похожа. Она меня всегда учила, что нужно бороться, чтобы не случилось. Вот и в этот раз. Я когда ей рассказала, даже тренироваться не пошла, кроссовки с порога в угол зашвырнула, а она так посмотрела на меня хитро и говорит. Хочешь, я тебе сказку расскажу — говорит. Про танк. Я ей — мам, ну какой танк, ты издеваешься что ли? А она смеется и спрашивает — вот ты думаешь, в танке главное что? Я сначала отвечать не хотела, вся расстроенная была и обиженная на весь мир, потом, наконец, что-то такое сказала, танкист, или что-то вроде этого, не помню. А мама так рассмеялась. Так я и думала, говорит. А в танке главное совсем не это.
Тут Алина наклонила голову.
— Вот, а ты бы что ответил?
— Хм. Это же явно какой-то подвох. Пушка?
— Не-а. В танке главное — не обосраться. — и триумфально пояснила. — Со страху.
Барабанщик рассмеялся.
— Боевая у тебя мама. И что дальше было, ты пошла на игру или нет?
— Пошла. У меня руки были до локтей расцарапаны. Знаешь, с девчонками играть не сахар. А уж с такими, я бы и тебе не советовала. А только мы выиграли. Представляешь? Одно очко, правда, и в таком бою, что ого — го. И явно не благодаря мне, но все же участие я приняла. Вот так то.
— Серьезно выиграли? — он недоверчиво поднял брови. — У команды города?! Ох, ничего себе.
— Да. — подтвердила девушка безо всякого выражения. — А мама умерла через три месяца.
В комнате вдруг стало очень тихо, но все же он не сказал традиционного — мне очень жаль, и Алина была ему за это благодарна.
— От чего? — негромко спросил он.
— От рака легких. Эти слова говорил мне смертельно больной человек, и я их запомнила на всю оставшуюся жизнь. — она подняла на него глаза. — И тебе советую
— Я запомню. — Джош кивнул — Обязательно. Она, наверное, у тебя была очень красивая.
— Очень. Намного, красивее меня. У нее были огромные голубые глаза, светлые волосы и губы как у Джоли. И фигура у нее лучше была. — со вздохом закончила девушка.
— А вот в это я не верю.
— Честно! Мы иногда с ней выбирались куда-нибудь, так нам парни кричали вслед: «Девчонки, подождите, давайте знакомится.» А мама только хохотала. А ведь ей сорок семь было.
— А тебе сколько было?
— Когда она умерла? Девятнадцать. Четыре дня как исполнилось.
— Мда-а. протянул он. — знаешь я уверен, она бы тобой гордилась сейчас.
— Скорее сказала бы, что я дубина.
— Почему?
— Потому, что мне уже двадцать пять, а я в третий раз начинаю жизнь заново.
— Первый тогда, второй — после мужа, да?
— Да. — скривилась Алина. — если можно его так назвать.
— Ты ведь его еще любишь?
Она молчала. Этот вопрос всегда заставал ее врасплох. Ведь и на корабле она была только для того, чтобы найти его и вернуть, и Крис был частью ее плана, многое уже было сделано для этого, но в последнее время она все чаще задавала себя иной вопрос. А смогла бы она его простить? А если нет, то к чему все это?
— Это его подарок, да?
— Что? — переспросила девушка.
— Кулон. — Джош протянул руку, и она поняла, что машинально теребила его все это время, и закрыла его ладонью.
— Нет, не подарок. Но он принадлежит ему. Ему его дал вождь племени индейцев Амазонии, и я должна его вернуть. Но знаешь…
— Знаешь что? — потому что девушка опять умолкла.
— Ты думаешь можно любить, когда не уважаешь человека и больше не веришь?
— Если ты о настоящей любви — то нет.
— Тогда я уверена, что не смогу опять быть с ним. Даже если еще люблю. — девушка сжала кулаки, что не укрылось от взгляда музыканта. — То, что я еще что-то чувствую — это вполне естественно. Он ведь был моим мужем, и я думала, что это навсегда. Я и он. В счастье и в горести. И все такое. Засыпать и просыпаться вместе, есть и пить, смеяться и плакать, навещать родню, кататься на мотоцикле. И еще миллион разных дел. Мне казалось, он идеально мне подходил, понимаешь, нам всегда было весело, в постели все было просто супер, путешествовали часто, танцевали, вообщем, никакой рутины. Я была с ним очень счастлива, но сейчас я все больше понимаю, что мне с ним, не как с личностью было хорошо, а от жизни, которую я вела. Понимаешь о чем я?
