работе и с детьми на выходные к морю? Чего бы мир лишился, представь хоть на минутку? И ведь все пьют и даже все напиваются, но нельзя же менять солнечный свет на бутылку! Даже лунный нельзя. — Алина частенько вставляла в разговор странные ассоциативные ряды, и часто ей приходилось пояснять, что она имеет в виду, но сейчас это не требовалось абсолютно точно. — У тебя столько сил, энергии, столько стремлений, а на что ты их тратишь? На алкоголь? И всего лишь потому, что ты тут несчастен, как ты говоришь? Посмотри на меня, даже я на это права не имею, а уж ты и подавно! Господи, да возьми ты мяч и вечером кидай, вместо бара. Это знаешь, как помогает, я ведь видела, что тебе это нравится. Джош, не трать свою жизнь понапрасну, пожалуйста! Ты столько всего можешь достичь. Слушай свое сердце и твори…
Она выдохлась и замолчала, во рту пересохло, и она опять потянулась к стакану. От вина язык у девушки развязывался все больше, но пока она четко осознавала, то, что говорила.
— Я ведь даже ни о чем не жалею. Веришь?
— Не верю. — Джоша поразила искренность и жар этой тирады, и тем более ее справедливость до такой степени, что музыканту стало стыдно. Он на минуту почувствовал себя школьником, и был втайне рад смене темы. — Жалеешь о баскетбольной школе. — напомнил он девушке, касаясь краем собственного пластикового стаканчика о ее.
— Только о баскетбольной школе. Так что, то все, что не делается, все к лучшему. Иначе я ведь никогда б не узнала этого.
— Чего?
— Корабля. Моря. Удивительных людей. Абсолютно иной жизни. — она подняла на него глаза. — Тебя.
— Меня?
— Я обязательно напишу про тебя в своей книге.
— А я про тебя!
— Нет. — Алина залпом выпила вино и надула губы. — Не хочу.
— Я и спрашивать не буду. А интересно почему?
— Потому что я хочу получить от тебя кое-что другое.
— Не вопрос.
— Ты же не знаешь, что я попрошу.
Он тоже одним глотком осушил свой стакан и разлил остатки вина.
— Все, что угодно. Хочешь куплю тебе Сенчюри, покрашу в розовый цвет и назову в твою честь?
Алина расхохоталась.
— Ну, еще бы. А в розовый, это потому что я блондинка, так?
— Нет, не потому. Просто так. Так чего желает моя королева?
— Тогда уж назови его Палома. А еще мы желаем, чтобы ты написал для нас песню. — застенчиво попросила «королева».
— Легко! А что значит Палома?
— Честно?
— Честно. Так что?
— Спроси у Рамиру, когда вернется. Это на испанском. Я так хочу дочку назвать, когда она у меня будет. Слушай, а сколько времени? — спохватилась девушка, подавив зевок.
Джош посмотрел на часы и вытаращил глаза:
— Половина седьмого.
— Мда. Мне осталось спать полтора часа.
Возвращаться к реальности никому не хотелось, но проза дня вторгалась в свои права с наступлением света. Алина покачнулась и поднялась на ноги. Взгляд упал на стол, на котором теперь лежали только вещи Рамиру. И все же один из предметов явно принадлежал не пианисту, и она взяла в руки барабанные палочки. Поверхность была гладкой и отполированной, на боку чернела полустертая надпись, которую девушка тихонько погладила рукой. Ей казалось, что они были живым существом.
— Надо же, никогда не держала их в руках, а ведь даже администратором группы когда-то была.
— Возьми на память. — предложил он, видя, с каким трепетом девушка держала их на ладони.
— Серьезно?
— Конечно, серьезно.
— Спасибо. — ей захотелось прижать их к груди, как плюшевого мишку. Слова были излишни, он словно подарил ей частичку самого себя, своей души, своего творчества.
Девушка подошла к барабанщику, встала на цыпочки и крепко обняла. Джош содрогнулся всем телом, и руки сомкнулись на ее талии.
— Какую надежду я тебе дала? — едва слышно спросила Алина, и так зная ответ.
— Что в этом мире все-таки существует женщина, которая способна меня понять.
Алина еще крепче прижалась к широкой груди, а затем легко оттолкнулась и обернулась на пороге.
— Спокойной ночи.
— Доброе утро. — ее глаза рыскали по его лицу в поисках улыбки, но он оставался абсолютно серьезен.
Алина повернулась и пошла прочь. Ее так и не покинуло чувство, что только что случилось что-то непоправимое. Спиной девушка чувствовала, как он смотрит ей в след, звука закрывающейся двери она так и не услышала.
Отвратительный посторонний шум громко и настойчиво трещал где-то совсем рядом. В голове отвратительно шумело, но глаза все же пришлось открыть, ибо звук повторялся с омерзительной периодичностью. Алина с трудом повернула голову и тут же зажмурилась от яркого света. «Твою мать. Этого дня я не переживу…»
Кошмарное бренчание издавал телефон, сменившийся на голос Тамары после поднятия трубки:
— Ну, ты что там, умерла? Я уже пять минут звоню. Вставай, давай.
— Еще не умерла, но сдается мне, ты не далека от истины.
— Вставай, говорю. Сегодня предпоследний день этого ужаса.
— Встаю. — пробормотала Алина — если получится. Я спать легла полтора часа назад.
— А я два. Так что день будет просто чудесный. Пошли хотя бы позавтракаем, если поспать не удалось.
— Иду. — и она нажала на отбой.
Девушка душераздирающе зевнула и тупо уставилась на пальцы ног. Интересно где мы сегодня, и почему так ужасно хочется спать? Это была единственная здравая мысль, которая приходила в голову. Она спала у Йорго, так что сейчас было время возвращаться к себе. Алина перевела взгляд на подушку, и ей вдруг страстно захотелось, чтобы весь вчерашний день был дурным сном, от которого она только что пробудилась. На простыне из-под одеяла торчали скрещенные барабанные палочки. Она с минуту молча смотрела на живую картину, потом нерешительно погладила твердую поверхность, глубоко вздохнула и натянула брюки.
— Пить хочу. Умираю. — объявила девушка на пороге своей каюты.
Томка молча подала ей открытую бутылку с минералкой. Она стояла растрепанная, но уже в белой футболке и форменных брюках. Алина, оглядев ее, открыла шкаф и вытащила такое же форменное поло.
— Ну, как вы вчера посидели? Было чего-нибудь?
Алина жадно пила воду и только отрицательно покачала головой.
— Уф-ф. Боже, почему так пить хочется после пьянки? Нет. Мы только разговаривали.
— И поэтому ты вылакала почти литр воды? — подозрительно поинтересовалась подруга.
Дверь душа открылась, и в комнату зашел Кевон. Алина, немало не смущаясь, натягивала футболку прямо при нем. Для девчонок он был чем-то вроде предмета мебели в плане стеснения.
— Привет. Ну как оно?
— Отстань, мы только разговаривали. — повторила она, нашаривая ногой туфли. — И вообще иди давай, нам пора.
