Она могла б присесть — она ложится... И снова полный любопытства взор Вокруг себя обводит и дивится: Умножили стократно зеркала Ее красы; им нет теперь числа. Она смеется, руки простирает, Как для объятий, и слегка вздыхает: О дорогой Панфер, любимый мой! Какая жалость: нет тебя со мной... Одета столь прельстительно и мило, Наверно, я б тебя обворожила». Вдруг входят... Небо! Это Аполлон. Она вскочить в смущении стремится, Ее опять усаживает он. Куда же вы, Идалии царица? —Ей говорит, целуя руки, бог. —Как вы прекрасны! Я у ваших ног». Ах, полноте! Зовут меня Марией, А не Венерой; шуточки такие Оставьте, ax!» — Не отпущу я вас. Пленительней Венеры вы сейчас! Не видывал я красоты подобной». Я закричу!» — Кричать вам неудобно. Ведь ежели на крики и войдут —Языческий наряд ваш засмеют, А кое-кто разгневается, право. Посетовать, немного слез пролить И, покраснев, стыдливо уступить —Вот лучший выход, рассуждая здраво». Что возразить на хитрые слова? Потупив взор, Мария, чуть жива, Противится, хоть бесполезно это. Вот дерзкий рот красавца Мусагета К коралловым устам ее приник, Ее груди коснулся баловник, На ложе (все напрасны возраженья) Настойчиво и ласково толкнув. Она уже не борется, вздохнув, И шепчет лишь: Какое приключенье!» Хоть Аполлон был на руку и скор, И видел, что довольно слаб отпор, Но все-таки скандала устрашился. Пожертвовав восторгами, он встал, Власы свои пригладил и спустился С рассеянно-спокойным видом в зал, Где музыка и танцы Терпсихоры Всех зрителей приковывали взоры. Мария вся как маков цвет горит, Вернулась лишь в последние минуты И голубок, от ревности надутый, С гримасою папаше говорит (Тот слушает и смотрит равнодушно): Чего нам ждать? Окончилась игра. Звонить к вечерне, кажется, пора. Идем домой! Здесь, право, очень скучно» Ну что ж, идем!» — ответил Бог-отец За ним Христос: Идемте, наконец!» И маменьке кивает на ворота. Ей уходить, однако, неохота. Все тут казалось новым — и банкет, И пение, и виденный балет. Любезности немало ей польстили И вкус ее чувствительный пленили. Конечно, дерзостью возмущена, К злопамятству не склонная, она К языческим богам благоволила, А музыкой была восхищена. Но Бог-отец заметил ей уныло: Дитя мое! Возможно, я не прав, Но голос Аполлона так слащав! Мелодия была мне непонятна. Мне пенье лишь церковное приятно. Ну, а стихи находит Дух святой Прескверными; все это — вздор пустой».
