Старший из оставшихся в живых сыновей Владимира60 Святополк правил западными окраинами Киевской Руси61, подобно тому, как Ярослав правил после смерти Вышеслава в Новгороде, а Борис в Ростове62. Если в 1014 г. Ярослав Мудрый отказался платить дань киевскому князю, своему отцу, тем самым как бы заявляя о намерении рассматривать себя как самостоятельного государя 63, то почему нельзя предположить, что в 1012 г. готовился к аналогичному выступлению его старший брат Святополк? То, что управляемые Святополком земли находились на западе Киевской Руси, вблизи от владений его тестя Болеслава Польского, и то, что он, как свидетельствует весь ход более поздних событий 1015—1018 гг., был дружен с печенегами, могло укрепить в Святополке сознание своей силы. Обстоятельства эти говорят как будто в пользу именно такой трактовки целей раскрытого в 1012 г. заговора в великокняжеской семье.
Тенденции к феодальной раздробленности давали себя уже чувствовать в древнерусском обществе. При Владимире снова обособилась соседняя с княжеством Свято-полка Полоцкая земля64. Не было бы, конечно, ничего исключительного в том, если бы, используя тенденции феодальной раздробленности, Святополк, которому было к тому времени более тридцати лет, попытался освободиться от верховной власти великого князя, тем более, что, судя по летописи, он не был любимым сыном Владимира. Борис “любим бо бе отцем своимь паче всех”65. Впрочем, в данном случае на летопись, испытавшую<влия-ние тенденциозного рассказа об убиении Бориса и Глеба, полагаться едва ли можно.
На выступление против верховной власти отца Свято-полка мог толкнуть новый брак князя Владимира66, который, судя по более поздним немецким источникам, женился в 1012 г. на дочери графа Куно Онингена67. Нет ничего удивительного в том, что скупая на события начала XI в. летопись ничего не сообщает об этом браке68. Гораздо удивительнее молчание всеведущего Тит-мара. Очевидно, новый брак Владимира Святославича не сыграл заметной роли в русско-германских отношениях.
Предположение, что заговор Святополка преследовал цель создания себе независимого удела (на большее, т. е. на захват великокняжеской власти он едва ли мог рассчитывать) 6Э, дает, кстати говоря, возможность еще точнее объяснить заявление Титмара о тайном наущении Святополка Болеславом. Готовясь к восстанию, Свято-полк, естественно, должен был стремиться заручиться поддержкой могущественного тестя. Сведения о сношениях Святополка с Болеславом в период организации заговора Титмар мог получить от немецких участников похода 1013 г., а считать их инициатором не неведомого ему Святополка, а хорошо известного “коварного” Болеслава казалось само собой разумеющимся.
Стоит только согласиться с высказанным выше предположением о характере подготовляемого Святополком восстания, как и все остальные твердо известные факты станут на свои места, получат логический смысл и объяснение.
В самом деле, отказ от признания верховной власти киевского князя был настоящим государственным преступлением и представлял действительную угрозу целостности государства. Ясно поэтому, почему Владимир, предотвращая восстание сына, пошел на такие решительные и крутые меры, как арест Святополка и его жены и разрыв с Болеславом. Когда вздумал бунтовать Ярослав, Владимир без колебаний шел на то, чтобы оружием принудить его к повиновению: “И рече Володимер: тре-бите путь и мостите мост. Хотяшеть 6d на Ярослава ити, на сына своего”70. В 1015 г. Владимиру помешала только болезнь и смерть.
Вполне понятным окажется и активное участие в заговоре Рейнберна. Слабого удельного князя на самом деле легче было бы заполучить в римские сети, чем великого князя киевского. Вполне естественными и простыми мотивами объясняются связи заговорщиков с Болеславом. Не симпатиями к Риму руководился Свято-полк, обращаясь за помощью к тестю, он просто искал иностранной военной поддержки, как искал ее “за морем” у варягов Ярослав в 1014 г.71 Объяснится, наконец, и мирная инициатива в начале 1013 г. на западе Болеслава Храброго, которого застало, очевидно, врасплох разоблачение заговора его зятя. Не будучи главой заговорщиков он, конечно, не мог заранее подготовиться к событиям и нуждался в передышке на западе, чтобы иметь свободные руки на востоке.
Итак, попытка Святополка вырваться из-под власти киевского князя является самым простым и, думается, самым убедительным объяснением событий, приведших к разрыву русско- польского союза 1009 — 1010 гг. Тот факт, что гипотеза эта не привлекалась для объяснения событий 1012 — 1013 гг., можно объяснить, по-видимому, только тем влиянием, какое оказывал на исследователей летописный рассказ о Святополке.
