Моя мама была врачом и всегда убеждала меня: 'Кто может что-то точно знать, кроме хирурга, который оперирует и все видит своими глазами?'. Я верила маме, потому что хотела верить. Оттого во мне теплилась надежда, что с Алиовсат муаллимом как-то пронесет.
Однажды, когда ему делали пункцию и брали кальций из костного мозга, он пожаловался мне:
- Ты знаешь, что самое ужасное в этой пункции? Это не столько больно, сколько оскорбительно. Тебя укладывают и в тебя вонзают этот кинжал, - он имел в виду плоский, похожий на лезвие, шприц, которым брали анализ костного мозга. - Это психологически жутко - ты лежишь беспомощный, и в тебя вонзают кинжал. Я больше не дам им делать это'.
Тогда же, осенью 1968-го, доктор Дульцин попросил Алиовсат муаллима, чтобы кто-нибудь из его близких зашел к нему. Сказал, мол, хочет проконсультировать насчет диеты. Алиовсат муаллим отправил на эту встречу Диляру Сеидзаде и Тогрула Кадырова, который в то время учился в Москве. Он снабдил их рыбой, икрой - и молодые люди, нагруженные дарами Каспия, пришли к Дульцину.
Дульцин сначала спросил, кем они ему приходятся, а потом печально сказал:
- Ему осталось совсем немного, самое большее три месяца. Вы должны подготовить к этому его семью.
Молодые люди вышли от него потрясенные. На их плечи обрушили гору огромной ответственности. В растерянности они сели на больничную лестницу и стали думать, как же быть? Что делать? Кому из семьи Алиовсат муаллима они могут сказать такое? Жену это известие убьет на месте, а дети слишком молоды, чтобы переложить эту тяжесть на их плечи. Они поняли, что не могут взять на себя такую миссию. Оставалось одно: хранить страшную тайну и, насколько это возможно, делать вид, что ничего из ряда вон выходящего не происходит. К тому же сознание молодых людей слишком оптимистично, оно не может смириться с тем, что близкий тебе человек обречен и жить ему осталось считанные месяцы. 'Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда'.
К счастью, Дульцин ошибся, Алиовсат Гулиев прожил после этого еще больше года.
Выписавшись из больницы, он поехал в санаторий 'Узкое'. В Москве у него были друзья Сидоровы, у которых он планировал пожить немного. В то время, чтобы восстановить силы Алиовсат муаллима, врачи давали ему уже очень сильные препараты, держали на преднизолоне, от которого он стал резко поправляться.
Поэтому, когда он приехал в Баку, его здесь никто не узнал: все его тело, лицо были отекшими.
Домашние, естественно, тоже не знали диагноза Алиовсат муаллима. Они были уверены, что у него малокровие. То, что от них скрывали диагноз, с точки зрения психологии, было абсолютно верным шагом врачей, которые его наблюдали. Потому что, если бы они не верили в то, что его вылечат, то не могли бы дать ему тот импульс оптимизма, который давали. Дети буквально по минутам контролировали, выпил ли он гранатовый сок, который рекомендовали врачи, верили, что это поможет, и эта вера передавалась ему.
Он и сам не знал своего диагноза и также думал, что у него малокровие.
В Баку Алиовсат Гулиев находился под наблюдением азербайджанских врачей, продолживших лечение своих московских коллег. Некоторое время он лежал в санатории в Мардакянах, потом переехал домой. Началось паломничество друзей и родных, услышавших о болезни Алиовсат муаллима и желающих убедиться, что теперь с ним все в порядке.
Да и сам он чувствовал себя настолько окрепшим, что даже вышел на работу.
Два последних года жизни Алиовсата Гулиева стали не только испытанием на прочность, которое обрушила на него жестокая и неумолимая болезнь. Трагическая тяжесть этих лет стала проверкой и для людей, составлявших окружение Гулиева, и не всем удалось с достоинством пронести ее. Людям, обреченным рядом с ним оставаться вечно вторыми, болезнь титана давала надежду на то, что с его уходом наконец-то и их заметят, оценят по достоинству.
