Западные славяне и Киевская Русь в X-XI вв.

области, которые до 1000 г. подчи­нялись, по всей вероятности, пражскому и частично мо­равскому епископству, а через них Майнцкому архиепис­копству32.

Ейископ Унгер, который сменил умершего Иордана и который оставался до того епископом in partibus infi-deliurti, т.' е. миссийным епископом, с постоянной рези­денцией в Познани, превратился в познанского епис­копа, но не был подчинен Гнезно.

Новая церковная организация Польши была создана вопреки сопротивлению Унгера33. Поэтому 'познанское епископство непосредственно подчинялось Римскому пре­столу34.

Таковы итоги Гнезненского съезда в области церков­ной организации Польши. Помимо внешнеполитического значения основания архиепископства в Гнезно, о чем говорилось выше, создание архиепископства и несколь­ких новых епископств имело большое значение и для внутриполитического развития страны, способствуя кон­солидации отдельных, входивших в ее состав земель. Положение это станет вполне ясным, если учесть, что при слабости княжеской канцелярии этого времени цер­ковные органы выполняли целый ряд чисто администра­тивных функций, а границы новых диоцезов, нарушая границы старых племенных княжений, способствовали серьезному ослаблению племенного сепаратизма, все еще сильно дававшего себя чувствовать в монархии пер­вых Пястов35.

Сложнее судить о светской стороне Гнезненского съезда. Дело в том, что Титмар Мерзебургский, бывший современником этого события, постарался замолчать все, что было связано с переговорами между Отто-ном III и Болеславом Храбрым о характере польско-не­мецких отношений в будущем. В главе, специально по­священной Гнезненскому съезду, он ограничился лишь описанием пышного приема, устроенного польским кня­зем юному императору (Оттону III в 1000 г. испольни-лось всего двадцать лет), описал дары, полученные От-тоном в Польше, рассказал о том, как увидев издали Гнезно, император босиком и с молитвами на устах дви­нулся к гнезненскому храму, чтобы попросить святого мученика Войтеха о заступничестве и, наконец, в не­скольких словах охарактеризовал новую организацию польской церкви36.

Одно единственное замечание о светской стороне Гнезненского съезда вырвалось у него совсем в другом месте, при описании события 1002 г. Это цитировавше­еся уже выше сообщение немецкого хрониста о том, что император сделал подданного господином, причем Тит­мар совершенно определенно осуждает образ действий императора37.

Показание Титмара так же, как и нескрываемое им недовольство императором, не оставляют никаких сом­нений в том, что в Гнезно с согласия императора было покончено и с той формальной зависимостью Польши от Германии, которую постоянно пытались навязать польским князьям восточногерманские феодалы. Их пре­тензии на верховную власть над польскими землями, которые, впрочем, и до того фактически не имели реаль­ного значения, были полностью отброшены. Поэтому представляются необоснованными попытки некоторых исследователей толковать итоги Гнезненского съезда в смысле получения Болеславом от императора инвести­туры на лен в качестве князя Империи или личного вас­сала императора так же, как и вообще попытки рас­сматривать польско-немецкие государственные отноше­ния того времени в качестве отношений ленного харак­тера 38.

Значительно более подробные сведения о светской стороне Гнезненского съезда сохранились в позднем, по сравнению с Титмаром, источнике польского происхож­дения. Речь идет о хронике Галла Анонима. В литера­туре (М. 3. Едлицкий) утвердилось уже мнение, что со­общение Галла о событиях 1000 г. принадлежит к числу вполне достоверных сведений его хроники и может быть использовано при характеристике светской стороны Гне­зненского- съезда39.

