еще крайне слабой, пример успешной расправы соседних лютичей с иноземным и ненавистным духовенством был более, чем заразительным. Польские феодалы должны были каждую минуту ожидать взрыва антифеодального языческого движения, подобного тому, которое действительно произошло в Польше спустя полвека и подавление которого потребовало тогда напряжения всех сил польских феодалов и иностранной помощи.
Короче говоря, в 983 г. повторилась, но только в еще более опасных для польских крупных землевладельцев масштабах, включая и угрозу лютическо-датской коалиции 17, ситуация середины 60-х годов X в., обусловившая в то время союз и тесное военное сотрудничество Древнепольского государства с Германской империей.
В 985—986 гг. польско-немецкое военное и политическое сотрудничество, как уже говорилось, действительно наладилось. Перед лицом созданной лютичами угрозы классовым позициям польских феодалов отступили на задний план их противоречия с Германской империей, а Мешко I и его преемник не считали нужным реагировать на высокомерные претензии восточногерманских феодалов в сфере государственно-правовых отношений, поскольку они могли иметь лишь формальную силу, будучи по существу только юридической фикцией.
Мешко I довольно быстро прореагировал на изменение обстановки между Лабой и Одрой. Как правильно отмечает К. Малечинский, уже в 984 г. польский князь, в отличие от чешского и баварского союзников, не проявил никакой активности в борьбе против Оттона III 18. Г. Лябуда предполагает даже, что в том же 984 г. Мешко пытался установить общую линию поведения с бод-рицким князем Мстивоем в целях организации совместной военной акции против лютичей '9. Возможно, впрочем, что поворот в политике польского князя наметился даже еще раньше, как бы в предчувствии событий 983 г. Речь идет о браке Мешко I и Оды, дочери Дитриха, маркграфа Саксонской Северной марки, того самого маркграфа, против которого были направлены первые удары лютичей20. Брак этот состоялся в 980 г., причем женой польского князя оказалась монахиня, как утверждает Титмар, без разрешения церковных властей ушедшая из монастыря. Судя по тому, что этот второй брак Мешко не вызвал конфликта с саксонскими феодалами, можно полагать, что Мешко согласовал с ними свои действия. Любопытно, что и Титмар, епископ, находит возможным найти слова, оправдывающие явно беззаконный, казалось бы, с его точки зрения, поступок Оды: “Учитывая, однако, пользу родины и необходимость обеспечения ей мира, не произошло из-за этого повода (т. е. брака Оды и Мешко.— В. К.) разрыва отношений, но найден был достойный способ возвращения согласия.
Потому что благодаря Оде увеличилось число сторонников Христа, возвратилось на родину много пленных, были сняты оковы со скованных и открыты врата тюрем для преступников21. Поэтому я надеюсь, чго бог простил ей великий грех, который она совершила, поскольку оказала она столь великое рвение в этих богоугодных поступках”22.
Таким образом, прежде всего собственные классовые и политические интересы польских феодалов и их князя определили неизбежность польско-лютического конфликта в середине 80-х годов X в. и возвращение Древне-польского государства к союзу с Империей. Антилюти-ческую политику в дальнейшем последовательно проводил Мешко I. Ее продолжил и его преемник, сын Доб-равы, Болеслав Храбрый.
Об остроте 'польско-лютических противоречий описываемого времени очень красноречиво говорит тот факт, что в 1003 г., в связи с польско-германским конфликтом, лютичи решили пойти на заключение союза с Империей, направленного против Польши. Об этом свидетельствуют следующие слова Титмара Мерзебургского, описывающего пребывание Генриха II в Кведлинбурге в марте 1003 г.: “Наконец, он (Генрих II.— В. К) сердобольно принял послов от ратарей и тех, которые называются лютичи, и при помощи приятных им даров и обещаний успокоил бывших бунтовщиков, превратив врагов в ближайших друзей”23.
Совершенно иначе развивались во второй половине 80—90-х годов чешско-лютические отношения. Уже в 984 г. Болеслав II поспешил овладеть Мисней (Мейс-сен), которую Империи удалось возвратить себе между 985—987 гг. Любопытно, что чешский князь не остановился перед тем, чтобы воспользоваться недовольством местного славянского населения24. Не менее важно, что именно в том же 984 г. Мешко женил своего сына Болеслава на дочери мисненского маркграфа Рикдага25. Вскоре, однако, Болеслав прогнал ее и взял себе новую жену из Венгрии26.