Между тем, в настоящее время можно считать доказанным, что посвященная в летописи Святополку статья 6523 г. имела своим источником возникшее около 1072 г. “Сказание об убиении Бориса и Глеба” 72. Именно под влиянием этого агиографического произведения возник летописный образ “окаянного” Святополка, который “Каинов смысл приим”, захлебнулся в пролитой им братской крови.
Образ этот мешал исследователям увидеть за ним действительный образ неудачливого бунтовщика против власти великого князя, а затем и неудачливого претендента на великокняжеский стол, потерпевшего, несмотря на большую иноземную помощь, полное поражение в братоубийственной борьбе за Киев. Летописный рассказ мешал исследователям замечать в жестоких поступках Святополка те же мотивы, которыми руководствовались в своих действиях его отец и брат. Ведь и Владимир на своем пути к киевскому столу перешагнул через труп собственного брата, и Ярослав подымал руку на своего отца — великого князя, не стесняясь при этом искать помощь “за морем”. Овятополк был только безусловно гораздо более мелкой фигурой, чем его отец и брат, в то время как вчитывающимся в летописный текст историкам он казался каким-то особенно коварным интриганом, злодеем библейского образца.
Но пора вернуться к событиям 1012 г. Арест Свято-полка, его супруги и Рейнберна привел к разрыву просуществовавшего всего только немногим более двух лет русско-польского союза. Более того, в 1013 г. о,н привел к вооруженному конфликту между Русью и Польшей. Оскорбленный Болеслав (а Болеслав, по свидетельству источников, не упускал случая отомстить за оскорбление73) поспешил заключить мир с Империей, чтобы обрушиться на Русь. Этот шаг Болеслава был только на руку его врагу, Генриху II, так как он создавал необходимую ему передышку для похода в Италию74, а Болеславу связывал руки на Востоке. Вместе с тем Генрих II мог рассчитывать и на то, что русско-польский конфликт косвенным образом облегчит его ситуацию в южной Италии, где соперник-ом германского владыки был византийский император Василий II. Генрих II мог считать, что в условиях польско-русской войны ему нечего опасаться возможной помощи Византии со стороны Владимира Святославича75.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что в походе 1013 г. ,на Русь в войске Болеслава находились немецкие рыцари. Союзниками польского князя были и печенеги. Именно столкновение между поляками и печенегами, закончившееся жестокой резней, и было причиной неудачи похода 1013 г. на Русь. Он не принес славы Болеславу, все успехи которого свелись к опустошению пограничных русских земель76. Зато поход этотосложнил положение польского князя в 1015 г., когда возобновилась война с Империей, а Киевская Русь оказалась в стане неприятелей Древнепольского государства7Г. Разрыв польско-русского союза оказался, таким образом, невыгодным прежде всего для польской стороны.
Неизвестно, преследовал ли в 1013 г. Болеслав, обращая свое оружие против Руси, какие-либо далеко идущие цели или он, как думал Титмар, явился на Русь только в качестве мстителя за дочь и зятя78. На этот счет можно высказывать только те или иные гипотезы, основываясь главным образом на событиях 1018 г. Но даже если широкие агрессивные планы в отношении Руси и руководили в 1013 г. поступками Болеслава, кажется несомненным, что возникнуть они могли прежде всего под влиянием раскрытого в 1012 г. заговора Святополка. Конфликт в киевской великокняжеской семье втягивал Болеслава в русские дела, как впоследствии в период феодальной раздробленности противоречия и борьба между удельными князьями будут неизбежно сопровождаться посторонним вмешательством.
Подведя основные итоги изложенного выше исследования, можно сделать следующие выводы.
Хотя русско-польские отношения и не являлись главной осью, вокруг которой формировалась внешняя политика Киевской Руси или Древнепольского государства, обе стороны были заинтересованы в начале XI в. в том, чтобы они носили добрососедский характер. Более того, только мирные отношения на польско-русской границе могли создать такие условия, при которых Польша оказалась в состоянии в период первой польско-немецкой войны устоять против страшного натиска германских феодалов, встревоженных перспективой государственного объединения Чехии и Польши7 , и их многочисленных союзников. Именно обоюдной заинтересованностью в мирном соседстве и сотрудничестве и объясняется заключение в 1009—1010 гг. скорее всего по инициативе Владимира Киевского русско-польского союза, скрепленного династическим браком.
