поворот налево…
Небольшая улочка Сэндфилд-роуд, как и век назад, оказалась застроенной двухэтажными кирпичными домами с непременным крошечным садиком перед фасадом. Дом номер 76 расположен в самом ее конце. Белое здание почти совсем скрыто за нависающими деревьями, высоким забором и дублирующей его живой изгородью. Но сквозь узорчатые воротца ограды все же можно разглядеть ведущую в дом* короткую дорожку, теряющуюся в пышных розовых кустах.
Казалось, двустворчатые двери вот-вот раскроются, и выйдет низенький старик в твидовом пиджаке и жилете, которых уже давно никто не носит, не спеша, по-старинному степенно раскурит трубочку и, вероятно, улыбнется про себя, не переставая удивляться той кутерьме вокруг, которая все растет как снежный ком, и конца этому не видно. (Впрочем, до сонного Хедингтона тогда, в конце 60-х, доносились только слабые отголоски бури, что разразилась по обе стороны Атлантического океана…)
Этот мой очерк посвящен ему.
Первые читатели прочтут его скорее всего в один из месяцев 1992 года. А в самом начале года – 3 января у могилы Толкина на старом оксфордском кладбище соберутся, я уверен, толпы народу. По всему миру прокатится волна научных конференций, и выйдут десятки новых статей и книг о нем (число которых уже во много раз превысило написанное им самим). И, не сомневаюсь, переиздадут – в который раз! – собственные сочинения писателя, отчего сердца десятков миллионов его поклонников забьются сильнее; ведь сколько уже было переизданий, а потребность в этих книгах все никак не иссякает.
Короче, мир торжественно и даже, может быть, в некотором изумлении отметит столетие его рождения.
Писатель заслужил юбилейные торжества – хотя бы потому, что книги его прочно вошли в обойму любимого чтения миллионов взрослых и детей, включены в школьные хрестоматии и университетские курсы истории литературы XX века. А изумленно встречаем юбилей потому, что все это, кажется, было еще совсем недавно: триумфальный его выход на авансцену сначала английской и затем мировой литературы, почти религиозный культ, в который боготворившие его читатели превратили каждую написанную им строчку, все сметающая на своем пути лавина академического 'толкиноведения'…
А мы, его поклонники в стране, еще недавно представлявшейся ее жителям самой читающей страной в мире! Наконец-то мы примкнули к этому всемирному литературному пиршеству (как ни досадно признать, вероятно, одними из последних) – и уже юбилей? Только-только начал массовый читатель открывать для себя нового, доселе неизвестного автора – а это, оказывается, давно признанный миром классик?
Впрочем, какой он, если задуматься, 'классик'… Свое столетие писатель встречает совсем в ином качестве.
Сегодня для нас это один из самых читаемых современных авторов, чьи книги погружают читателей в самую глубь мучительных проблем повседневности! И как знать, может быть, именно на закате нервного и чреватого столькими тревогами века нам позарез нужна его мудрая и светлая сказка, в которой без труда разглядишь себя самих, свои заботы, свое время.
Сказать про судьбу книг Толкина 'удивительная', 'невероятная', 'сногсшибательная'… – подберите любой эпитет в том же духе сами! – значит, ничего не сказать. Не было еще в истории литературы книги со столь странной судьбой, как сочинение почтенного профессора из Оксфорда. Странной по многим параметрам и прежде всего по редкой солидарности в оценках двух, обычно полярных, групп читателей – массового читателя и элитарной академической критики.
Не всуе было произнесено имя Льюиса Кэрролла – вот, пожалуй, с кем Толкин может потягаться по праву! Оба почтенных оксфордских дона вроде и не подозревали, что пишут, подумать только, нечто великое; они вообще не относились серьезно к напавшему на них увлечению, однако именно оно обессмертило их имена… Видно, в самом воздухе Оксфорда было разлито что-то особенное, а может, нашептал на ухо ветер, гулявший по опушкам окрестных дубовых рощ, но так случилось, что оба, Кэрролл и Толкин, сочинили по фантастической книге (второй распространил свой замысел на гигантскую по объемам трилогию, плюс томик-пролог да посмертно вышедший еще один пролог… в то время как первый ограничился книгой- продолжением). И судьбу обеих книг также можно охарактеризовать одним и тем же словом: фантастическая.
Впрочем, лучший способ не поддаться эмоциям – это просто привести факты. И цифры.
