Западные славяне и Киевская Русь в X-XI вв.

однако, сыграть и внешний фактор — незавершенность польско-чешско­го конфликта, продолжающаяся война с полабо-при-балтийским славянством.

С вступлением на польский великокняжеский стол Болеслава Храброго в политическую жизнь Централь­ной и Восточной Европы входила личность незаурядная, человек больших организационных и дипломатических талантов, политический деятель с чрезвычайно широким, европейским кругозором и могучей, несгибаемой волей.

Несмотря на такие отрицательные черты характера, как любовь к рискованным и авантюрным предприятиям, вспыльчивость и жестокость, Болеслав Храбрый сохра­нился, судя по хронике Галла Анонима, писавшего в на­чале XII в., в памяти потомства как олицетворение госу­дарственного единства и величия раннефеодальной Польши8. Польский хронист именует в своем сочинении Болеслава “великим”, славным”, “королем”9. Возможно, что прозвание “великий” дали ему уже его современни­ки, или он получил его в правление ближайших своих наследников 10. Показательно, во всяком случае, что “ве­ликим” называет Болеслава Храброго и русский летопи­сец11, отмечающий вместе с тем его ум как политика и дипломата и отвагу как полководца 12.

Не менее показательно и другое: если русский лето­писец находит в себе достаточно благородства и объективности, чтобы отдать должное удачливому про­тивнику Ярослава Мудрого, то немецкий хронист Тит-мар Мерзебургский никак не может удержаться от бра­ни и не наградить Болеслава самыми нелестными эпи­тетами. Он готов обвинить польского князя и в “лисьей хитрости”, и в пренебрежении ко “всяким законам и справедливости” 13. Вместе с тем он утверждает, что Бо­леслав был “ниже” своего отца (в том смысле, что не дорос до него) и и постоянно упрекает его в коварстве и вероломстве 15.

Хула в устах такого отъявленного врага Польши, как мерзебургский епископ, не должна, разумеется, при­ниматься в расчет при оценке политической и полковод­ческой деятельности Болеслава I Храброго. Она скорее является свидетельством бессильной ярости и злобы не­мецкого хрониста, свидетельством того, что польский князь умел наносить меткие и жестокие удары своим по­литическим противникам.

Таким образом, в лице Болеслава Храброго польские феодалы приобрели столь же выдающегося политиче­ского вождя, какими были на Руси ее собиратель Вла­димир Святославич и ее последний “самовластец” 16 Яро­слав Мудрый, в Венгрии — король Стефан, а в Чехии — Болеслав II. Зато преемник Болеслава II — Болеслав III Рыжий был явно не подстать своим великим современ­никам. Это был государь недалекий, не унаследовавший от своего отца ни его ума, ни его талантов, хотя и отли­чавшийся, по словам Титмара, вероломством17 и жес­ токостью 18. Козьма Пражский, замечая, что Болеслав III “не имел отцовской удачи и счастья в делах” 19, не нахо­дит вместе с тем слов, чтобы как-нибудь отметить досто­инства чешского князя как политика.

Первые годы правления Болеслава Храброго не при­несли существенных изменений   в   политическом  курсе Древнепольского государства. Союз с Империей против полабо- прибалтийских славян и конфликт с Чехией оста­вались осевой линией внешней политики польских фео­далов.

Как уже отмечалось, в 992 г. Болеслав посылал военную помощь Оттону III под Бранибор. В 995 г. он принял даже личное участие в походе Оттона III против бодричей и лютичей20, что, возможно, было связано с резким усилением освободительного движения полабо-прибалтийских славян в предыдущем 994 г. Кведлин-бургские анналы сообщают о восстании в 994 г. против саксонских феодалов всех полабо-прибалтийских славян, за исключением лужицких сербов21.

Как и в 992 г., в 995 г. чешский князь тоже вынуж­ден был принять участие в военной акции против вос­ставших, ограничившись, правда, присылкой вспомога­тельного отряда. К этому принуждала его обстановка, нежелание спровоцировать нападение Империи на Че­хию. Г. Булин, по-видимому, прав, когда подчеркивает, что в конкретных условиях конца X в. старое чешско-лю-тическое сотрудничество не могло быть использовано против Империи и имело ясно выраженное антипольское острие22.

Военные действия 995 г. привели к заключению не­прочного мира между саксами и восставшими славяна­ми. В мире этом был крайне заинтересован сам Оттон III, которому предстоял поход в Италию за императорской короной23.

Укреплению польско-имперского союза способствова­ли также события, разыгравшиеся в 995 г. в самой Че­хии. Невозможность наладить сотрудничество с Войте-хом Славниковцем и успехи польского оружия привели к тому, что вассальное Либицкое княжество преврати­лось в прямую угрозу государственному единству Чеш­ского княжества. В 995 г. Либицкое княжество было лик­видировано, а правящие в нем братьяВойтеха (за исклю­чением двух) были истреблены. Либицкая др<ама, особен­но учитывая симпатии Оттона III к Войтеху, вызвала сильное раздражение <в Империи, закрыв одновременно все пути для соглашения между чешским князем и пражским епископом. Поэтому К. Малечинский, возмож­но, и прав, когда считает, что императорский дип­лом 995 г. для Мейссенского епископства был направлен прежде всего против интересов чешского князя, по­скольку в границы мейссенского (мисьненского) епис­ копства была включена западная часть Силезии, вхо­дившая прежде в состав Чехии и подчиненная в цер­ковном отношении Праге, а не епископу Иордану в Познани24. Вместе с тем подчинение части польских зе­мель немецкому епископу показывало стремление им­перской церкви распространить свою власть на Поль­шу.