Союз этот оказался, однако, очень недолговечным. Раскрытый Владимиром заговор Святополка — Реин-берна привел к его разрыву уже в 1012 г. Наиболее вероятной целью заговора была подготовка Святопол-ком восстания против верховной власти киевского князя. Арест стремившегося к удельной независимости Святополка и его жены привел к вооруженному вмешательству в русские дела его тестя, Болеслава Храброго.
Что же касается проримской агитации Рейнберна, то значение ее для развития польско-русских отношений, кажется, нет нужды преувеличивать, как нет оснований вообще преувеличивать значение Римской курии как одного из факторов политического развития Восточной Европы для конца X — начала XI в. Анализ имеющихся источников свидетельствует, как кажется, что политика Рима и политика Древнепольского государства на Руси в описываемое время — отнюдь не одно и то же Это достаточно хорошо понимали тогда сами русские люди Нет никаких оснований смотреть на явления русско-польских отношений начала XI в глазами киево-печерских монахов второй половины этого столетия, которым бес даже в церкви являлся “в образе ляха”80
Впрочем, и во второй половине XI—XII вв религиозные противоречия не были настолько острыми, чтобы можно было говорить о какой-то пропасти, разверзшейся между Русью и Польшей и другими западными странами. Об этом свидетельствуют, например, много численные брачные узы, связывавшие в этот период Рюриковичей с западными владетельными родами Да и сама антилатинская пропаганда на Руси не имела такого неистового характера, как впоследствии. Фе-досию Печерскому, видевшему в проникновении католицизма угрозу позициям православной церкви и независимости Руси, принадлежат следующие высокогуманные слова' “Милуй не токмо своея веры, но и чюжия: аще видишь нага и голодна или зимою или бедою одержима, аще то буде жидовин, или срацин, или болгарин, или еретик, или латинянин, или ото всех поганых —-всякого пожалуй, и от беды избаеи я, яко можеши”81.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. КИЕВСКИЙ ПОХОД 1018 г.
Событиям Киевского похода 1018 г., о котором сохранились сведения как в русских летописных источниках, так и в источниках польского и немецкого происхождения, посвящена значительная литература. Надо заметить, однако, что, несмотря на ее обилие, ряд весьма существенных сторон событий этого юда все еще по-разному толкуется в историографии, что в известной мере определяется не только неполнотой, но и противоречивостью имеющихся в распоряжении исследователей источников.
Очень важным обстоятельством, мешавшим буржуазно-дворянским историкам правильно оценить значение Киевского похода 1018 г., был, разумеется, тот факт, что 1018 год рассматривался ими лишь как один из звеньев в якобы исконной польско-русской вражде, вспыхнувшей на почве соперничества из-за западнорусских земель еще в X в. На безусловную ошибочность и тенденциозность такого рода взглядов было указано еще в главе третьей настоящего исследования. В предшествующей главе отмечалось, что мирные русско-польские отношения в начале XI в. были чрезвычайно важным для Польши обстоятельством, серьезно облегчившим ей дело сопротивления ожесточенному натиску Империи и ее союзников. Вместе с тем было установлено, что первое польско-русское столкновение, происшедшее в 1013 г., находилось в самой тесной связи прежде всего с внутриполитическим положением на Руси, где начали активно проявлять себя тенденции феодальной раздробленности.
Что события 1018 г. были развитием событий 1013 г, ни у кого не вызывает сомнений. Связь между ними легко устанавливается при знакомстве с относящимися к тому времени источниками. Однако прежде, чем непосредственно перейти к анализу Киевского похода 1018 г. и разбору высказанных в связи с его изучением различных точек зрения в литературе предмета, необходимо все же остановиться на событиях, происшедших между 1013 и 1018 гг. на Руси, а также осветить развитие польско-русских отношений в этот промежуток времени.
К сожалению, состояние источников таково, что полной и ясной картины этого смутного времени на Руси нарисовать с полной уверенностью, по-видимому, нельзя. Связано это прежде всего с тем, что сохранившийся в русской летописи рассказ о событиях 1015—1017 гг. не просто страдает неточностями, но и выдает свою явную зависимость от значительно более позднего агиографического источника, о чем, впрочем, говорилось уже выше.
Тенденциозность летописной традиции невозможно, естественно, полностью перекрыть путем обращения к показаниям современника событий Титмара Мерзебургско-го, в хронике которого русские дела не являются самостоятельной сюжетной линией. Немецкого хрониста они интересовали лишь постольку, поскольку они были связаны с военно-дипломатической акцией Империи или ее противника, Древнепольского государства.
Согласно “Повести временных лет” Владимиру Свя-тославичу помешали расправиться с взбунтовавшимся в 1014 г. Ярославом сначала болезнь, а потом и смерть. Под 1015 г. в