В дальнейшем разрыв между лютической политикой Болеслава II и Мешко I становится еще более разительным. Болеслава II явно не только не испугал размах языческого восстания между Одрой и Лабой, которым он поспешил воспользоваться в 984 г., но скорее наоборот, побудил его вернуться к традиционной политике союза с лютичами27, хотя формально в немецко-люти-ческом конфликте 80-х годов X в. чешский князь придерживался нейтралитета28, а в 992 г. вынужден даже был явиться на помощь к Оттону III под Бранибор29. В 995 г. в походе на лютичей и бодричей Оттона III должен был принять участие сын Болеслава II, тоже Болеслав 30. Надо думать, что эти выступления чешского князя были лишь вынужденными обстоятельствами уступками Империи, причем, как полагает Г. Булин, Болеслав II мог даже выступить посредником между императором и лютичами в 992 г.31
Но если Болеслав II и не решился вмешиваться в лютическо-немецкий конфликт на стороне восставших лютичей и даже временами вынужден был оказывать военную помощь императору, то зато в своем столкновении с Древнепольским государством он без всяких сомнений выступил в качестве союзника языческих лютичей, призвав к себе на подмогу их военные силы32. Немецкий летописец Титмар Мерзебургский, очевидно, очень хорошо отдавал себе отчет в характере чешско-лютических отношений того времени, если, начиная свой рассказ о перипетиях польско-чешской войны 990 г., поспешил прямо заявить: “Болеслав (Чешский.— В. /С.)
призвал на помощь лютичей, которые всегда были верны ему и его предкам”33.
Сказанного выше, как кажется, достаточно для того, чтобы сформулировать основной тезис, что в своем отношении к восстанию полабо-прибалтийских славян чешский князь руководствовался чисто политическими мотивами и что от заключения вполне открытого союза с языческими лютичами его удерживали только опасения вызвать на себя удар Германской империи.
Очевидно, чешскому князю и чешским феодалам, правившим давно христианизированной страной, языческие лозунги восстания 983 г. не казались опасными. Их классовым позициям возросшее политическое могущество и влияние языческих лютичей не принесло угрозы. Именно поэтому Болеслав II, подобно тому, как это сделал в 1003 г. Генрих II, мог позволить себе политическую роскошь обратиться в 990 г. к языческим лютичам за помощью против христианской Польши.
Новая расстановка классовых и политических сил, сложившаяся после 983 г. “а территории, ограниченной Лабой и Одрой, была, таким образом, важнейшей причиной, обусловившей разрыв польско-чешского союза. Не в интересах чешского князя было поддерживать активную антилютическую .политику Мешко I. Подавление полабо-прибалтийского 'славянства могло только усилить Империю, постоянно дававшую Болеславу II почувствовать на себе ее тяжелую руку.
Но прежде чем коснуться хода военных действий, начавшихся в результате разрыва польско-чешского союза и возникновения вооруженного конфликта между двумя западнославянскими странами, необходимо отдать себе отчет в том, какие конкретно территории являлись в конце 80—90-х годов предметом спора между польскими и чешскими феодалами. В разрешении этого вопроса исследователь имеет возможность опереться на вполне определенные данные как немецких, так и чеш-ких нарративных источников. Однако особое значение
33 Bolizlavus Liuticios suis parentibus et sibi semper fideles in auxilium sui invitat. Thietmar, L. IV, cap. 11.
приобретает анал'из двух документальных источников — так называемой учредительной грамоты Пражского епископства, сохранившейся в составе грамоты 1086 г., и документа “Dagome iudex”. Оба этих документа содержат в себе описание: первый — чешских, а второй польских границ рассматриваемого времени. При этом есть определенные основания полагать, что и тот и другой документ 'были документами 'политической борьбы, связанной не только с внутренним, ню и международным развитием Древнечешского и Древнепольского государств 34.
Поскольку грамота 1086 г. является, без всякого сомнения, гораздо более загадочным документом, чем документ “Dagome iudex”, кажется совершенно естественным начать анализ именно с нее и даже подробно изложить ниже основное ее содержание.
Так называемая грамота 1086 г. помещена во второй книге “Хроники” Козьмы Пражского. Как отмечает чешский хронист, грамота 1086 г. не является новым документом, а представляет собой подтвердительную грамоту, основанную на документе X в. По словам Козьмы, дело обстояло следующим образом.
В 1086 г. императором Генрихом IV был созван сейм в городе Майнце. На этом сейме чешский князь Врати-слав II был провозглашен королем Чехии и Польши (император собственноручно возложил “а него королевскую корону). Трирскому архиепископу Энгельберту было поручено совершить над Вратиславом обряд коронования в чешской столице Праге35.
Именно на этом сейме в Майнце тогдашний пражский епископ Яромир выступил с жалобами на то, что Моравия имеет отдельное епископство, в то время как с самого начала она была подчинена в церковном отношении епископству в Праге. В доказательство справедливости своих претензий Яромир развернул старую грамоту пражского епископа св. Войтеха, утвержденную, якобы, как папой Бенедиктом, так и императором Оттоном I. Жалоба Яромира была поддержана его братом князем Братиславою и другими, в результате чего была издана новая грамота, по содержанию аналогичная старой с определением границ Пражского епископства36. Таким образом, требования епископа Яромира были удовлетворены.
