пойдет речь в другой главе настоящего исследования.
Подводя итоги исследованию польско-чешских отношений 60—80-х годов, существенным представляется подчеркнуть только, что польско-чешский союз, который, по-видимому, рассматривался первоначально его создателями как инструмент сотрудничества в Центральной и Восточной Европе с Германской империей, уже в 70-е годы в связи с агрессивной политикой восточногерманских феодалов, пользовавшихся поддержкой императорского двора, превратился в орудие борьбы с Германией. Объединение польских и чешских военно- политических усилий принесло реальные результаты как Чехии, так и Польше.
В то же время исторический опыт 60—80-х годов с полной и безусловной очевидностью показал, что олицетворяемая Оттоном I и его саксонским окружением универсалистски- имперская программа никоим образом не может быть согласована с основными политическими задачами, стоявшими перед подымающимися западнославянскими раннефеодальными государствами. Программа эта в руках восточногерманских феодалов оказалась всего лишь новым, хотя и чрезвычайно помпезным, идеологическим оформлением их старых притязаний на Востоке.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. РУСЬ И ПОЛЬША в X в.
В отличие от проблем польско-чешских отношений 60—80-х годов X в. вопросы польско-русских отношений второй половины X в. постоянно приковывали к себе внимание историков. Анализу отношений, складывавшихся в это время между Русью и Древнепольским государством, посвящена колоссальная литература на русском, украинском, польском и немецком языках. Ни один историк, касавшийся проблем политического развития Руси или Польши X в., ии один последователь, пытавшийся обрисовать процесс складывания территории Древнерусского или Древнепольского государств, не проходил мимо этой темы. Она неизменно оставалась в центре внимания как старой, так и новой историографии, постоянно являясь предметом острых споров.
Важно подчеркнуть, что и сегодня нет единой точки зрения даже в марксистской историографии на оценку характера этого начального этапа польско-русских отношений.
Обширности существующей историографии вопроса и царящей в ней многоголосице странным образом противоречит крайняя фрагментарность и явная неполнота сохранившихся данных источников. Фактически при характеристике польско-русских отношений второй половины X в. исследователи вынуждены ограничиваться анализом нескольких замечаний русской летописи и случайным упоминанием русско-польских сюжетов в немецких анналах. В литературе уже высказывалось мнение, что существующие источники не отражают в полной мере действительной картины русско-польского соседства и общения в рассматриваемое здесь время'. Поэтому и основанное на их изучении изложение развития русско-польских отношений не может претендовать ни на какую полноту. Зато недостаток источников и их определенная неясность открывают широкие возможности для высказывания разного рода догадок и более или менее обоснованных комбинаций.
Задачей последующего исследования и является попытка, опираясь на сохранившиеся данные источников, разобраться в сумме высказанных в литературе, часто взаимоисключающих взглядов, оставляя в силе те выводы, которые удастся согласовать со всем известным фактическим материалом по истории Руси и Польши X в.
Но прежде необходимо, хотя бы в самой краткой форме, охарактеризовать суть продолжающейся в науке дискуссии. Одной из самых важных черт, показательных для развития как дворянско-буржуазной русской, так и польской и буржуазной украинской историографии, было общее им всем представление об исконности русско-польской вражды, являвшейся якобы основным содержанием исторических отношений, складывавшихся на протяжении веков между двумя славянскими народами. Под этим углом зрения делались и попытки рассмотреть русско-польские отношения X в.2
Помимо общеполитических мотивов, оказывавших в конкретных условиях XIX — начала XX в. определяющее влияние на настроение дворянско-буржуазных и буржуазных историков, известную роль здесь сыграло и состояние источников.
Дело в том, что исходным пунктом для всех концепций, формулировавшихся в ходе дискуссии, по необходимости оказывалось летописное сообщение 981 г.: “Иде (Володимер) к ляхом и зая грады их, Перемышль, Чер-вен и ины грады, еже суть и до сего дне под Русью”3.