Описав необычайно роскошный, еще более пышный, чем у Титмара, прием, устроенный польским князем им­ператору, Галл Аноним продолжает: “Увидев его (Бо­леслава— В. /С.) славу, мощь и богатство, римский им­ператор воскликнул с восхищением: “Клянусь короной моей империи все, что я вижу, превосходит то, что я слышал”. По совету своих магнатов <в присутствии всех он добавил: “Не подобает столь великого мужа называть князем или графом, как одного из сановников, но должно возвести его на королевский трон и со славой увенчать короной”. И, сняв со своей головы императорскую ко­рону, он возложил ее в знак дружбы на голову Болес­лава и подарил ему в качестве знаменательного дара гвоздь с креста господня и копье св. Маврикия, за что Болеслав, со своей стороны, подарил ему руку св. Адаль­берта. И с этого дня они настолько прониклись уваже­нием друг к другу, что император провозгласил его своим братом, соправителем империи, назвал его другом и союзником римского народа. Мало того, Оттон уступил ему и его потомкам все права Империи в отношении [замещения] церковных должностей в самой Польше или в других уже завоеванных им варварских странах, а также в тех, которые еще предстояло завоевать”40.

У польского хрониста начала XII в. не было никакого сомнения в том, что на Гнезненском съезде 1000 г. со­стоялась коронация Болеслава Храброго королевской короной, а Польша была провозглашена королевством. Именно поэтому он величает в своей хронике польского князя королем, а Польшу называет королевством41. Та­кая интерпретация Галлом Анонимом политического смысла Гнезненского съезда была некритически воспри­нята рядом историков, писавших либо прямо о корона­ции Болеслава I42, либо считавших, что в 1000 г. состо­ялась лишь часть церемонии коронации, требовавшая еще церковного благословения43. Поскольку, однако, Болеславу Храброму в дальнейшем приходилось еще хлопотать о коронации, которая произошла только в 1025 г., накануне его смерти, о чем придется говорить еще ниже, эту точку зрения на Гнезненский съезд при­ходится отвергнуть. Гораздо более -вероятной пред­ ставляется иная точка зрения на Гнезненский съезд, сформулированная в трудах К. Равера, С. Замшевского и, Г. Лябуды44. Согласно их взглядам, в Гнезно речь шла лишь о возможности коронации Болеслава коро­левской короной, причем была достигнута договорен­ность о поддержке императором Болеслава в этом во­просе.

Нужно сказать, что изложенная выше концепция Гнезненского съезда нисколько не противоречит, а в оп­ределенной мере даже дополняется другой концепцией, выдвинутой в литературе вопроса. Анализируя описание гнезненских торжеств в хронике Галла Анонима, часть исследователей пришла к выводу, что оно соответствует акту провозглашения Болеслава Оттоном III римским патрицием, т. е. наместником императора на землях Империи в период его отсутствия и что, следовательно, Польша Болеслава Храброго являлась как бы состав­ной частью Империи, созданной Оттонами45. Само со­бой разумеется, что даже являясь формально частью Империи, Польша Болеслава Храброго должна была бы сохранить при этом полностью свою государствен­ную самостоятельность, о чем недвусмысленно говорит Титмар.

Концепция патрициата Болеслава Храброго, как правильно подчеркивает М. 3. Едлицкий, остается все еще гипотезой46, но такой гипотезой, которая довольно удачно согласуется с общим характером имперской по­литики Оттона III.

Mirabilia mundi (чудо мира), двадцатилетний Оттон III, сын Оттона II и византийской принцессы Теофано, аскет и мистик, несмотря на превосходное здоровье и телосложение, считал своей жизненной миссией renovatio Imperil Romanorum (возобновление Римской империи). В его воспаленном мозгу бродила идея создания уни­версальной всемирной монархии, способной полностью затм>ить блеск соперницы — Византии, с центром в Риме, который в представлениях европейского средневекового общества был символом государствен­ной мощи и величия. Для атмосферы, царившей при германском императорском дворе в конце X в., и в которой обсуждалось renovatio Imperil, чрезвычайно характерна попытка заключить брак между Оттоном III и дочерью византийского -императора Константина VIII, предпринятая в 997 г. Отсутствие у Константина VIII мужского потомства давало некоторым германским политикам основания для надежды путем династическо­го брака объединить в одно целое две могущественные европейские империи47. Только после неудачи этого сватовства Оттоном III был сформулирован тот план создания универсальной всемирной империи, характерис­тика которого будет дана ниже.