Поэтому появление Алиовсата Гулиева в институте, то, что он и больной продолжал работать, радовало далеко не всех. Его недруги, надеявшиеся на то, что болезнь окончательно сломит этого человека, растерялись. Однако титан был уже слаб, и это придавало им силы. Они знали, что скоро его не станет, и потому хотели показать больному человеку, который не сможет им возразить, а тем более сделать что-либо против них, как они к нему в действительности относятся.
Но настоящие друзья не оставляли больного Алиовсата Гулиева. Они всячески старались помочь ему, отвлечь от грустных мыслей какой-нибудь интересной идеей, сделать хоть что- нибудь, что, возможно, облегчило бы его страдания.
Как-то пришла к нему и Мешадиханум Нейматова, которая помнила, как он, больной, торопил московский ВАК с утверждением ее докторской диссертации, как звонил, чтобы обрадовать ее. Сейчас пришла ее очередь сделать для него хоть что-нибудь.
- Алиовсат муаллим, - сказала она, - на Нардаранском кладбище я нашла несколько очень интересных надписей и хочу, чтобы вы посмотрели их.
Ход был безошибочный: предложить Гулиеву интересный исторический объект - значило быть уверенным, что он соберется и поедет туда. На самом же деле никаких новых надписей на этом кладбище Мешадиханум Нейматова не находила. Ей просто хотелось привезти Алиовсата Гулиева в Нардаранский пир, место, славящееся своей целительной силой. Однако при этом Мешадиханум муаллима прекрасно знала, что, расскажи она Гулиеву об истинных целях этой поездки, он бы наотрез от нее отказался.
Только в самом пире Мешадиханум Нейматова во всем призналась Алиовсат муаллиму, и более того, сказала, что намерена зарезать ягненка, дабы Аллах принял эту жертву и услышал ее молитву.
'Но, увы, эта жертва его не спасла, - рассказывает Мешадиханум Нейматова. - Может, думаю, Господь пожалел его, решил избавить от земных мук. Но наша история понесла невосполнимую потерю'.
В последние дни при Алиовсате Гулиеве было организовано постоянное домашнее дежурство врачей, и сам главврач лечкомиссии, близкий друг профессора Салман Ибрагимович Самедов не отходил от больного. Алиовсат муаллим уже не вставал. Но все равно он работал, давал поручения, диктовал, а сотрудники, находившиеся все время рядом, записывали. Он проверял их статьи, обсуждал какие-то работы, постоянно общался с ними.
Когда началась работа над 'Азербайджанской советской энциклопедией', которую возглавлял Расул Рза, директор Большой Советской Энциклопедии Л.С. Шаумян хотел назвать Азербайджанскую Энциклопедию 'Азери Совет энциклопедиясы'.
Алиовсат Гулиев лично позвонил Шаумяну и сказал:
- Азербайджанские историки никогда не допустят этого. К вам придут Диляра Сеидзаде и Играр Алиев. Вы, пожалуйста, выслушайте их.
Посланники Алиовсат муаллима пришли к Шаумяну и настояли на том, что издание должно называться 'Азербайджанская Советская Энциклопедия'.
Даже будучи уже тяжело больным, Алиовсат Гулиев не мог оставаться равнодушным к подобным националистическим выпадам против родной республики.
Детей старались максимально оградить от ожидающей их трагедии. Маленькую Джейран, например, отправили пожить к Фуаду Сеидзаде.
Вспоминает Талатум Гулиев:
'Когда он лежал в Москве, дома была настоящая трагедия. Мы все очень переживали, остро ощущали его отсутствие и потому были в большой растерянности. Все вокруг нам помогали чем могли.
Но истинного диагноза нам не говорили. Никто и поверить не мог, что он в сорок семь лет покинет нас. Всей серьезности болезни, трагичности ситуации мы тогда не осознавали. Истинное положение вещей знал очень узкий круг людей.