Однако эта летописная запись не является первым свидетельством о русско-польских контактах. Еще в 966 г. арабский путешественник Ибрагим ибн Якуб упомянул в своей “Записке” о славянах, что на востоке владения Мешко I Польского граничат с Русью 4, очевидно, имея в виду границу между Мазовией и Турово-Пин-ской землей. Кстати сказать, эти слова Ибрагима ибн Якуба можно использовать как доказательство того, что в 60-х годах X в. Турово-Пинская земля входила уже в состав Древнерусского государства. Показательно вместе с тем. что Ибрагим 'ибн Якуб ни одним словом не обмолвился о каких-либо русско-польских пограничных конфликтах.
Необходимо, однако, вернуться к только что процитированному показанию русской летописи. Важность его объясняется не только тем обстоятельством, что таким образом в письменных источниках были впервые засвидетельствованы русско-польские политические контакты, причем в форме военного столкновения. Может быть, еще более важно, что столкновение это оказывается связанным с польско-русской борьбой из-за Червенских городов, о которой неоднократно говорится в источниках XI в. Не менее существенно, пожалуй, что логически, по смыслу текста летописи, область Червенских городов и Перемышльская земля оказываются ляшскими, так как ведь Владимир “иде к ляхом и зая грады их...”.
Именно это последнее обстоятельство послужило тем побудительным мотивом, который поставил 981 г. в центр всех научных споров о характере и смысле польско-русских отношений X в.
При этом следует сказать, что точка зрения огромного большинства польских исследователей XIX — начала XX в., настаивавших на точном смысле слов летописи и опиравшихся на ее буквальную трактовку, представляется достаточно ясной, а основная политическая тенденция вполне очевидной и прозрачной.
В более сложном положении находились русские исследователи вопроса, которым приходилось искать новых путей его разработки, начиная от опытов иначе осмыслить и истолковать летописный текст до попыток выявления в нем более поздних интерполяций, внесенных рукой одного из последующих редакторов древнего летописного свода. Решающим соображением, руководившим ими при этом, было то, что не только в XI—XII вв., но и в X в. комплекс земель, упомянутых под 981 г., представлял собой территорию древних восточнославянских 'племен — хорватов и дулебов5. Для целей настоящего исследования нет необходимости подробно останавливаться на географической характеристике так называемых Червенских городов. В настоящее время можно считать совершенно доказанным, что попытки Н. П. Барсова трактовать все упомянутые летописью под 981 г. земли в качестве единого территориального комплекса несостоятельны. Очевидно, что если и признавать существование определенного комплекса восточнославянских земель, известного по летописным данным, относящимся к событиям XI в. под именем Червенских городов, то комплекс этот был значительно более узким, чем казалось историкам ранее. В него, по-видимому, не входили Белз и Берестье, не говоря уже о Перемышле 6. Зато новейшие археологические исследования не оставляют никакого сомнения в восточнославянском облике материальной культуры древнего Червеня и его области7.
Именно восточнославянский этнический характер Червеня и Перемышля дал основание исследователям считать, что в сообщении 981 г. они названы “ляшскими” не в этнографическом смысле, а по признаку их политической принадлежности.
Уже Н. М. Карамзин, исходивший, очевидно, из такой точки зрения, попытался в связи с этим объяснить летописное сообщение 981 г. приблизительно следующим образом: хорваты и дулебы, населявшие территорию, позднее известную, по его мнению, под именем Червенских
городов, были покорены еще во времена Олега. Летописное сообщение 907 г., указывающее на участие хорватов и дулебов в походе Олега на Константинополь, является при этом основным аргументом автора8. Позднее, по мнению Карамзина, при Ярополке Русь потеряла эти свои западные владения, и они отошли к Польше9. И лишь затем последовали события 981 г.
Помимо того, что сама по себе ссылка на сообщение летописи об участии хорватов и дулебов в походе Олега 907 г. не является доказательной, о чем придется еще говорить несколько ниже, следует особенно подчеркнуть другое обстоятельство. До середины X в., точнее до того момента, пока киевскому владыке не удалось прочно подчинить своей власти княжество древлян, разумеется, ни о каком польско-русском конфликте из-за Червеня или Перемышля не могло быть и речи 10. А это означает, что отпадает весьма важная, существеннейшая основа для сделанного Н. М. Карамзиным построения.
