— Она в четвертом локере.
— Ясно, дай мне вон ту жопу, пожалуйста. Ну, все это последняя. Давай записываем это и все.
— Ты хочешь сказать все с матрешками. — скептически закивала Ленка. — У нас еще куклы и шкатулки, шали, какие-то идиотские украшения и …
— Шали давно запакованы, надписаны и убраны. — возмутилась Алина. — или вы думаете, я тут загорала, пока вы работали?
— Я уже ничего не думаю. У меня мозг атрофировался. Кстати, эта не та жопа, это еврейская жопа. — задумчиво протянула Ленка, разглядывая последний круглобокий русский сувенир.
Алина в прострации воззрилась на нее.
— То бишь от той матрешки с еврейской картинкой. Ну, что непонятного? — разозлилась она, — Звезда там шестиконечная, как мне еще ее называть?
— А-а. — выражение Алининого лица без слов говорило, что она думает по этому поводу. — а я всегда думала, что матрешка — это исконно русский предмет искусства. Слушай, может, завтра закончим это? Я уже не могу больше
— А не поцелуешь меня в задницу? — вежливо поинтересовалась украинка. — Я тут еще и завтра сидеть не собираюсь. Давай хотя бы с этим закончим.
— Поехали. — вздохнула Алина.
Теперь оставалось только записать все номера, к чему они и приступили.
— Передай это. Три шесть один пять восемь. Спасибо, восемь семь пять четыре один. Осторожно, три шесть восемь пять два четыре.
— И двадцать восемь.
— Почему двадцать восемь? Разбитое? А-а.
Со стороны, наверное, такой диалог выглядел, по меньшей мере, странно, но две девчонки, сидевшие на полу в куче матрешек, пасхальных яиц, расписных шкатулок, шалей, понимали друг друга с полуслова. Ленка упаковывала, опротивевшие за целый день, матрешки в огромную картонную коробку, а Алина записывала номера, которые ей называли.
— Интересно, кто ее потащит? — меланхолически бросила она, ожидая, пока подруга отыщет следующий номер.
— Знаешь, мне все равно. Три шесть один восемь пять. Все! Пошли девкам помогать.
— Мать моя женщина… — застонала девушка, поднимаясь. — когда все это кончится?
— На следующей неделе.
Алина послала ей убийственный взгляд. Намного больше бы ее устроил ответ, что конечная проверка будет завтра утром. Она вышла в коридор, пока Ленка отряхивалась от упаковочной ленты и обрывков скотча.
Тамара с Наташей тем временем обсуждали, как бы сбегать поесть так, чтобы начальство не засекло.
— Сихорс один. — Томка кинула в большую коробку другую, — маленькую, с морским коньком на этикетке. Она считала пресс-папье. — а может просто сбегать сэндвич взять и тут его съесть? Две морских звезды.
— Ага, а как его возьмешь? Восемь, девять, десять, двенадцать. Ты мне лучше другое скажи…
— Руками. Чего непонятного? Отпрашиваешься в туалет и быстренько до месса. После десяти идет одиннадцать.
— Ну, да и на Шона там напороться. Я две сосчитала сразу.
— А-а. Я так не могу. Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать. Я иначе собьюсь.
— Еще три хорса запиши. Я что-то спросить хотела.
— И еще пять. А что?
— Теперь уже не помню.
— Совсем уже мозги работать перестали. — тут, наконец, рыжеволосая красавица заметила Алину с Ленкой в дверях.
— Мы вниз — Оливии помогать.
— Двадцать пять, двадцать шесть. — кивнула девушка, снова углубившись в подсчет.
— Пошли уже. — махнула рукой Лена. — скоро мы вообще разучимся нормально разговаривать.
У Оливии на четвертом этаже дела шли не лучше.
— Открываешь коробку, чекаешь, сравниваешь с тем, что нарисовано, если не совпадает, то пишешь скунамбер, который на этих сумках наляпан.
— На этой вот не наляпан. — недовольно нахмурилась Алина. Ей уже надоело быть милой и во всем находить положительные стороны.
— Наляпан. Его только разглядеть надо. — Оливия уже собаку на этом съела.
— Тьфу, черт.
— Именно.
— А еще что осталось?
— Хмм, кроме тех кошмарных косметичек?
— Ну?
— Еще это сумасшествие за десять долларов.
— И что?
— А то, что сегодня мы его считать не можем. Нам его продавать, а потом…
— А потом полночи считать еще.
— Нет уж. — Алина решительно отказалась. — На фиг. Давайте его все продадим.
— Ага. Вы берете одну кошмарную сумку и три еще страшнее получаете в подарок.
— Те, которые колбасой воняют? — поинтересовалась Оливия.
— Ага. Протухшей. Надо же такую солому вонючую найти, наверное, специально искали.
Тут в комнату заглянула рыжеволосая голова. Четыре пары глаз, принадлежащих Алине и Лене, воззрились на нее в ожидании. Никому не хотелось заново открывать гигантскую коробку, заново переписывать четыре листа номеров и запаковывать это все назад. И все ради одной дурацкой матрешки, про которую все забыли. Проще было сделать вид, что ее вообще не существовало в природе.
— Ну, как? Выкинула?
— Ага, — махнула Наташка рукой и вытерла руки о футболку с ближайшей полки. — Пришла с помойкой, посмотрела, никого нет. Как размахнулась и захреначила. Посмотрела потом, тьфу — не разбилось. А тут этот филиппинец, который на помойке работает, приходит, я ему хелло пробормотала, сама пакетик об уголок и бежать. Надеюсь, никто не заметит.
Ленка расхохоталась, а Оливия тут же потребовала перевода, так как Наташка по привычке выпалила это по-русски. Украинка начала переводить, а Наташка скорчила за ее спиной уморительную физиономию, которая явно должна была означать «Что?» и относилась к прошедшей ночи с Грантом. Алина замахала руками и прошипела только одно слово, указывая на Ленку:
— Потом!
Подруга разочаровано скривилась и потерла нос рукой.
— Ладно, девушки, я на восьмой, мы с Томой почти закончили.
— Ленк, я с ней загляну, нам же наверняка что-нибудь сверху нужно?
Та задумалась и выдала через секунду:
— Скотч принеси. Тот, который побольше.
Оливия согласно кивнула.
— Точно. У меня больше нет.
— Ну, и отлично, я скоро вернусь. Одна нога тут, другая там.
— Знаю я эти ноги, — проворчала украинка, принимаясь разворачивать груду футболок. — Опять провалится на полчаса.
Наташа с Алиной тем временем шагали по коридору по направлению к лестнице.
— Ты с ума сошла? Даже не заикайся при Ленке. Дойдет до грека и опять мне выслушивать потом…
— Ты же решила от него уходить. И я же ничего не сказала.