Мне, например, все стало ясно только за несколько дней до кончины отца. Помню самый страшный день - приехали из Москвы академик Вайнштейн и еще какая-то женщина. И эта женщина говорит мне:
- Вы сын, вы должны знать правду.
Это было дней за пять до смерти папы. Меня прошиб холодный пот.
- А что случилось? - спрашиваю.
- Я вам так объясню, у него в крови преобладают белые шарики. Ему осталось совсем мало. Он живет за счет сердца. Вы как сын держитесь. Кто-то из вас должен держаться.
И вот это тяжелое бремя легло на меня первого из домашних, и я должен был всех оберегать. Мы же все надеялись на то, что приедет Вайнштейн и сотворит чудо. Я лично до этого разговора не понимал всей серьезности положения.
Мы жили обычной жизнью, ходили в школу, в институт и никто не ждал беды, которая на нас обрушилась.
Во время болезни отец работал до последнего дня, буквально до четвертого числа. Он уже был прикован к постели, но все время шли рукописи, вплоть до того дня, пока он не потерял сознания.
Кто бы в те дни ни приезжал в Баку из системы Академии наук, все, кто его знал, обязательно навещали его. Их очень часто сопровождал секретарь ЦК партии по идеологии Джафар Джафаров. Я помню, мы видели с балкона, как во двор въезжала 'Чайка'. Детвора в округе тут же собиралась вокруг машины.
Отец просил, чтобы они во двор на такой машине не въезжали, так как это привлекает внимание окружающих. При всех своих заслугах он отличался простотой и скромностью'.
В последние дни болезни Алиовсат муаллим страдал от невыносимых болей. Чтобы избавить больного от мучительных страданий, ему постоянно делали уколы морфия, которые уносили его в беспамятство. Беспокойная Афаг стремилась вырвать его из забытья. Она устраивала ему 'экзамены по истории'.
'Я поражалась, - рассказывает Афаг, - он был почти трупом, приходил в сознание между уколами морфия, но все помнил. Его друг Салман Ибрагимович Самедов говорил:
- Оставь его в покое, он тебя не слышит. Почему ты его мучаешь?
- Этого быть не может, - отвечала я, - я только что ему устроила экзамен. Его надо вытаскивать из этого забытья.
Мы же все верили в чудо. Какой памятью должен обладать человек, чтобы на смертном одре вот так все помнить. Он все время просил:
- Держи мою руку, не давай мне проваливаться'.
Второго ноября, в двенадцать ночи ему сделали укол морфия, который уже не помогал, и вдруг наступила тишина. Ни одного стона. Он спокойно дышал.
- Что это, дядя Салман? - спросила Афаг.
Мудрый Салман Ибрагимович все понял.
- Иди поспи, - ответил он девушке, - я тебе обещаю, что до утра все будет нормально.
Утром третьего ноября он попросил позвать сына.
- Талатум, - сказал Алиовсат муаллим сыну, - я всю жизнь боролся с умственными инвалидами. Только постоянным трудом смог преодолеть все препятствия в жизни. И ты должен стать таким, чтобы после меня не говорили, что сын Алиовсата умственный инвалид.
Без десяти одиннадцать к отцу прошла Афаг. У постели Алиовсат муаллима была Диляра Сеидзаде. Больной лежал, тяжело дыша. Чтобы как-то взбодрить отца, Афаг задала ему один из своих обычных вопросов:
- Папа, в каком году была Пражская конференция РСДРП?
Он прохрипел:
- Афа... Афа...
Вспоминает Диляра Сеидзаде:
'Он как-то странно посмотрел на Афу, попробовал ей ответить: 'Афа... помолчал, казалось, он хочет вспомнить и не может, и это при его феноменальной памяти. Потом он снова повторил: - Афа...' и замолчал.
После этого он еще дня три был без сознания'.
