Мечтатель

В комнату? Ладно. Немного отложим сеанс экспериментального целительства. Но от самого намерения помочь неизвестному (пока) магу я не отступлюсь!

Про традиции украшения интерьера, пестуемые варрэйцами, я уже рассказал. Ту комнату, куда привели меня и кастрата, явно украшал мужчина и для мужчин. Почти против воли взгляд притягивали две прекрасно выполненные резные картины на противоположных стенах: слева, над кроватью — сцена псовой охоты в хвойном лесу, справа — показанный со спины путник, с верхней точки перевала оглядывающий лежащее впереди, в живописной долине, селение. Но всё это я как следует разглядел гораздо позже.

— Обучишь чужака языку, доложишь, — буркнул одоспешенный, закрывая за нами дверь. Я тут же показал жестами новому знакомому на кровать: ложись, мол. И он послушно лёг. Вокруг его разума по- прежнему бликовала гладкими гранями, вращаясь и меняя форму, оригинальная версия мыслезеркала, но я всё равно ощутил смешанное с опаской любопытство. Причём опаска казалась привычной, а вот любопытство — чем-то редким и драгоценным.

Я боком сел рядом с ним на кровать, положил раскрытую ладонь левой руки на середину груди лежащего и замер, погружаясь в целительный транс всё глубже. Я не задавался вопросами вроде «у исцеления себя от исцеления другого есть серьёзные отличия?», «смогу ли я помочь, не навредив?» и тому подобной ерундой. Гнев оказался хорошим подспорьем в достижении цели — даже не в борьбе против страхов и сомнений, а как профилактическое средство, стирающее предпосылки к росту этих самых страхов. Я хотел помочь — так искренне, как мало чего хотел в обеих своих жизнях. И желание это отметало прочь любую мысль о негативных последствиях.

Чем глубже проникал я в сложный ритм, которому подчинялось биение жизни в моём внезапном пациенте, тем больше мой гнев походил на холодную жгучую ярость. Если внизу при виде синяков во мне заговорило чувство справедливости, породившее ярко выраженное желание отпинать ногами до состояния нестояния того или тех, кто избил кастрата, то после детального знакомства с внутренними повреждениями… в общем, дело сводилось уже не к справедливости. И я не стану описывать омерзительные подробности.

Довольно уже того, что именно на Дозорной заимке, занимаясь исцелением телесных увечий старшего адепта разума Йени Финра, я научился ненавидеть.

Да! Я, тихий и незлобивый человек, воспитанный в колыбели довольно мягкой культуры; я, на полном серьёзе считавший, что понимание действительно ведёт к прощению, даже попадание своё воспринявший легко, как игру, — я в несколько минут расстался с остатками своих наивных иллюзий насчёт происходящего. Изменился. Даже умер, отчасти. Потому что дома, даже получая по морде буквально и фигурально, ненавидеть не умел, да и не хотел уметь.

Я убедился, что происходящее — ни разу не условность и не игра. К моему счастью, это убеждение возникло под натиском чужой, а не моей собственной боли… впрочем, для целителя с эмпатическим даром разница между чужой и своей болью исчезающее мала.

Я заставил себя запомнить, что новый мир куда грубее и жёстче моего старого мира. Не в том смысле, что на Земле никого не продают в рабство, не убивают и не калечат, нет. Но на Земле не так уж давно получили под зад отбросы истории, полагавшие, что людей можно делить на полноценных и неполноценных. А вот здесь, на обломках канувшей в прошлое Многоземельной Империи, считались вполне нормальными и уважаемыми людьми те… существа, для которых вполне нормальным, естественным, пращурами заповеданным подходом было — не видеть в иных людях людей. Не то, чтобы считать кого-то неполноценным, а — просто человеком не числить.

Фантасты, пишущие про условное и сильно идеализированное средневековье, склонны забывать, что кастовое общество — куда более глубокая жопа, чем современное демократическое. Да, у сильного в таком обществе прав куда больше, фактически права прямо пропорциональны силе. Но если кто-то думает, что землянин с хоть какими-то зачатками совести, даже нахапав силы полные карманы, с лёгкостью смирится с кастовостью, даже вскарабкавшись на самый верх… уж поверьте: мир без горячего душа стерпеть много легче, чем мир без декларации о правах человека.

