* * *
Первые бесспорные письменные свидетельства о Великопольском государстве, относящиеся к самым начальным годам правления Мешко I из рода Пястов (960—992 гг.), вполне определенно рисуют нам это западнославянское политическое образование ориентированным на Запад. Подробности, связанные с активной западной политикой польского князя, сообщают нам источники германского происхождения, показательно, однако, и свидетельство арабского путешественника еврея Ибрагима ибн Якуба из Испании, посетившего около 966 г. с торгово- дипломатическими целями, как полагают в качестве посла кордовского халифа, двор германского императора Оттона I, побывавшего в Чехии и Бодрицком княжестве и на основании довольно широкого круга информации описавшего тогдашнее международное положение Польши7,
Вот что он пишет в своей “Записке о путешествии в славянские страны” относительно Древнепольского государства: “А что касается страны Мешко, то она — самая обширная из их (т. е. славянских) стран”. Далее в “Записке” сообщается о дружине Мешко: “Имеет он три тысячи панцирных воинов, (разделенных на) отряды, а сотня их стоит десяти сотен других (воинов)”, о границах монархии Пястов: “С Мешко соседствует на востоке Русь, а на севере Бурус” (т. е. пруссы). И лишь после описания обычаев и страны пруссов, пе-
реходя к характеристике славянского народа, “называемого Вельтаба”, Ибрагим ибн Якуб приводит следующие очень важные сведения об этом народе и его отношениях с Мешко I: “Живет он в борах, находящихся в пределах страны Мешко8 с той стороны, которая близка к западу и части севера. Владеют они сильным го-родом.над океаном (т. е. Балтийским морем), который имеет двенадцать ворот... Воюют они с Мешко, а их военная сила велика”9. Буквально каждое из этих сообщений “Записки” Ибрагима ибн Якуба находит себе подтверждение в других источниках, безотносительно от того, идет ли речь о славном и могущественном городе Волине в устье Одры, или о тяжелых войнах Древ-непольского государства с волинянами и их союзниками лютичами, или, наконец, о силе и значении поднимающегося Древнепольского государства в Центральной и Восточной Европе. Здесь, пожалуй, уместно было бы напомнить красочную характеристику, данную Волину немецким хронистом XI в. Адамом Бременским, бывшим для своего времени не только широко образованным человеком, но и лицом, прекрасно осведомленным в делах полабо-прибалтийского славянства. Вот его слова: “Это действительно величайший из городов в Европе. Населяют его славяне вместе с другими народами — греками 10 и варварами; приезжие саксы тоже получают право на жительство, лишь бы только, находясь там, не проявляли признаков своего христианства. Есть там морской маяк, который местные жители называют греческим огнем”11.
Что касается длительных и кровопролитных войн с волинянами и входившими в состав лютического союза ратарями, то довольно яркую картину их рисует современный событиям источник “Деяния саксов” корвей-ского монаха Видукинда (ок. 925 —ок. 980 гг.), сообщающий о польско-лютических, далеко не всегда удачных для польской стороны столкновениях 963— 967 гг.12
Сведения этого саксонского хрониста представляют особый интерес не только потому, что свое сочинение он писал в 967—968 гг. и дополнял в 973 г., т. е. по свежим следам рассматриваемых событий, но и потому, что события эти излагаются им в тесной связи с явлениями внутреннего и внешне-политического развития Германской империи13.
Поэтому столь важное значение имеет и факт близости оценок международного значения Древнепольского государства в его хронике и в “Записке” Ибрагима ибн Якуба. Видукинд, правда, не дает общей оценки военных сил, находившихся в распоряжении польского князя, ни тем более общей характеристики его страны. Показательно, однако, другое обстоятельство: впервые под 963 г., упоминая в своих “Деяниях” польского князя, корвейский монах называет его “rex Misaca” (король Мешко) 14, т. е. наделяет его титулом, на который он по средневековым понятиям не имел права, не будучи коронованным монархом 15. Факт действительно примечательный, особенно если учесть, что, за исключением польского и чешского монархов (Болеслава Чешского Видукинд тоже именует королем) 16, другие западнославянские князья ни разу не выступают у него с такими титулами, даже очень сильные в то время князья бодричей рассматриваются им всего только как subreguli (подкорольки). Короче говоря, Мешко I в глазах саксонского хрониста, отражавшего настроения саксонского придворного окружения германского императора Оттона I, являлся самостоятельным, суверенным в средневековом смысле этого слова монархом и, следовательно, в своих отношениях с Империей не мог трактоваться как некий независимый данник, а скорее как сильный и важный союзник германского императора, хотя и более низкого ранга 17. Такому решению вопроса нисколько не противоречит употребление Видукиндом второго титула для польского князя — “amieus imperatoris” (“(друг императора”) 18, ибо как в римской, так и в каролингской традиции титул этот означал прежде всего императорского союзника, политический вес и значение которого зависели прежде всего от собственных его сил и возможностей 1Э. В данном случае, судя и по словам самого Видукинда и по словам Ибрагима ибн Якуба, пользовавшегося политической информацией, исходившей от двора императора Отгона I, речь могла идти, разумеется, только о сильном, политически самостоятельном союзнике.