Даже если и согласиться с тем, что именно >в это время произошло обострение польско-венгерских отно­шений25, все же придется признать, что дипломатиче­ское состязание Пястов и Пшемыслидов явно проходи­ло тогда лод счастливой для польской стороны звездой.

Само собой разумеется, нет ничего удивительного в том, что польская дипломатия, используя укрепление союза с Империей, поспешила в первую очередь решить вопрос о церковной организации страны.

Для такого подымающегося, находившегося в тяже­лом конфликте с Чехией и в опасном соседстве с союзной, но имеющей широкие планы на Востоке Империей, ран-нефеодального государства, каким была Польша кон­ца X в., вопросы церковной организации приобрели ис­ключительно важное значение. Создание своей церков­ной организации, независимой от имперской церкви, ко­торая, как говорилось только что, уже начала протяги­вать свои щупальцы к польским землям, должно было обеспечить политическую независимость страны, от­ крыть для польского князя путь к королевской короне. Наоборот, подчинение польской церкви имперскому епис­копату в случае, если бы дошло до этого дело, или даль­нейшее пребывание польских земель под властью праж­ского или моравского епископов создавали серьезную угрозу внешнеполитическим позициям государства. Это очень хорошо понимал, по-видимому, уже Мешко 1, Боле­слав Храбрый следовал здесь по пути, намеченному его отцом.

Воспользовавшись конфликтом Войтеха с Болесла­вом II и уничтожением Либицкого княжества, Болеслав Храбрый пригласил Войтеха в Польшу. Приглашение в Польшу бывшего пражского епископа Войтеха следует рассматривать, конечно, прежде всего как политический и дипломатический маневр польского князя. С одной сто­роны, делался дружественный по отношению к импера­тору Оттону III жест (было хорошо известно, что он го­рячо сочувствует аскетическим идеалам Войтеха и, само собой разумеется, осуждает политику чешского князя, принудившего епископа бежать из страны), с другой — производилась открытая демонстрация враждебности по отношению к Болеславу II Чешскому.

Войтех, как известно, происходил из семьи либицких князей Славниковцев, истребление которых привело к ликвидации Либицкого княжества и было последним ак­том объединения чешских земель. Приглашение Войтеха в Польшу должно было быть особенно приятным Отто­ну III еще и потому, что в числе лиц, враждебных бывше­му пражскому епископу, находился Генрих Баварский, при воцарении Оттона III выступивший претендентом на императорскую корову26.

В Польше, однако, Войтех, пробыл недолго, около по­лугода (зимой 996—997 гг.), вслед за чем он отправил­ся с христианской миссией к язычникам пруссам. Эта миссия Войтеха также полностью отвечала политическим целям Болеслава Храброго. Для Империи и Рима орга­низовывалась демонстрация, ставившая целью показать, что не только Чехия, но именно Польша может высту­пить в качестве авангарда христианства на Востоке и Северо-Востоке Европы. В конкретных условиях кон­ца X в. это был, разумеется, всего лишь ловкий дипло­матический прием, рассчитанный на то, чтобы использо­вать в свою пользу христианско-универсалистский фа­сад Империи, заинтересовать Римский престол далекой западнославянской страной. В действительности Польша не располагала тогда достаточными силами, не имела необходимых церковных кадров для организации миссий и вынуждена была не только в конце X, но и в XI в., обращаться в .подобных случаях к услугам миссионеров иностранного происхождения.

В случае успеха миссии Войтеха христианизация пруссов, игравших важную роль в балтийской торговле27, должна была открыть дорогу польскому политическому влиянию у них. Гибель Войтеха, убитого пруссами (997 г.), тоже была немедленно использована польским князем, выкупившим останки “мученика” и торжествен­но похоронившим их в Гнезненокой базилике.

Возможно, что уже приглашая Войтеха в Польшу, Болеслав Храбрый, твердо рассчитывал на то, что впоследствии ему удастся получить для него архиепис-копию, в пределы которой вошли бы все польские зем­ли28. Конечно, аскетическая фигура будущего мученика представлялась более, чем подходящей для исполнения этих планов польского князя.

Трудно сказать, впрочем, насколько такие планы польского князя могли соответствовать настроениям са­мого Войтеха. При чтении житий пражского епископа не­вольно создается впечатление, что он сознательно искал мученического венца29, если, разумеется, не рассчитывал на чудо, когда явно вызывающе вел себя среди пруссов. Как бы то ни было, смерть Войтеха оказалась чрезвы­чайно удобным поводом для переговоров с папой и им­ператором об организации самостоятельной польской церкви, закончившихся полным успехом польской дипло­матии.

В 999 г. на синоде в Риме было принято решение об образовании нового гнезненского архиепископства. Первым архиепископом гнезненским должен был стать Гаудентый (Радим), брат св. Войтеха30.

В Польшу Гаудентый прибыл в 1000 г. вместе с им­ператором Оттоном III. В Гнезно должно было состо­яться торжественное основание нового архиепископства и ряда подчиненных ему епископств. В общем церковная сторона Гнезненского съезда 1000 г. была заранее на­столько хорошо подготовлена, что фактически на съезде, где, помимо императора Оттона III, присутствовало несколько кардиналов и епископов, все дело свелось к формальному, хотя и торжественному, провозглашению решений римского синода. Именно поэтому, очевидно^ Титмар Мерзебургский, у которого итоги Гнезненского съезда вызвали совершенно явное возмущение и раздра­жение, вынужден был все же признать, что новая орга­низация польской церкви была создана законным пу­тем31.

В состав нового Гнезненского архиепископства вошли вновь основанные епископства в Колобжеге, Вроцлаве и Кракове. Два последних охватывали Силезию и Ма­лую Польшу, т. е. те