В 1937 году Дж. Р. Р. (так сокращенно зовут сегодня Толкина во всем мире) выпустил детскую книжку 'Хоббит, или Туда и обратно'. В 1954 – 1955 годах последовало ее продолжение, сказочная трилогия 'Повелитель Колец'. Потом вышли еще четыре тоненькие книги стихов, эссе и прозаических фрагментов. И наконец, в 1977 году под редакцией сына писателя, Кристофера, выходит посмертно последняя книга, примыкающая к трилогии, – 'Сильмариллион'. Итого пять солидных томов объемом почти в две тысячи страниц плюс еще 'кое-что'.
Другие цифры. В 1965 году книги Толкина изданы массовым тиражом в США и за последующие 6 лет переизданы 40 раз и переведены на десятки языков мира. А в октябре 1988 года журнал 'Локус' сообщил о новом издании 'Хоббита' и трилогии, попутно приведя данные об общем тираже и количестве переизданий.
Эти цифры заслуживают того, чтобы подумать о них на досуге. Одно только американское издательство 'Баллантайн' с 1965 года выпустило около 100 (1) изданий трилогии тиражом, приближающимся к 20 миллионам экземпляров. Общий тираж 'Хоббита' в том же издательстве приближается уже к полутора десяткам миллионов. Плюс издания английские – монопольные права до сил пор держит и не собирается ни с кем делиться издательство 'Аллен энд Анвин', плюс 'престижные' издания в твердом переплете и роскошные, в тисненных золотом переплетах издания с цветными иллюстрациями… Общий тираж произведений Толкина на сегодняшний день составляет восьмизначное число, а вышедшая на волне успеха книга 'Сильмариллион' по скорости занятия первых строчек в списках бестселлеров (а также по времени, в течение которого она смогла там удержаться) превзошла вообще все, доселе виданное в западной книгоиздательской практике.
И последний ряд цифр. В 1960 году филолог Марджори Вейт защитила в Иллинойсском университете первую диссертацию по Толкину. После этой единственной капли – почти пятилетняя 'засуха', а потом будто плотина прорвалась: во второй половине 60-х годов только на английском языке выпущено 6 отдельных книг, посвященных Толкину, за следующее десятилетие – 29 и наконец, в 1980 – 1988 годах – еще 17.
Более полусотни отдельных книг о Толкине за неполных три десятилетия. (Можно себе представить, сколько их наберется к юбилею писателя!) Интересно, что же привлекло специалистов-филологов (и как оказалось, не только их) в 'сказочке' английского писателя?
Попробую бегло перечислить. Разумеется, я не собираюсь выписывать все полсотни названий, приведу только избранные, чтобы у читателя создалось ясное впечатление, какой это сегодня пестрый и любопытный мир – толкиниана.
Как и следовало ожидать, большинство работ – это литературоведение и критика (всех мыслимых видов и оттенков). Кроме того, это плодящиеся из года в год биографии писателя (из которых только одна была 'авторизована' самим Толкином – книга Хамфри Карпентера, на нее я уже ссылался).
На полке страстного почитателя Толкина соберется неплохая коллекция различных энциклопедий и справочников, целиком посвященных предмету обожания. Это, к примеру, роскошная – другого слова не подберешь! – иллюстрированная энциклопедия Дэвида Дэя 'Толкинский бестиарий', солидные труды Карен Уинн фонстад 'Атлас Средьземелья' и Роберта Фостера 'Путеводитель по Средьземелью'; и даже… подробнейший (с нанесенными уровнями высоты и тщательно выверенным масштабом) географический атлас 'Путешествия Фродо', профессионально составленный Барбарой Стрэйки!
Толкину посвятили свои научные работы лингвисты Джим Аллен ('Введение в эльфский и другие языки, включающее в себя правописание имен собственных, грамматику и синтаксис Третьего Века в западных областях Средьземелья. По опубликованным работам профессора Дж. Р. Р. Толкина') и Верлин Флигер ('Расщепленный свет. Логос и язык в мире Толкина'). Ученые-структуралисты – Дэвид Харви ('Песнь Средьземелья. Темы, символы и мифы Дж. Р. Р. Толкина') и Рэндел Хелмс ('Мир Толкина', 'Толкин и сильмариллы'). Религиоведы и культурологи – тут наберется с добрый десяток самых разнообразных книг: 'Миф, символ и религия в 'Повелителе Колец' Сандры Майзел, 'Искусство Толкина (английская мифология)' Джейн Ницше, 'Мифология Средьземелья' Рут Ноёль… Наконец, это антропологи – например, фундаментальная работа Карен Рокоу на такую, казалось бы, 'специальную' тему, как 'Погребальные обряды в трилогии Толкина'…
Разумеется, массовый читатель искал и находил в книгах Толкина совсем не то, что могло бы взволновать специалиста. Но какая-то опосредованная связь этих двух 'взрывов интереса' – несомненна (есть произведения, справочно-критической литературы по которым еще больше, – например, по почти легендарному головоломному 'Улиссу' Джойса, но кто слышал, чтобы подобные произведения зачислялись в любимое чтение 'масс'?)
