Западные славяне и Киевская Русь в X-XI вв.

возвращения Казимира в Поль­шу. В то время, как С. Закшевский называет конец 1038 или в крайнем случае начало 1039 г.30, а С. М. Кучин-ский — конец 1038 г.31, Б. Влодарский относит появление Казимира в Польше к началу 1041 г.32 В соответствии с этим идут споры о времени брака Казимира и сестры Ярослава Марии Добронеги. О. Бальцер33, а вслед за ним С. Кентшинский34 принимают за дату брака конец 1038 или   начало   1039 г.,   С. М.   Кучинский — начало 1039 г.35, в то время как Б. Влодарокий36—1041 г., а Я. Беияк37 — даже 1042 г.

Вопрос о дате брака Казимира и Марии Добронеги представляется очень существенным потому, что брак этот оформлял собой русско-польский союз, обусловленный указанным выше изменением ситуации в Восточной Европе в конце 30-х годов. В русских источниках сообще­ние о браке Казимира и Марии Добронеги помещено под 1043 г., в “Повести временных лет” и Софийской 1 летописи38 и под 1041 г. в Новгородской 4 летописи39. 1043 г. как дату брака польского князя и дочери Влади­мира Святославича отверг уже А. А. Шахматов40. Не принимают ее, как видно из предыдущего, и поль­ские историки.

Нужно сказать, однако, что нет оснований принимать в качестве даты и 1041 г. В сущности говоря, Новго­родская 4 летопись и не называет этой даты. В ней под 1041 г. объединено несколько разновременных сообще­ний:

1) известие о походе Владимира Ярославича на Ви­зантию; поход этот состоялся в 1043 г.;

2) далее, указание о возвращении из Византии Вы-шаты “по трех же летех, миру бывшю”, т. е. в 1046 г.;

3) и, на'кояец, о состоявшихся “той же осени” бра­ках Казимира и сестры Ярослава Марии Добронеги, Изяслава Ярославича и сестры Казимира, Гертруды-Оли-Савы.

Иначе датирует брак Казимира и Марии Добронеги немецкий летописец, связывающий, подобно Галлу Ано­ниму41, возвращение Казимира в Польшу и его брак с русской княжной. Анналист Саксон помещает эти собы­тия под 1039 г.42

Поскольку неопределенные заявления русских лето­писей: “той же осени”43 или “в си же времена”44 отнюдь не противоречат показанию немецкого источника, дума­ется, что нет никаких оснований отвергать его данные.

Но если брак Казимира и Марии Добронеги дейст­вительно состоялся в 1039 г., то вполне вероятными сле­дует признать предположения тех польских исследова­телей, которые полагают, что переговоры о династическом союзе между Казимиром и Ярославом начались еще ра­нее, по-видимому, в 1038 г., во время пребывания Казимира I в Германии 45. Вполне (вероятной окажется в таком случае и гипотеза автора настоящего исследова­ния, предположившего в своих опубликованных ранее работах, что первое выступление Ярослава против Ма- слава следует тоже датировать 1039 г., когда Казимир I, только что вернувшийся в Польшу, был в наиболее слож­ном положении, теснимый Бржетиславом I, Маславом Мазоъецким и поморянами. Нужно учитывать к тому же, что одновременно он занят был подавлением антифео­дального движения в стране46.

Разумеется, военная помощь Польше со стороны Руси была соответствующим образом обусловлена. Ясно, что Казимир I должен был отказаться от всяких претензий на Червенские города. Русская летопись особенно под­черкивает обязательство Казимира вернуть захваченных еще Болеславом Храбрым во время киевского похода 1018 г. пленных: “... и вьдасть Казимир за вено людии 8 сот, еже бе полонил Болеслав, победив Ярослава”47. Основываясь на Новгородской 4 летописи, следует пола­гать, 'что в число этих 800 человек не вошли женщины и дети48. Поэтому, опираясь на чтение, зафиксированное в фототипическом воспроизведении “Повести временных лет” по Лаврентьевскому списку49, С. М. Кучинский предлагает считать число возвращенных пленных в 5000 человек 50. Число “50 сот” действительно имеется в Лаврентьевской51 летописи, однако в Ипатьевской и Рад-зивилловской52 летописях, восходящих в этой части “ общему с Лаврентьевской протографу, читается та же цифра, что и в Новгородской 4, т. е. “осмь сот”. Поэтому последняя цифра была принята А. А. Шахматовым 53 и последними издателями “Повести Временных лет”54. Чтение “Я сот” легко могло получиться в результате смешения писцом букв “и” (8) и “н” (50). Учитывая все эти обстоятельства, поправку С. М. Кучинского никак нельзя принять, хотя число возвращенных пленных дей­ствительно превышало 800 человек.