В общем, если подвести итоги исцеления Йени Финра, получится, что я избавил его тело от многочисленных травм, включая застарелые недуги и шрамы, — а свою душу от избытков доверия и добронравия, замешанного на наивной вере в лучшее.

Я повзрослел, да. Или не повзрослел, а постарел?

Ведь даже после моего лечения маг как был, так и остался кастратом… его аура просто забыла, каково это — иметь органы размножения, организм изменился, подстраиваясь под жизнь в статусе увечного. И исправить это я уже не смог.

Хотя хотел. Сильно, искренне, яростно даже.

Не вышло.

— …как говорят у меня на родине: лучше умереть стоя, чем жить на коленях.

— Глупо сказано. Хотя красиво, да. Между прочим, нас…

— Подслушивают? Знаю. Но Мирг, по-моему, из нормальных. Эй, заходи уже!

Ухобой вздохнул. Бросил за спину быстрый взгляд — никого. Быстро, стараясь шуметь как можно меньше, приоткрыл дверь, просочился в комнату, затворил дверь за собой… и замер, глядя на лицо Йени Финра.

— Да, это я исправил ему нос, — сообщил на вполне сносном и беглом варрэйском Иан-па. Правда, его речь окрашивал хорошо заметный акцент, но… — И нет, я не потребую за исцеление платы. Тем более, что ответный дар старшего посвящённого вполне приемлем. Оказывается, моя копипаста работает вдвое лучше, когда источник знаний делится ими добровольно, и впятеро лучше, когда этот источник — опытный менталист. Ещё вопросы?

Охотник тряхнул головой.

— Слушай, парень, я вообще-то не пустого любопытства ради пришёл. Не знаю, кто ты и откуда, Иан-па, но зато я знаю, что могучий брат Астаний намерен применить к тебе строгий допрос. Сульхасий ему нашептал…

— Астаний? — чужак произнёс имя свистящим шёпотом, с интонацией, более подходящей для ругани, если не для чернейших богохульств. Бросил быстрый взгляд на Йени Финра, снова посмотрел на Мирга. — Следовало ожидать. Тайный омерит, как-никак.

— Что? Омерит? Но…

— Предупреждая вопросы: нет, старший посвящённый не прочёл его мысли. Душонка брата Астания надёжно защищена от такого: всё же не простой щитовик, а рыцарь. Но уважаемый Йени Финр не лишён ни слуха, ни разума и способен делать выводы на основании наблюдений… тем более, что Астаний во время некоторых, с позволения сказать, забав делается весьма откровенен.

Охотник снова тряхнул головой.

— Это всё… неожиданно, — сказал он. — Да. Но всё же… или ты не понимаешь, что такое — строгий допрос? Я…

— Спасибо за предупреждение, но я не собираюсь бежать. Куда более соблазнительна для меня перспектива остаться и провести с… братом Астанием небольшую разъяснительную беседу. Насчёт того, кто тут человек, а кто — чирей вонючий.

— Но ты же…

Саорэ Иан-па остановил Мирга одним коротким жестом и слабой улыбкой.

— Я намекну, а ты соображай. Мне без труда удаётся отвечать на не заданные вопросы, читая твои чувства и поверхностные мысли, но сигль на затылке молчит. Ведь молчит, а?

Ухобой никогда не считал себя тугодумом, но за чужаком явно не поспевал. Насчёт сигля Иан-па был совершенно прав: наколка, отслеживающая проявления стихии разума, действительно не замечала никаких манипуляций с сознанием Охотника. Но как тогда ему удаётся «читать» его?

— Я, видишь ли, не совсем маг, — пояснил чужак, вставая. — Но к делу. Давайте спустимся вниз, в главный зал заимки. И подождём… Астания с его группой поддержки. Впрочем, если не хотите присоединиться, можете остаться здесь. Я не настаиваю.

После чего саорэ Иан-па вышел в коридор, миновав машинально посторонившегося Мирга.

— Слушай… Йени?