Фантастические, если не сказать проще — авантю­ристические планы императора, по мнению многих ис­следователей, нашли отражение в миниатюре из книги евангельских чтений, принесенной Генрихом II в дар Бамбергскому собору и хранящейся в Государственной библиотеке в Мюнхене48. На миниатюре изображен император в окружении своих придворных и принося­щие ему дары Рим (т. е. Италия), Галлия (т. е. терри­тория современной Западной Германии и Бельгии), Гер­мания и Славия (Sclauinia), олицетворяемые четырьмя одетыми на римский манер фигурами с коронами на головах.

Если предположение, что миниатюра из книги еван­гельских чтений действительно изображает олицетворе­ние империи Оттона III правильно49, то не может не вызвать никакого удивления и согласие Болеслава Храб­рого признать свое государство составной частью Империи в качестве ее вполне самостоятельного и равно­правного члена. Перенос центра политической жизни Империи в Рим и связанное с этим резкое ослабление политических позиций восточногерманских феодалов вполне отвечали государственным интересам Польши. А в том, что под Славней бамбергской миниатюры из книги евангельских чтений следует понимать Польшу, нет никаких сомнений в литературе, если не считать особняком стоящей точки зрения О. -Кралика50, считав­шего, что Славия — это Чехия. После работы 3. Фиа­лы и Д. Тржештика51 возвращаться к этому предполо­жению, пожалуй, нет никакой нужды.

Убеждение в том, что светские решения Гнезненско-го съезда находились в тесной связи с планами Оттона III основать вместо германской универсальную монар­хию 52, еще более укрепится, если вспомнить сообщение Галла Анонима о передаче Болеславу копья св. Мав­рикия, являвшегося в X в. для саксонской династии

и              о                                              СО

символом высшей светской властим, и права назначать на церковные должности в уже завоеванных или в тех, которые будут завоеваны позже, языческих землях. В первую голову речь здесь шла, конечно, о прусских землях, где сложил свою голову Войтех Славниковец54. Согласуется с такой трактовкой Гнезненского съезда и весьма характерное для двора Оттона III стремление возродить римские институты, обычаи и римскую терми­нологию. Об этом, кстати говоря, без всякого воодушев­ления пишет и Титмар Мерзебургский55, отмечающий вместе с тем и интерес Оттона III к каролингской тра­диции.

Как бы, однако, ни решился в дальнейшем вызвавший появление большой литературы вопрос о патрициате Болеслава Храброго, очевидным остается, что Гнезнен-ский съезд не только привел к церковной самостоятель­ности Польшу, но и укрепил ее политические позиции в качестве самостоятельного государства. Универсалист­ская концепция Империи в трактовке Оттона III ослабляла восточногерманских феодалов, отвечала конк­ретным, реальным целям политики польских феодалов конца X — начала XI в. Зато универсализм Оттона III явно вызывал раздражение среди германских феодалов, свидетельством чему является историческое сочинение Титмара Мерзебургского.

Поэтому если даже признать, что формально реше­ния Гнезненского съезда означали вступление Польши в состав Империи, то это никоим образом не затрагива­ло основ польской государственной самостоятельности. Фактически речь могла идти лишь о признании универ­сализма императорского сана, а не прав императора на прямое владение страной56. При этом Польша должна была войти в Империю в качестве вполне самостоятель­ного и равноправного ее члена, что открывало перед ней широкие перспективы экспансии в Центральной и Северной Европе.

В том, что Болеслав I именно так оценил итоги Гнез­ненского съезда, не может быть никаких сомнений. В этом лучше всего убеждает его чешская политика57.

Энергичный и ловкий дипломат, блестящий полково­дец, покровитель христианской церкви и ее миссийской деятельности на Востоке, Болеслав I явно 'импонировал юному Оттону III.