Подтвердительная грамота 1086 г. помечена 29 апреля и скреплена подписью императора Генриха IV, которую, как утверждает Козьма, на его глазах он собственноручно поставил на грамоте. В хронике приводится изображение знака императора37. Грамота 1086 г., согласно заявлению Козьмы, была утверждена в том же году и антипапой Климентом III38.
Помимо сохранившегося в хронике Козьмы Пражского текста грамоты 1086 г., известна еще одна редакция этого документа, представленная списком XII или конца XI в. в одном из мюнхенских архивов39. Некоторые исследователи полагают, что последняя редакция ближе к оригиналу, чем текст у Козьмы, хотя различия между ними невелики. Они касаются главным образом вступительной и заключительной части грамоты40.
Вступительная часть грамоты повторяет жалобу епископа Яромира, утверждавшего, что первоначально Пражское епископство охватывало и Чехию и Моравию, что именно в этих границах оно было утверждено папой Бенедиктом и императором Оттоном I и что только впоследствии с согласия его предшественников оно было разделено и уменьшено41. Далее говорится о восстановлении первоначальных границ Пражской епископии, упоминаются присутствующие при этом решении лица и дается подробное описание восстановленных старых границ епископства. Именно эта часть документа вызывает больше всего споров и является самой важной для историков. Поэтому здесь целесообразно полностью привести ее в переводе: “Границы же ее (Пражской епископии.—В. К.) на западе таковы: Тугаст, -которая простирается до среднего течения реки Хуб (Коубы), Зель-за, Седличане и Лучане и Дечане, Лютомеричи, Лему-зы вплоть до середины леса, составляющего границу Чехии. Затем на север границы таковы: Пшоване, Хорваты и другие Хорваты, Слензане, Тшебовяне, Бобряне, Дедошане вплоть до середины леса, по которому идут границы Мильчан. Отсюда на восток границами являются такие реки: именно Буг и Стырь с городом Краковом и провинцией по имени Ваг со всеми областями, относящимися к названному городу, который есть Краков. Затем (границы Пражской епископии.— В. К.) продолжаются широко по границам 'венгров вплоть до гор, которые называются Татры. Далее, в той стороне, которая обращена на юг, епископия эта охватывает область Моравии вплоть до реки, которая называется Ваг, и распространяется до середины леса, называемого Моуре, и до тех же гор, которые образуют границу Баварии”42.
В заключительной части грамоты 1086 г сообщается о согласии Братислава II Чешского >и его брата Конрада восстановить Пражскую епископию в ее прежнем размере и об утверждении ее границ на вечные времена императором Генрихом IV43.
Первый вопрос, который естественно возникает при изучении документа 1086 г., следует, по-видимому, формулировать следующим образом: подлинна ли сама по себе грамота 1086 г., не является ли она более поздней подделкой, так или иначе увязанной с событиями майнц-кого сейма 1086 г.?
Вопрос этот фигурировал уже в литературе. Его сформулировал немецкий ученый А. Бахман, который считал изложенный выше документ подлогом, составленным в 1088 г. пражским епископом Яромиром. Бахман, правда, не решался отрицать, что в 1086 г. Генрих IV действительно выдал Яромиру какую-то грамоту, однако, по его мнению, в ней ничего не говорилось о присоединении Моравского епископства. Вопрос о Моравии всплыл только в 1088 г. после смерти оломуцкого епископа, когда Яромир совершил подлог, чтобы оправдать присоединение Моравии к своему диоцезу44.
Нужно сказать, что уже в свое время эта точка зрения осталась изолированной в историографии. Дело в том, что само по себе наличие мюнхенской копии приви-лея 1086 г., копии, как явствует из написания собственных имен, составленной немцем45, и как указывалось уже выше, более близкой к оригиналу, определенным об-
Chrovati, Slasane, Trebowane, Boborane, Dedosane, usque ad mediam silvam, qua Milcianorum occurrunt termini Inde ad orientem hos flu-vios habet terminos' Bug scilicet et Ztir cum Cracoua civitate provin-riaque, cui Wag nomen est, cum omnibus regionibus ad praedictam urbem pertinentibus, quae Cracova est. Inde Ungarorum limitibus additis usque ad montes, quibus nomen est Tritri, dilatata procedit. Deinde in ea parte quae meridiem respicit addita regione Moravia usque ad fluvium cui nomen est Wag, et ad mediam silvam, cui nomen est Moure, et eiusdem montis eadem parochia tendit, qua Bavaria liminatur. Cosmas, L. II, cap 37
разом говорит против предположения А. Бахмана. Помимо того, построение А. Бахмана оказывается при ближайшем рассмотрении лишенным всякой внутренней логики. В самом деле,