Тем более интригующа эта связь, что вскоре к двум волнам увлечения Толкином прибавилась третья. На сей раз взрыв прогремел в американских университетских городках- кампусах.
Подумать только! Благообразный старец, всем радостям жизни предпочитавший добрую прогулку в одиночестве или же сидение часами в плетеном кресле-качалке с любимой трубкой в зубах, – и вмиг превратился в идола нового, шумного и взбалмошного поколения. А по-старому целомудренная сказка, написанная неспешно и обстоятельно, непостижимым образом заняла свое место рядом с томиками признанных кумиров этого поколения – Керуака, Гинзберга, Маркузе и Мао, став – которой по счету? – 'новой библией хиппи'.
И теперь в нью-йоркском районе богемы и молодежного бунта – Гринвич-Вилледж, на майках и жетонах его пестрого населения можно было прочитать (вместо привычного 'Занимайтесь любовью, а не войной') странные надписи типа: 'Фродо жив!' или 'Вперед, Гандальф!'
Впрочем, популярность трилогии в Америке легко объяснима, если вспомнить, что значит для 'среднестатистического' жителя этой страны сказочное чудо Диснейленда, превращенное в легенду пионерско-ковбойское прошлое, предприимчивость. Да и взращенное с малых лет чувство внутренней свободы, ради обретения которой воистину ничего не пожалеешь.
И еще одно. Толкин трепетно любит своего читателя, в его книгах начисто отсутствует элитарное высокомерие, и рассказывает он свою длинную сказку, как это делали сказители прошлого, неспешно и предельно ясно. Словесные выкрутасы – не для него, поразительной глубины он достигает теми же средствами, что (я лично глубоко убежден в этом) и большинство действительно великих писателей, – простотой. Простотой изложения, а не мысли, что не одно и то же. А массовый американский читатель любит, чтобы автор не 'умничал', а внятно, по порядку изложил, что и как.
Трудно представить, чтобы новомодный культ остался незамеченным. Потянулась сначала робкая, а затем все более напористая толпа подражателей, множились интерпретации – одна безумнее другой; и вот наконец родилось и обрело права гражданства в западном литературоведении слово 'толкиниана'.
Источник всей этой шумихи стал модой дня, и теперь кто только о нем ни писал: теологи, психиатры, фрейдисты, экзистенциалисты, глашатаи 'новых левых', либералы, консерваторы и центристы… Только одного человека, похоже, вся эта суета если и беспокоила, то самую малость – Толкина. Осознавал ли он в полной мере, что выходит из его пишущей машинки? Вряд ли. Скорее всего разгоревшиеся вокруг его сочинений страсти самого виновника происходящего вначале позабавили, а потом не на шутку озадачили.
Во всяком случае почти два десятилетия после выхода трилогии 'Повелитель Колец' писатель молчал. Баснословный успех прямо-таки за руку тянул на дальнейшую разработку счастливо найденной жилы, а Дж. Р. Р. только ухмылялся, наблюдая за растущим ажиотажем, попыхивал себе трубочкой и продолжал тихо-мирно заниматься научными изысканиями.
Он вообще в жизни мало суетился, не метался, в консерватизме своем оставаясь англичанином до мозга костей.
И самое, наверное, интригующее из тысячи и одной загадки его личности – это те самые восемьдесят лет жизни, которые могли бы послужить ключом к разгадке литературного феномена по имени Толкин, но… не стали. Жизнь как жизнь, начало еще 'побаловало' биографов драматическими событиями, а затем решительно ничего экстраординарного.
Почти полвека – однообразное чередование социальных ролей: ученый, преподаватель, муж, отец.
Ничего, конечно, особенного, если не считать пяти книг, невесть откуда вынырнувших на поверхность этой на удивление бедной деталями биографии…
Жизнь и книги
Кажется, первые же записи в этой биографии опровергают только что сказанное про 'бедность деталями'. Ибо родился будущий писатель в месте, не сказать чтобы обычном, наоборот – экзотическом: в Африке!
