— Обошли всю комнату…
— Нашли люк в потолке — не открывается.
— Простукивание показало — заложен слоем кирпича с городскую стену, наверное, не меньше.[4]
— Даже если нагромоздить шкафы и встать на них, работать все одно несподручно будет. Поэтому придется возвращаться и ломать ту, вторую стену…
— А еще мы решили, что поскольку погони за нами, скорее всего, уж не будет, можно пока отдохнуть и поспать.
— Голодными?.. Холодными?.. — горестно задали пространству риторический вопрос женщины.
Граф Рассобачинский фыркнул в усы:
— Ну, боярина Никодима можете съесть. От него все равно никакого толку, одно ворчание да бахвальство.
Он хотел пошутить, но увидел, каким взглядом посмотрели все на мгновенно побелевшего и вытаращившего глаза Никодима, и прикусил язык.
— Все бы тебе шутки шутить, граф, — разрядила обстановку, все же непроизвольно сглотнув слюну, боярыня Конева-Тыгыдычная. — А мысль дельная. Чай не дети мы — целый день по катакомбам лазить. Давайте и впрямь местечко поуютнее выберем, бояре нам досок на подстил наломают, да мы и соснем часок-другой. Третий-четвертый. Не больше десяти.
— А, может, заодно мы и костерок разведем из старой мебели: и погреемся, и хоть на свет посмотрим?..
— Забыли уж, какой он есть-то, свет, — вздохнула Лариска.
— А на растопку что? — задала резонный вопрос боярыня Варвара.
Взгляды всех присутствующих, как по команде, устремились к одинокой книжке на полу.
Можно было бы сказать, что идея Коневой-Тыгыдычной привела к абсолютному фиаско[5] — если бы не книга, носящая обычное для тех времен короткое название: «Путеводитель и описатель книжного хранилища, затеянного, заложенного и построенного в году окончания черной моровой язвы»[6]. Уже разложив ее на полу и подпалив страницы свечкой, Рассобачинский вдруг снес одним махом деревянный шалашик, только что кропотливо им же воздвигнутый над растопочным материалом и стал голыми руками сбивать с плотных желтых страниц не успевшее еще толком их распробовать пламя.
Под аккомпанемент недоуменных вопросов, он бережно перелистал страницы и победно продемонстрировал обществу одну из них.
На ней красовался подробный план библиотеки, со всеми полками, шкафами, этажерками, столом и стулом. На ней было обозначено даже место хранения коробки со свечами и кресалом.
Но внимание глазастого графа привлекло не это.
На очерченном черными чернилами плане был ясно обозначен только что разобранный ими проход, через который они попали в библиотеку.
А в противоположной стене — еще один.
Свет свечи князя Рассобачинского дрожал и колебался на невидимых сквозняках, и огромные, вертлявые тени метались по стенам подземного хода, доводя слабонервных до тихой истерики.
— Я так больше не могу, Арина, — трагическим шепотом жаловалась младшая Конева-Тыгыдычная сестре. — Мне все время кажется, что из темноты на нас кто-то готовится выпрыгнуть. У меня сердце замирает…
— Да кто на тебя выпрыгнет, Наташа, — снисходительно, но неубедительно улыбаясь, отмахнулась от нее Арина. — Не будь такой трусихой. Это же стены. Сплошной кирпич. Ни дырки, ни щели, ни хода — ничего. Впереди идущие заметили бы, если что. У них же свеча.
— Арина, ты такая логичная и рациональная, как учебник арифметики! Неужели тебе совсем не страшно?
— А чего тут бояться? — гордо вскинула она голову и украдкой бросила взгляд в сторону молодого боярина Артамона.
Ответного взгляда она не получила, и оттого отнюдь не повеселела.
Даже в почти полной тьме было видно, что он смотрел на Наташу.
— Ларишка, Ларишка, о чем они говорят, ашь?
— Наташа говорит, что страшно тут, а Арина — что нечего бояться, стены одни кругом голые.
— Нешего, говоришь? — негромко переспросила боярыня Серапея, но так выразительно, что в ту же секунду к ней было приковано внимание всего отряда. — А ты про белого шеловека шлышала?
— Про кого? — замирая от возможности по-настоящему испугаться, переспросила Наташа, хотя прекрасно все расслышала с первого раза.
— Про белого шеловека. Штарые люди шкажывают, што в поджемных ходах по ночам бродит белый шеловек. Он к людям не подходит. Впереди тебя пройдет — иж одной штены выйдет, в другую войдет — и нет его. А на шледующий день тот, кто его видел, помирает.
— Отчего помирает, бабушка? — расширив глаза, прошептала театральным шепотом Лариса.
— А ни отшего. Придет домой, ляжет шпать, а наутро его мертвым находят. А на литше такой ужаш, как будто живым тот швет увидел, — убежденно сказала старушка.
Наташа ахнула, Артамон шагнул к ней и сурово сказал:
— Не бойтесь. Я вас защищу, если что. У меня лопата.
— Не придумывай, боярыня Серапея! — донесся из авангарда веселый голос графа. — Какой тебе в наш просвещенный век белый человек! Страшилки это все детские!
— А вот и нет, граф Петр, не жнаешь — не…
— Ай!!! — взвизгнула вдруг Арина, словно ошпаренная кипятком, и метнулась в руки первого попавшегося человека[7]. — Я видела!.. Видела!..
— Что?
— Что ты видела?
— Ариша, что с тобой?..
— Я… там что-то белое… в тени… промелькнуло… мне плохо…
И повалилась в обморок прямо в поспешно подставленные ручищи Артамона.
— Девочка моя!..
— Арина!..
Бояре остановились и сгрудились вокруг бесчувственной боярышни.
— Это она белого шеловека видела, — с мрачным удовлетворением сообщила Серапея.
— Она теперь умрет?..
— Не бойтесь, не умрет, — прогудел откуда-то сбоку Никодим. — боярыня Серапея говорит, что чтобы после этого умереть, надо прийти домой и лечь в свою постель. Если дело упирается только в это, мы бессмертны. Белые человеки могут ходить туда-сюда толпами.
— Бесчувственный ты человек, боярин Никодим! — хмуро буркнул Артамон и помахал перед носом девушки лопатой, создавая ветерок.
Арина мужественно выдержала два прямых попадания лопатой по кончику носа и кучу засохшей земли, просыпавшейся ей в лицо, и открыла глаза только когда Серапея предложила собственнолично сделать ей искусственное дыхание.
— Ах… Где он… — прошептала она, не сводя испуганных очей с лица Артамона.
— Я здесь! — важно нахмурился он, всем своим видом показывая, что появись здесь хоть толпа белых людей, как предположил боярин Никодим, он со своей верной лопатой горой встанет на защиту.
— А… белый человек?..
— Ушел. Пропал. Его не было. Тебе показалось, — быстро посыпались со всех сторон объяснения.
— Ариша, деточка моя, тебе плохо? — чуть не плача, склонилась над ней мать.
— Нет… да… ноги не слушаются…