— Думаю, да.
— У меня в Париже было почти все, о чем я мечтала. Красивый муж, любимая собака, друзья, работа, учеба, я писала свою первую книгу. Мотоциклы, театры, музеи, выставки, рестораны, ночные клубы. Все, чего душа пожелает. Только море, пожалуй, было далеко, но ведь мы собирались переезжать. А потом, так вот, раз. — она с ухмылкой развела руками. — И он меня предал. Я все же думаю, я была хорошей женой. Не изменила за два года ему ни разу, а стоило б. У меня был один друг… В этом, пожалуй, я виновата, но ведь все было платонически, понимаешь. Мы просто общались. — краем мысли, не останавливаясь, перечисляя свои достоинства, она вдруг поняла, что первой в их браке предала она. И тогда, когда утренним ритуалом была смска для Рыжего, и даже тогда она это знала. Сердцем знала, и с этим ничего больше нельзя было поделать. — Представляешь, он не знал, как стиральная машинка включается. В семь утра вставала, чтоб ему обед приготовить. Ни разу не было, чтоб он домой вернулся, а в шкафу чистой рубашки нет или на плите пусто. У меня только характер ужасный. В этом разводе я сама была во многом виновата и возможно заслуживала наказания, но не такого… я ведь, правда, чуть не умерла. Меня три вещи спасли — отец, собака и друзья. Я сейчас поняла, такого никогда не смогу простить. Да и зачем?
— А ведь ты выглядишь такой счастливой. По тебе ни за что не скажешь, что ты такое перенесла. Ведь некоторым за всю жизнь такое не выпадает, а тебе всего двадцать пять.
— Во-первых, целых двадцать пять. А во-вторых… Во-вторых, я не выгляжу счастливой, я здесь, действительно очень счастлива. У меня, если хочешь, ощущение, что я толи из тюрьмы, толи из больницы вышла. Мы с ним были очень разными людьми, хоть нам и было хорошо вместе. Он за всю жизнь одну книгу прочел. А мне человек нужен, чтобы я могла и о книгах с ним разговаривать, и чтоб он морду сумел набить кому-то за меня. Мне его не хватает, но я в тоже время я почти ничего о нем и не помню. Хмм. А корабль… Для меня корабль, это как коридор со множеством выходов, ну точно, как этот. — и она мотнула головой в сторону двери. — я снова дышу, а как вспомню, что зимой было, страшно становится. У меня тогда два желания было — нормально проспать хотя бы одну ночь, не вскакивая каждые пять минут от рыданий, и поесть так, чтоб на изнанку потом не выворачивало. Я на семь килограмм похудела. Зато, какая диета.
Он допил вино и потянулся за бутылкой.
— То, что нас не убивает…
— Делает только сильнее, — закончила она. — и мне налей тоже.
— С удовольствием.
— Так что, кто знает, может, то, что тебя уволили, это тоже не просто так. Это обязательно должно привести к чему- то очень хорошему. Ты ведь из другого теста, понимаешь, о чем я. Ты можешь творить. У тебя есть твоя музыка, у тебя есть, что сказать миру! Ты бунтарь, но только от таких и рождается красота, кровью тех, кто бросает вызов обыденности. — она раскраснелась и возбужденно продолжала, — Ты просто обязан писать. Музыку или книги, это не так важно. Важно сам процесс творения и красота, которая получается в результате. Не пей больше. Ведь, это только мешает, а ты не имеешь на это права.
— Почему? — он даже дыхание затаил.
— Потому что ты иной. Знаешь во Франции даже фраза такая есть — boulot, metro, dodo, дословно, если переводить, так это — работа, метро и баю-бай. Так ведь почти все люди живут… А ты талант. Когда есть, что сказать, молчать ты не имеешь права. Представляешь, если б Хемингуэй так жил — в офисе, на
