, нервическое напряжение внутри пироговского жилья спало, и жизнь супругов плавно стала обретать прежние устойчивые формы, приобретенные за годы счастливого супружества и родительского благоденствия. Иногда, правда, просыпаясь среди ночи по разным случайным причинам, Марик заставал рядом с собой тихо плачущую жену, и тогда он не приставал к ней с дурацкими вопросами и не пытался утешить правильными словами, а просто нежно прижимал ее к себе, обнимал как можно тесней, и так они лежали в обнимку еще долго.
Ванька большую часть времени проводил теперь в отцовском, ванюхинском, банке или какой-то там корпорации, прикипев своим математическим интересом к новорусскому деловому хаосу. На Пироговке то появлялся, то нет, оставаясь ночевать у брата на соседней с ними Плющихе. Ирка поначалу немного дергалась, не очень схватывая причину внезапной сыновьей активности, но Марик, в отличие от жены, ничего предосудительного в этой свистопляске, втягивающей младшего Лурье в циклон все новых и новых событий, не находил и Ирку, как умел, успокаивал. «Наоборот, – шутил Марик, – пусть перед новым учебным годом как следует оттянется, бифуркации свои куда надо пристроит и на деле применит, а не виртуально. А там, может, и секретарочке какой-нибудь подножку подставит, красотке банковской, а то дома все книжки да формулы бесконечные, в Далласе, в смысле, – ходит невменяемым бифуркантом в полной трансфинитной отрешенке».
Заблудовские виделись с дочерью ежедневно, регулярно наведываясь в соседний подъезд, но получалось, что каждый раз Ванечка отсутствовал. Фабриция Львовна обижалась ужасно, но ничего поделать не могла – Ванька был неуловим. После дедовых похорон словно растворился и исчез из жизни родни старшего поколения.
– Подохнуть, видно, придется, чтобы с собственным внуком повидаться, не иначе… – искренне огорчалась единственная бабушка. – Самуил ждал, ждал – не дождался, теперь наша очередь внука караулить…
Честно говоря, помочь матери и отцу в дополнительных встречах с сыном Ирина особенно и не пыталась. Боялась известного разоблачения еще и на сей счет. Ваньку они предупредили и договорились о том, где будет пролегать договорная граница, отделяющая зону существующих реалий от размытых географий экстерриториальных вод, куда допускается заплыть, – лучше, если по случайности, – покрутиться там недолго, но предпочтительней поскорее выбраться обратно, к расставленным заранее буям и маякам.
Долго думали с Мариком, что теперь делать с Ниной и ее матерью, как быть. С одной стороны, Максим в курсе всего – так они сами решили, – но полагаться на его молчание в таком деле, наверное, неправильно, подумали оба, с какой точки ни посмотри. Нину вместе с тем жалко было до невозможности. Ушло, кануло в далекое прошлое все, что стояло теперь между ними: и согласие ее тогдашнее, и собственная самоотверженная борьба с Ванькиным параличом. Никогда прежде Ирина не говорила мужу всего, что ощутила она тогда, в тот самый момент в палате на двоих, когда упросила Нину, тогда еще девочку почти, полусироту недавнюю, о втором ребенке. Уговорила ее умно и умело, запутала, другими словами, и даже не так, а просто не помогла распутать и разобраться, возрастом своим одолела, мудрой добротой и интеллигентной внешностью взяла. Да только, выходит, мудрость та расчетливой получилась, как не бывает по-настоящему, если через сердце протащить и душу. Хотя если иначе взглянуть, то и зацепиться, в общем, не за что – нет такого места вроде, где бы сцепка эта получилась никому не нужная. Ан нет, закрепилось что-то все же, подклинило и придержало в душе, в самом дальнем уголке чулана…
Одним словом, решили, что к Нине все вместе в больницу поедут, с Ванькой. А там – будь что будет, на месте посмотрят и по ходу визита решат. Ваньке сказали об этом, мучительно