Что касается русской стороны, то она, по-видимому, не брала на себя обязательства вернуть пленных поля­ков, захваченных в >1031 г.55

Русские летописные источники сохранили известия о трех походах Ярослава на Мазовшан. В советской56 и польской57 историографии высказывалось, однако, мне­ние, что фактически речь должна идти о двух походах — 1041 и 1047гг.— и что похода 1043г. Ярослав не совершал.

Опорой для такого рода суждений в работах ряда историков явился источниковедческий анализ летопис­ных известий о русских походах в Мазовию, который был сделан А. А. Шахматовым. Разбору этих известий он по­святил несколько очень интересных страниц в своем за­мечательном исследовании “Разыскания о древнейших русских летописных сводах” 58.

В немногих словах его выводы сводятся к следующе­му: в основе летописных известий о смерти Болеслава Храброго, антифеодальном движении в Польше под 1030 г. и летописной статьи 1043 г. о браке Казимира I и сестры русского князя Ярослава I и о двух походах последнего на мазовшан лежит житие Св. Антония, ут­раченное уже в XVI в. Составитель жития воспользовался рассказом о Моисее Угрине. Житие было составлено несколько позже 1072—1073 гг.59 и частично вошло в со­став Киево-Печерского Патерика. Отсюда А. А. Шахма­тов делал вывод, что в летописной статье 1043 г. (т. е. в “Житии Антония”) в обобщенном виде рассказывается о двух разновременных походах на мазовшан60, которые закончшись победой Ярослава. Развивая эту мысль А. А. Шахматова, Д. С. Лихачев отнес эти походы к 1041 и 1047 гг.61.

Рассказ о Моисее Угрине сохранился .в составе Кие­во-Печерского Патерика. Однако сравнение его с летопи­сью свидетельствует скорее против, 'чем в пользу пост­роения А. А. Шахматова.

Об источниках летописных известий о смерти Боле­слава Храброго и о крестьянском восстании в Польше автору этих строк приходилось уже говорить в другом месте. Сопоставление этих известий с аналогичными по­казаниями рассказа о Моисее Угрине привело его тогда к выводу, что рассказ о Моисее Угрине не может рас­сматриваться как источник статьи 1030 г. в “Повести временных лет”. Анализируя параллельные тексты лето­писи и рассказа о Моисее Угрине, можно высказать пред­положение, что в основе их лежал какой-то общий источ­ник, повествующий о судьбе плененной Болеславом I се­стры Ярослава Предславы. В свою очередь этот рассказ использовал при характеристике событий 20—30-х го­дов XI в. в Польше источник польского происхождения, в частности, показания польки — жены князя Изяслава62.

Разрабатывая свою гипотезу, А. А. Шахматов ссыла­ется, между прочим, и на так называемый “Тверской сборник”, тоже упоминающий о Моисее Угрине. На пока­заниях “Тверского сборника” поэтому стоит остановить­ся подробнее. В сборнике имеется два относящихся к рассматриваемым сюжетам текста, которые сопровожда­ются ссылкой на Патерик. Первый помещен под 1015 г.: “Бяшежесей отрок родом Угринь, именем Георгий, брат Моисею, его же потом плени Болеслав, пленуа Киевь с Святополкомь, бияся с Ярославом; много пострада в Ля-сех в плену от жены некыя, ея же мужа убиша на боювой Ярославля; она же хоте сего Моисея в дом свой взя-ти в мужа себе, красоты ради его, бяше бо красен вел-ми; о нем же повесть в Патерице в Печерскомь”63.