Изложенная выше трактовка применяемой Видукиндом по отношению к польскому князю титулатуры не противоречит усвоенной саксонским домом каролингской универсалистски- имперской традиции в понимании Видукинда20. Согласно этой традиции, для Видукинда государь царствующего саксонского дома был верховным королем, для него он был, так сказать, “rex rexorum” — “король королей” верховный глава европейских государей. Идея имперского универсализма была, разумеется, важным политическим инструментом германских феодалов, выдвижение ее, конечно, свидетельствовало о далеко идущих и, безусловно, агрессивных политических замыслах окружения Оттона I, но она сама по себе, как кажется, по крайней мере с внешней стороны, не означала еще юридически для остальных европейских государей признания, тем более немедленного, такой формы отношений, которая ставила бы их в действительно тяжкую зависимость от императора, сразу лишала бы их условий самостоятельного политического существования.
Подводя итоги исследования приведенных выше фактов., думается, есть все основания сформулировать ряд достаточно аргументированных выводов, имеющих существенное, даже принципиальное значение для анализа последующего развития польско-чешских и польско-немецких отношений.
Во-первых, в 60-е годы X в. в глазах двора Оттона I польский и чешский князья ничем не отличались от других самостоятельных, даже коронованных европейских государей. Во- вторых, для немецких политиков не существовало никакой разницы с международно-правовой и политической точек зрения в положении польского и чешского князей, хотя первый был язычником и правил, так сказать, варварской, по понятиям того времени, страной, а второй стоял во главе давно христианизированного государства, в котором сравнительно с Польшей раньше и быстрее начали развиваться феодальные отношения21. Этот вывод в сочетании с фактом получения Ибрагимом ибн Якубом столь достоверной и широкой информации о Польше при дворе Оттона I и в Праге дает право прийти к третьему выводу: 963 год не был годом первых польско-немецких и тем более польско-чешских контактов. Древнепольское государство еще до этого сумело определенно заявить о своем существовании на широкой центрально- и восточноевропейской международной арене, так что ни Мешко I, ни его предшественник не были новичками в тогдашней европейской политике. И, наконец, последний вывод: Древнепольское государство трактовалось Оттоном I как сильный и важный союзник, а судя по словам Ибрагима ибн Якуба, даже союзник, располагавший по сравнению с другими славянскими государствами наибольшими военно-политическими ресурсами (нужно учесть, что в “Записке” Ибрагима ибн Якуба сравниваются только Польша, Чехия, Болгария и бод-ричи). А это последнее замечание представляется особенно существенным для оценки немецко-польско-чеш-ских связей второй половины X в.
Итак, 963 год, хотя и является формально временем первого выступления Древнепольского государства на международной арене, в действительности таковым не был: речь может идти только о первом упоминании его в письменных источниках, что, по-видимому, не было явлением абсолютно случайным. К 960 г. Древнеполь-ское государство, бесспорно, должно было представлять собой достаточно большое территориальное целое, если арабский путешественник без тени сомнения называл его крупнейшей западнославянской страной. В состав княжества Мешко I, очевидно, помимо великополь-ских земель, входила уже Мазовия, иначе Ибрагим ибн Якуб не мог бы говорить об общей русско-польской границе. Поскольку первые сведения о Польше в письменных источниках единодушно свидетельствуют о польско-лютических и польско-волинских конфликтах, то не может быть никакого сомнения и в том, что к этому времени было подчинено уже Восточное Поморье 22, и актуальнейшей задачей внешней политики великополь-ского князя стало завоевание западнопоморских земель. В настоящей связи нет необходимости подробно останавливаться на экономическом значении Западного Поморья для остальных польских земель. Вопрос этот достаточно подробно изучен в литературе23. Через Западное и Восточное Поморье польские, прежде всего великопольские, земли по удобным водным путям включались в чрезвычайно оживленную международную торговлю на Балтийском море. Особенно важное значение имели контакты с северо-западными русскими землями и Скандинавией, через которые велась огромная по тем масштабам транзитная торговля, связывавшая страны Восточной и Центральной Европы с обширными рынками Средней Азии и Ближнего Востока, поглощавшими громадное количество рабов и мехов, поступавших из северных стран, и в обмен выбрасывавшими на восточноевропейские рынки свое серебро и другие товары. Здесь, может быть, не лишним было бы подчеркнуть тот весьма примечательный факт, что к востоку от Вислы мало встречается кладов арабских монет24, многочисленных в западных и северо-западных районах Польши. Всего в Польше, по некоторым подсчетам, известно около 30000 арабских монет из 260 находок25, что составляет, разумеется, лишь незначительную долю того арабского серебра, которое обращалось в стране. Короче говоря, можно уверенно считать, что и в Польше, подобно Руси и Скандинавии, в IX—X вв. арабские диргемы являлись фактически единственной повсюду употреблявшейся монетой26.
При таких условиях нет ничего удивительного в том, что в 60-х годах X в. в центре внимания Мешко I оказалось прежде всего именно Западное Поморье и такой крупный центр балтийской торговли, как Волин. Однако борьба с волинянами, опиравшимися на союз с воинственными лютичами, оказалась делом сложным и длительным. В 963 г. Видукинд отмечает два пораже-“ия, понесенных польским князем в борьбе с лютичами, которых возглавлял бунтовавший против Оттона I саксонский граф Вихман. Причем в одном из сражений погиб брат Мешко I27. В 966 г., судя по “Записке” Ибрагима ибн Якуба, борьба на Западном Поморье все еще продолжалась. И только в 967 г. польскому князю удалось, по-видимому, добиться решительного успеха. И на этот раз во главе волинян и ратарей стоял все тот же саксонский граф Вихман, гибель которого в битве 967 г. сентиментально-драматически описывается Ви-дукиндом28. В этом сражении принимала участие яа стороне Мешко I чешская конница29, которая, кажется, сыграла очень важную роль в ходе боя30. По-видимому, 967 год и явился переломным моментом в развитии событий на Западном Поморье, которое оказалось включенным в состав Древнепольского государства31.
Не предрешая допроса о том, имела ли или не имела определяющее значение для Мешко I в данный момент внешняя помощь в осуществлении его западнопоморских планов, важно отметить сам факт ее. Помощь эта пришла к Мешко с двух сторон: с одной — в виде чешской вспомогательной конницы, а с другой — в результате саксонских военных действий против ратарей32.
Что касается помощи со стороны Германии, то дело в том, что на западе польским соседом являлась не Империя, а лютичи, с которыми Мешко I оказался во враждебных отношениях. Лютичи же были и самыми решительными и активными противниками восточной экспансии германских феодалов. Так складывались временные условия для польско-германского политического и военного сотрудничества.
Гораздо более сложным представляется вопрос о позиции Чехии. В литературе нет разногласий на тот счет, что в правление чешского князя Болеслава I, во всяком случае до 950 г., чешско-немецкие отношения имели враждебный характер33, в то время как союзниками Чехии против Германии выступали все те же лютичи34, хотя, возможио, формального союза между ними и не было35. 950 год действительно принес известные изменения в развитии чешско-немецких отношений. В этом году Отгону I, по словам Видукинда, удалось военной силой подчинить себе чешского князя36,однако ни Виду-кинд, ни другие источники не дают достаточных данных для того, чтобы судить о характере государственно-правовых отношений, установившихся между Германией и Чехией в это время37. Ясно одно, в борьбе с венграми, постоянно вторгавшимися на территорию Германии, чешский князь оказался союзником Оттона I, разгромившего мадьяр на р. Лехе в 955 г. Зато, когда в том же 955 г. началось всеобщее восстание полабо-прибалтийских сла-вян-бодричей и лютичей, чешскому князю, по-видимому, удалось уклониться от подавления восстания, и чешские военные силы не принимали участия в решающей битве над Рекницей, где Оттон I нанес поражение восставшим. Нет никаких данных и об участии чехов на стороне немцев в дальнейших полабо-немецких столкновениях, происходивших до 960 г.38 Продолжавшаяся чешско-мадь-ярская борьба лишь отчасти объясняет такую позицию чешского князя, не в интересах которого было, по-видимому, нарушать, по выражению Титмара Мерзебургско-го, “старинный союз” с лютичами39. Иначе говоря, и после 950 г. Чехия не отказалась полностью от своей традиционной политики, не превратилась в послушное орудие германских феодалов и сохраняла возможность возобновить сотрудничество с полабо-прибалтийским славянством в борьбе с германским феодальным натиском на Восток.
Вот почему польско-чешский союз, оформление которого произошло около 965 г., когда Мешко I взял себе в жены Добраву — дочь 'чешского князя Болеслава I, а затем и участие чешской конницы в 967 г. в разгроме Вихмана представляется столь очевидным отказом чешского князя от традиционной чешской политики 30— 50-х годов X в. В самом деле, став союзником польского князя, Чехия оказалась противницей лютичей, которые через Вихмана, находившегося в тесных связях с датским королем Гаральдом Синезубым, тоже противником Оттона 1 40, искали себе на севере Европы надежного и сильного союзника в борьбе с Германской империей. Выступление против Вихмана было неизбежно выступлением в пользу Оттона I. Поэтому представляется совершенно неудовлетворительной попытка объяснить причины заключения в середине 60-х годов X в. польско-чешского союза ссылкой на наличие для Польши и Чехии угрозы германской феодальной агрессии, как это делает К. Малечинский41. В этом вопросе, без сомнения, прав Г. Лябуда, полагая, что такого рода соображения для Мешко I до 966 г. “были преждевременны”42. На Западном Поморье все еще шла борьба, лютичи и Вихман не были еще разбиты, и до окончания этой борьбы не могло, очевидно, идти какой бы то ни было