Тем не менее его, хотя и неудачная, но все же самостоятельная попытка объяснить странное известие 981 г. на основании сопоставления данных самой летописи, представляет известный интерес, а в развитии историографии вопроса сыграла определенную и довольно значительную роль.
В дальнейшем основные положения Н. М. Карамзина были развиты в работах двух крупнейших русских исследователей— С. М. Соловьева11 и И. Линниченко12. Однако останавливаться на них более подробно не представляется необходимым.
Более важным кажется остановиться на довольно любопытной гипотезе А. В. Лонгинова — автора одного из лучших исследований о Червенских городах13,— с помощью которой он попытался объяснить сообщение 981 г.
Исходя из того, что названные русским летописцем в тексте под 981 г. земли этнографически не могли в то время принадлежать к области ляшского племени, он предложил разделить текст источника следующим образом: Владимир пошел к ляхам и занял “грады их” — это один поход Владимира в 981 г. Второй самостоятельный поход был направлен против городов Перемышля, Чер-веня и др.14 В летописном сообщении сведения об этих двух походах были соединены вместе, в результате чего возникло путаное и неправдоподобное сообщение 981 г.
Однако, как это легко заметить с первого взгляда, построение А. В. Лонгинова чрезвычайно искусственно. Произведенное им членение текста логически полностью искажает его прямой смысл, а текстуально к тому же совершенно не доказано да и, пожалуй, недоказуемо. Автор как-то полностью упускает из вида, что Перемышль и Червен упомянуты в летописи, во всяком случае, судя по сохранившемуся тексту, лишь для того, чтобы расшифровать более общее понятие “грады их”, т. е. ляхов.
Вместе с тем, однако, автору нельзя отказать в целом ряде чрезвычайно интересных и заслуживающих внима-ния конкретных наблюдений. В частности, серьезный интерес вызывает к себе тот основной вывод, к которому приходит А. В. Лонгинов после подробного и систематического разбора всех сведений, относящихся к истории Червонной Руси X в.
Концепция его в двух словах заключается в том, что до 981 г. на этой территории существовали самостоятельные племенные княжества, бывшие независимыми как от Польши, так и от Руси 15.
Не меньшего, если не еще большего интереса заслуживает попытка другого русского ученого — Е. Крыжа-новского разобраться в вопросе польско-русских отношений второй половины X в. Исходным пунктом для его рассуждений послужил тезис о принадлежности Кракова к территории Древнечешского государства с половины X столетия, тезис, ставший фактически неопровержимым после детального изучения “Записки” Ибрагима ибн Якуба о славянах, а также таких источников, как документ “Dagome iudex” и так называемая учредительная грамота Пражского епископства 1086 г. Анализу этих документов будет посвящен особый раздел в следующей главе настоящего исследования. В данной связи важно только отметить, что вопрос о принадлежности Кракова и Краковской земли к территории Чешского княжества в 80-х — начале 90-х годов X в. не вызывает сейчас возражений ни со стороны польских, ни со стороны чехословацких и советских исследователей16.
Опираясь на такое представление о границах Древ-непольского государства в середине и во второй половине X в. и указывая, помимо всего прочего, на непонятный факт, как мог Мешко I совершенно не прореагировать на потерю столь важных областей, как территория Червенских городов, автор пришел к категорическому отрицанию летописного известия 981 г. Для него совершенно ясно, что Владимир не вел тогда никакой войны из-за Перемышля и Червеня с поляками17.
Несмотря на всю справедливость основных положений исследователя, работу, произведенную им, нельзя признать законченной. До тех пор, пока не будет получено объяснения, каким образом оказалось очевидно несостоятельное сообщение 981 г. в составе русского летописного свода, с точки зрения источниковеда вопрос все еще должен оставаться открытым, не может считаться вполне доказанным.
Излагаемая ниже гипотеза нашего знаменитого исследователя древнерусского летописания А. А. Шахматова представляется поэтому как бы логическим развитием и завершением