Последние слова прямо свидетельствуют, что “Твер­ской сборник”, составленный в 1534 г., пользовался рас­сказом о Моисее Угрине. Однако этого еще недостаточно для того, чтобы утверждать то же самое относительно “Повести временных лет”. Вместе с тем привлекает к себе внимание то обстоятельство, что между приведенным вы­ше отрывком из “Тверского сборникам и сообщениями Па­терика наблюдается некоторая разница. “Тверской сбор­ник” знает некоторые подробности, неизвестные Патери­ку. В нем сообщается, что Моисей попал в плен в Киеве в то время, когда Болеслав брал город, “бияся с Яросла­вом”. Этого момента борьбы Болеслава с Ярославом из-за Киева нет ни в рассказе о Моисее Угрине Патерика, ни в “Повести временных лет”. Показательно, однако, что о бегстве Ярослава из Киева перед наступающими войсками Болеслава Храброго говорится и в хронике Галла Анонима, постаравшегося изобразить русского князя в самом карикатурном виде64.

Таким образом, в основе приведенного выше текста “Тверского сборника” под 1015 г. лежит иное известие, чем соответствующее место Киево-Печерского Патерика. Этим как будто снимается вопрос о рассказе о Моисее ^грине как источнике указанного текста “Тверского сбор­ника”.

Вместе с тем сопоставление известий о событиях 1018 г. в “Повести временных лет”, в рассказе Патерика о Моисее Угрине, в котором нет не только эпизода борь­бы из-за Киева, но и даже сведений о битве на Буге, и “Тверском сборнике” подтверждает, по-видимому, ту мысль, что рассказ о Моисее Угрине не мог явиться источ­ником летописных сообщений о русско- польских отноше­ниях первой половины XI в., что таким источником, ис­точником общим и для летописи и для рассказа о Моисее Угрине, был недошедший до нас рассказ о Предславе. Цитированный выше отрывок из “Тверского сборника”, использовавшего в этой части как данные Патерика, так и летописные источники, без сомнения, ближе стоит к гипотетическому рассказу о Предславе, чем соответствующие тексты Патерика и “Повести временных лет” в том виде, как они сохранились.

Вероятность бытования на Руси рассказа о Предсла­ве, повествующего о киевском походе 1018 г. Болеслава Храброго и о последующих событиях в Польше, пред­ставляется тем более убедительной, что, судя по словам Галла Анонима, отказ русского князя выдать замуж за Болеслава I Предславу, послужил одной из причин киев­ского похода65. Предслава пала жертвой мстительности польского князя, обесчестившего ее и уведшего в плен в Польшу66. Не менее важно, что летопись подчеркивает далеко не последнюю роль, которую сыграла Предслава в борьбе за киевский стол между Святополком и Яросла­вом. Ведь именно от нее, по словам “Повести временных лет” под 1015 г., узнал Ярослав о гибели Бориса и о го­ товящемся покушении на Глеба: *tB ту же нощь приде ему весть из Кыева от сестры его Передъславы: си отець ти умерл, а Святополк седит ти Кыеве, убив Бориса, а на Глеба посла, а блюдися его повелику”67. В данном случае несущественно, что летописная статья 1015 г. не­точно освещает обстоятельства гибели Бориса и Глеба, о чем подробнее говорилось в гл. 7 настоящей работы. Следы использования летописцами рассказа о Предсла­ве можно обнаружить не только в “Повести временных лет” или “Тверском сборнике”, но и в Новгородской 4 летописи. К нему, по-видимому, восходит следующий текст, помещенный под 1018 г.:“... И седе (Болеслав. -В. /С.) на столе Володимере. И тогда Болеслав положи собе на ложи Предславу дщерь Володимерю, сестру Яро­славлю” 68.

Что касается сообщения летописи о изгнании Боле­слава I из Киева в результате восстания населения, под­нятого против польских войск князем Святополком, то этого известия, очевидно, не было в рассказе о Предсла­ве. Нет такого известия и в использовавшем его тексте рассказа Патерика о Моисее Угрине. Здесь даже как будто прямо говорится о добровольном уходе Болеслава: